Байки девочки на побегушках

      Подробностей этой ночи и по сей день никто не знает, разве что, кроме Антарэса — того самого альтмера, что зашёл в один прекрасный день в «Котелок Аркадии» и разговорился с Ларой.       Как только Антарэс провёл обряд и узнал, где находится редгардка, то сразу ушёл из лавки и затаился в самой глубине Равнинного района. Там, где стояли дома бедняков и брошенные развалюхи. О последних гости Вайтрана даже не догадываются: они настолько глубоко укрыты в огромном городе, что ускользают от ленивого взгляда путника, а власть просто закрывает глаза на существование этого сорняка.       Брошенный дом на Убогой улочке был прекрасным укрытием для альтмера: там он мог провести в ожидании сколько угодно времени, а если понадобиться, выйти на улицу или заночевать в более комфортных условиях. Местные жители его знали, и даже побаивались: чудный клинок на его поясе всегда производил нужное впечатление. Однако эльф им воспользовался всего один раз, когда поймал за попыткой воровства рябого юношу, решившего покуситься на кошелек столь богатого и, как он думал, беспечного гостя, который забрёл сюда по ошибке. Тогда Антарэс пощадил паренька, но пригрозил, что в следующий раз отрубит ему руку, а потом положил в худую грязную ладонь пару септимов. Мальчишка чуть не засветился от радости и, зажав подарок в кулаке, побежал прочь.       С тех пор этот небольшой мирок тех, кто не смог пробиться хотя бы в Равнинный район, зауважал Антарэса: местные даже не пытались что-то разведать о нём, или как-то помешать ему в тёмных делах. В ответ на эту благодарность альтмер иногда развлекал детишек, показывая яркие магические фокусы, или облегчал страдания чьего-нибудь болеющего родственника: магия исцеления давалась ему легко. Несмотря на принадлежность к «высшей» расе и знатное происхождение, Антарэс все же считался с законами этого мира и предпочитал платить ему той добротой, на которую был способен.       Так же и в этот вечер он, напросившись на ночлег в дом, где было достаточно голодных ртов (здесь дети постоянно побирались на улицах или воровали), устроился на чердаке и ожидал вечера. Орава грязнющих детишек, чья мать вновь была на сносях, а отец — где-то далеко, снова пыталась выудить у него монету или чего-нибудь из еды. Однако Антарэс, несмотря на некоторое сочувствие к ним, денег не дал, постоянно повторяя, что их мать уже получила за ночлег свои пять септимов. Но ещё один септим они могут получить, если оставят его в покое. Перспектива ещё одной блестящей монеты заставила сорванцов покинуть чердак и оставить эльфа в гордом одиночестве.       На чердаке было тесно, но сидел там Антарэс недолго. Выудив из походной торбы синюю склянку он ловко откупорил её и залпом выпил содержимое. Вытерев рукавом губы, альтмер немного нахмурился, прислушиваясь к ощущениям, а потом решительно снял перчатку и размял кисть. Простое латунное кольцо на жилистой руке невольно притягивало взгляд: его тёмно-синий камень посверкивал даже в темноте. Наконец зелье подействовало: Антарэс глубоко вздохнул, сжимая кулак, сосредоточился и выпустил из ладони белый сгусток заклинания. На чердаке стало заметно светлее, и вскоре в полумраке стали проявляться очертания человеческой фигуры. Эльф успел сосчитать пять ударов сердца, когда из призрачных нитей соткался и встал перед ним один из самых безжалостных убийц в истории Тамриэля.       — Мы восславим сегодня Ситиса, Слышащий? — спросил дух.        Голос его звучал приглушённо, но был неприятен и пробирал до самых костей. Альтмер вздохнул и утёр со лба крупные капли пота.       — Можно и так сказать, Люсьен, - кивнул Антарэс, разминая затёкшие плечи и морщась от негромкого хруста. — Сегодня этим будешь заниматься ты, поэтому порадуйся, вознеси молитву и Ситису, и Нечестивой Матроне, и кому-нибудь ещё, кого сочтешь достойным.       — Оставь свои насмешки и остроты для кого-нибудь другого, - резко отозвался ассасин. — Ты что, призвал меня, чтобы я выслушивал твоё богохульство? — Как скажешь, - усмехнулся эльф и примирительно поднял ладонь. Лашанс всегда относился к догмам Братства, Ситису, Матери ночи и прочим подобным вещам весьма и весьма серьёзно. Антарэс расценивал его убеждения, как проявление нездорового фанатизма, но Люсьен всё же умел держать себя в руках. В отличие от покойного Цицерона, чья преданность Матери Ночи и догмам Братства вылилась в настоящее сумасшествие. Альтмер недовольно поморщился от воспоминаний и перешёл к сути вопроса:       — Чтобы не тянуть каджита за все подробности, буду краток: проникни в дом клана Серая Грива (эту огромную домину с резным охлупнем* в виде конька ни с чем не спутаешь), найди в нём редгардку (там она будет, скорее всего, одна единственная, а если нет, то запомни: у неё есть шрам на лице, и отзывается она на имя «Садия» или «Иман»), убей её и принеси мне голову. Чтобы не светиться с таким непотребством на улице, лучше заверни голову в ткань. Постарайся сделать это без свидетелей. Однако если тебя заметят, то постарайся не убивать их. И без лишней самодеятельности! Я до сих пор эту кашу расхлебываю! Один!       — Слышащий, - оскалился Спикер, скрестив руки на груди, - уж мне-то не нужно разжёвывать детали. В конце концов, я не новичок в своём деле.       — Да неужели?! - выпрямился эльф и выразительно сдвинул брови. —  А благодаря кому я в долгах и штрафах, как в шелках? Кому в прошлый раз захотелось убить «случайного прохожего», который был хозяином дома, который я, в свою очередь, чесал? Я тебя зачем призывал? Чтобы ты, в случае чего, подал мне знак или, по возможности, отвлёк внимание хозяина на себя. Я и слова не говорил об убийстве. Однако же нет! «Восславим Ситиса! Восславим Ситиса!» Довосславлялись! Теперь меня и на порог не то что Цистерны — Буйной фляги не пустят, пока не выплачу весь штраф!       Лашанс слушал молча: на его полупрозрачном лице не отразилось ни одной эмоции. Лишь под конец тирады он взял слово: — Этот штраф не был бы для тебя помехой, если бы ты: во-первых, вообще не связывался с этой отнюдь не перспективной гильдией, любое дело которой убыточно; и, во-вторых, занялся бы восстановлением Тёмного Братства, как и полагается Слышащему. Прибылью с контрактов твой долг можно было бы выплатить в кратчайшие сроки.       — Так, - прикрикнул Антарэс, - даже слышать не желаю твоё нытье про восстановление Братства. Все! Кончилось его время! А тебе пора уже успокоится и смириться. Иди с глаз моих долой и без головы Иман не возвращайся! — Да, Слышащий, - процедил призрак и, слегка поклонившись, удалился с чердака.       Пока он спускался вниз и проходил мимо обитателей хижины, невольно видел на себе удивленных и напуганных детишек. Однако в их глазёнках читался и неподдельный интерес: «Ничего себе страшилу остроухий дядя наколдовал…» — шептались они, прижимаясь друг к другу. Люсьена это забавляло, он даже кинул на эту немытую вшивую ребятню грозный взгляд, и, конечно, услышал стук маленьких перепуганных сердец. Но довольной усмешки ассасина живые уже не увидели: он вышел из дома.       На улице к тому времени совсем стемнело. Но до дома Серых Грив Лашанс предпочёл добираться окольными путями. Иногда замирал возле стражников, но они не замечали его, только ёжились от внезапного ледяного дуновения, будоражащего даже нордов, привычных к морозам. Дом с резным коньком на крыше Люсьен отыскал действительно быстро: как и все поместья Ветреного района он отличался добротностью постройки и высоким забором с коваными прутьями.       Разглядывая дорогую работу кузнецов, ассасин попутно составлял план проникновения в усадьбу, поскольку был не совсем обычным призраком. Другим его собратьям ничего не стоило подняться в воздух или просто просочиться сквозь стену. Но Ситис пожелал одарить своего слугу иным посмертием: Люсьен должен был служить Тёмному Братству даже умерев, кинжал его оставался таким же острым и смертоносным, как и при жизни хозяина, а руки его с такой же лёгкостью могли задушить жертву, названную Матерью Ночи. При этом, он не нуждался ни в воздухе, ни в пище, ни в отдыхе, поскольку не уставал. Однако к этим неоспоримым преимуществам прилагался существенный недостаток: почти материальное тело не давало ассасину возможности проходить сквозь стены и левитировать, как это делали другие призраки. Словом, даже в посмертии Лашанс оставался машиной для убийства. Почти идеальной машиной.       Люсьен без труда перелез через забор и остановился у чёрного входа, быстро миновав тускло освещённый задний двор: сторожевой пёс, сидящий на привязи, заметил его и глухо зарычал. Оскаленные клыки и прижатые уши зверя не оставляли сомнений, что он вот-вот атакует не прошенного гостя и поднимет тревогу. Ассасин, не тратя времени, метнул кинжал, и его острый клинок попал точно в цель - между ушей стража. Пёс упал тихо, и из дома никто не вышел, значит, никто не услышал его предсмертного скулёжа.       Люсьен забрал клинок, оглядел двор и подошёл к двери черного хода. Беспечность нордов немного удивила его: неужели этот клан настолько самонадеян, что никого, кроме пса, не поставил на охрану дома? Однако вскоре охранник всё же обнаружился: заглянув за угол, Люсьен увидел его рядом с дверью для прислуги. Нерадивый страж пытался любезничать с кухаркой. Полная и не очень молодая нордка с наигранной застенчивостью отмахивалась от наглого ухажёра, тянувшегося к ней с поцелуями. Она глупо хихикала и просила отстать от неё, ссылаясь на незаконченную работу и господский гнев. Однако сопротивлялась кухарка недолго, и вскоре охранник перешёл к более решительным действиям, полностью забыв о своих обязанностях. Но эти радости бытия не интересовали сейчас ассасина: служанка забыла закрыть дверь.       Люсьен усмехнулся и быстро проник внутрь дома. Притаившись за бочкой, наполненной рыбой, и вслушиваясь во все звуки жилища, он размышлял о том, где здесь можно отыскать свою жертву. Его рассуждения были просты: вряд ли редгардку приютили сами Серые Гривы, скорее всего, ей помог кто-то из прислуги. Поэтому первым делом нужно обследовать именно нижний ярус усадьбы.       Дом оказался и вправду огромным: в обширном и добротно сделанном подвале было множество кладовых, комнат для прислуги и даже укромных уголков. Люсьен тоскливо поморщился: с одной стороны, тут было где спрятаться, но и поиски могли затянуться по той же причине. Предчувствия ассасина не обманули, ему даже показалось, что за всю свою смертную жизнь он не пользовался заклинанием «отворить простой замок» столько раз, сколько за сегодняшнюю ночь. Однако самым скверным было то, что Иман никак не удавалось найти: в этом доме не было ни одной хотя бы смуглой женщины.        Люсьен уже не один раз помянул Слышащего недобрым и не всегда приличным словом: этот эльф даже не учёл той возможности, что редгардка могла просто успеть сбежать. Ассасин вздохнул и присел на сундук. Антарэс ему вообще не нравился: безответственный, нудный и, конечно, с высокородной альтмерской спесью. Куда же без неё? Впрочем, такими были они все, даже те, кто родился в хлеву. Да, в чём-то талантливый; да, иногда неплохо соображает, но всегда печётся о себе и никого ни во что не ставит. В общем, вывод, к которому пришёл Лашанс, сводился к тому, что молодой эльф мог бы стать неплохим ассасином в этом диком краю, но служитель Ситиса, и тем более — Слышащий, он из рук вон плохой. Не ведает о преданности, не ценит догматов, Семьи не признает, и ничьё мнение для него не авторитетно. Однако почему-то именно с ним предпочитает общаться Мать Ночи.       Обойдя весь нижний ярус, Люсьен всё-таки решился на поиски в верхних помещениях. Ведомый жаждой вновь насладиться видом багряной крови, он пробирался осторожно вверх, легко растворяясь в темноте, и скрываясь за любым углом или дверью. Слуги, за которыми он крался след в след, только потирали плечи от внезапно возникающего холода. Оказавшись в крыле с хозяйскими комнатами, Лашанс стал идти медленно, вслушиваясь в каждый звук или шепоток, раздававшийся из-за закрытых дверей. Проходя мимо комнаты юной дочери главы семьи, он услышал любопытный разговор:       — Я не устаю благодарить тебя и твою доброту, Ольфина! В этот неспокойный век не каждый согласится без позволения строгих родителей приютить бедную редграку.       — Да брось! Мы же с тобой работаем в одном трактире, почти подруги — одни столы трём! А насчёт родителей не бойся: нрав у них отходчивый. Они сейчас из-за потерянного кольца перебесятся, а потом снова успокоятся. В такие времена я всегда их слушаюсь — не хочу распалять гнев. Тем более, они сейчас и так страдают, пока мои братья на войне… Как только мама с папой станут подобрее и посговорчивее, я постараюсь поговорить с ними насчёт тебя. А пока будем вместе делить одну комнату и один ужин!       Женщины разговаривали ещё какое-то время. Наконец Ольфина сказала, что ей пора к столу и удалилась, так не заметив призрака, что притаился почти у самых её дверей. Зная, что слуги не войдут к ней без разрешения, молодая нордка не стала закрывать дверь на замок. Ну, а родители, у которых есть ключ, всё равно не придут: они с ней сейчас не разговаривают.       Проводив взглядом Ольфину, Люсьен проник в комнату, где и обнаружил редгардку без стеснения и стыда рывшуся в шкатулке подруги. Иман, заметив необычного гостя, буквально онемела и застыла на месте, вцепившись пальцами в шкатулку.       — Занимательно выходит: тебе поверили и дали приют на неопределенный срок, а ты сразу же хватаешь всё, что плохо лежит? - спросил Лашанс. — Что ж, ответишь за это головой.       Иман глупо моргнула: она не успела ничего понять, ни воскликнуть, ни даже пискнуть. Лашанс в одну секунду оказался рядом с ней и вонзил кинжал в грудь, туда, где бьется сердце. Редгарка глухо выдохнула и упала бы на пол, если бы ассасин не поддержал её тело.       Люсьен не стал тратить драгоценного времени: извлёк клинок из остывающей плоти, уселся поудобнее и принялся за дело. Отрезать голову ножом ему ещё никогда не приходилось. Кровь брызнула фонтаном при первом же порезе и почти сразу впиталась в медвежью шкуру, служившую ковром. Но как бы ни был заточен кинжал, резать он мог только мягкую плоть, так что пришлось ломать позвонки. Наконец голова была отделена от тела, и Лашанс оглянулся вокруг, ища что-нибудь подходящее: мешок или хотя бы кусок ткани. Но ничего не было, и пришлось взять ночную рубашку нордки, а мешком послужила наволочка. Люсьен подошёл к окну, открыл ставень и прислушался: везде было тихо, но следовало поторопиться, поскольку Ольфина могла вернуться в любой момент. Пристроив мешок на поясе, ассасин вылез в окно и покинул усадьбу никем не замеченный.       В обшарпанной хижине, где остановился на ночь Антарэс дверь даже никто не закрывал. Лашанс пробрался на чердак и узрел Слышащего, уснувшего в несуразной позе, свернувшись калачиком, и укрывшись пыльным дорожным плащом. Эльф мирно спал, подложив под голову какие-то тряпки. Люсьен не стал его будить, только положил сверток с головой редгардки неподалеку и уселся на полу, думая о множестве вещей и охраняя покой Слышащего.       На следующий день Антарэс отозвал Лашанса в Пустоту, удовлетворённый устным рапортом и трофеем. Наскоро перекусив, он спрятал голову в походную торбу и вышел из бедняцкой хижины, так и не оставив обещанной монеты. Несмотря на ранее утро, стража Вайтрана не дремала: в поместье Серых Грив, конечно, уже обнаружили обезглавленное тело редгардки, а на заднем дворе — мёртвого пса. Антарэс нервничал, опасаясь, что из города его могут и не выпустить, заподозрив в совершенном преступлении. Стражник, несущий вахту у ворот, действительно остановил альтмера, поинтересовавшись с подозрением о причине столь раннего подъёма и ухода из города, когда все возницы ещё спят. Эльф едва не растерялся, но быстро взял в себя в руки и со всей доброжелательностью, на какую был способен при общении с людьми, рассказал о старом знакомом в Ривервуде, с которым собрался поохотиться. Норд поначалу отнесся к слишком доброжелательной речи альтмера настороженно, но вскоре тёплая улыбка и неподдельное удивление по поводу убийства растопили его сердце, и Антарэс смог покинуть город. Стражник даже не стал обыскивать торбу. Теперь все волнения были позади, и эльф мог не беспокоиться о предстоящем расследовании: в городе, конечно, пошумят, но быстро забудут Иман. Угроза гражданской войны, подтягивающая свои тёмные крылья к Вайтрану, заботила горожан и власть гораздо больше убийства разносчицы из «Гарцующей кобылы».

***

      Хаммерфелльские наёмники обосновались небольшим лагерем не так уж далеко от города, возле главной дороги. Антарэс пришёл к ним, ведя Тенегрива под уздцы, и попросил о встрече с главарём, его звали Кемату. Как только тот вышел из походного шатра, обвязывая на ходу голову белой парчой с выцветшим золотистым узором, начался напряженный и не самый доброжелательный разговор:       — Где? — строго нахмурился наёмник.       — И тебе не хворать, в рифму отвечать не стану, - усмехнулся в ответ Антарэс. С этими словами он снял с плеча торбу и, достав оттуда округлый свёрток, вручил его предводителю. Редгард недоверчиво принял его, развернул и слегка поморщился: не то от запаха, не то от разочарования.       — Мы же договаривались, что ты приведешь её, эльф.       — Ну, не захотела она идти добровольно. Я старался как мог. Но дело-то уже сделано. И если головы мало, то единственное, что я могу предложить, это выкрасть тело и пришить к нему голову.       Наёмники не оценили остроты шутки, и Антарэс заметно стушевался.       — Что же, эльф, ты прав: дело уже сделано. Получишь меньше обещанного.       — Это ещё почему?! —  удивился эльф, открыв рот, и так эмоционально всплеснул руками, что вызвал усмешки на лицах редгардов, наблюдавших за переговорами своего главаря.       — Мы договаривались, что ты приведешь живую Иман, и мы отправим ее под суд. Это приказ свыше, и мы обязаны его исполнять. Ты же нам помешал сделать это, поэтому считай, что удержанные деньги — это искупление, штраф.       Альтмер скрипнул зубами, но возражать не стал: с пререканиями можно не получить вообще ничего. Получив небольшой кошель, Антарэс поехал в Ривервуд, оттуда ушло его письмо в Рифтен, а сам он отправился в болотный и мерзкий, но тихий Морфал.       Поселившись в захудалом и единственном в городе трактирчике, где некогда пел ныне покойный бард-орк, альтмер встретился со своим старым наставником и, можно сказать, почти что другом — Делвином Меллори.       — Я, безусловно, рад тебя видеть, Антарэс, - сказал бретон, как только они присели в тихом уголочке, - но чего ради ты меня выдернул из моего болота?       Эльф слегка улыбнулся и достал из-за пазухи серебряное колечко с сапфиром синего, почти василькового цвета, загадочно мерцавшим в полумраке, и протянул старому вору. Делвин взял украшение, покрутил его перед носом и деловито прищурился, разглядывая перстень.       — Где же ты заимел такую красоту? - тихо спросил он. —  Да такую редкую! Чьи карманы обшарил?       — Да так, отдали мне его во время одной авантюры. А в чём ценность этой красоты?       Делвин поглядел на златокожего эльфа так, как обычно учитель смотрит на несмышленого ученика.       — Это семейная реликвия семьи Серая Грива. Кольцо переходит молодым девушкам этого клана, когда им исполняется шестнадцать.       Антарэс почувствовал, как его веко едва дрогнуло, а все нутро наполнилось каким-то странным ощущением, какое было у него, когда он впервые услышал Мать Ночи — нечто будоражащее, растекающееся по жилам, будто густой мед. В тот день, когда Иман распрощалась со своей жизнью, звезды, боги, а может, и сам Ситис благоволили ему: ведь обряд, который он проводил в подвале у Аркадии указывал на местонахождение истинного обладателя кольца, а Иман-то, получается, его выкрала?       — Если эта вещица важна, то за сколько возьмешь?       — Извини, — покачал головой Делвин, — но я не возьму его у тебя, хотя мне бы очень хотелось. Сам понимаешь: против правил идти не стоит. Я и так нарушаю их, общаясь и помогая тебе, но это только потому, что ты мне нравишься. Из тебя бы толковый получился вор, если бы не твое баловство с призывами призрачных убийц. Призрак-ассасин — не самый лучший напарник на деле. Точнее, самый плохой. Запомни это хорошенько и возвращайся скорее.       В ответ альтмер фыркнул под нос, но ничего не ответил. Даже про себя не подумал осуждать Делвина, с недовольством думая о том, что скупщика теперь придется искать самостоятельно.       После разговора Антарэс достал специальный кошель и проверил свои средства. Денег было не так много, как хотелось: для покрытия штрафа в Гильдии воров нужно было ещё пахать и пахать. Везде, где только можно.       Закончив с подсчётами и записыванием пометок, он вышел из своей комнаты и заговорил с трактирщицей: она-то уж точно должна была знать, где в этом захолустье можно найти мало-мальски прилично оплачиваемую работу.