Сто проступков перед смертью

      Я снова нахожусь в этой тухлой палате. Снова стою над своим телом и в который раз ощущаю дикий, животный страх за свою жизнь. И снова врачи безуспешно пытаются продлить мою жизнь. Снова.       Я совсем не тот, что прежде, наверное. Я понял, что был безрассудным мудаком. Снова. Самокопание – вещь не из приятных, если можно так сказать. – Самокопание? Тебе оно присуще? – Замолчи.       Я не хотел слушать эту ожившую совесть. Всё, что мне хотелось в данный момент, было вроде бы близко, но совершенно невозможно ухватиться. В данный момент мне не хватало тепла.       Я не испытывал чувства завершённости никогда и нигде – ни в собственном доме, который казался мне полностью необжитым, ни в обществе, ни в семье.       Дом я не собирался обживать, надеялся вскоре уехать за братом, чтобы стать преемником этого чёртового бизнеса, да, с моей безрассудной и пустой головой. Общество не было мне близко – я полностью жил в себе, и мне была более, чем достаточна моя компания из меня. А семья… Я мечтал о своей, простой семье. Наверное, до сих пор мечтаю. – Про голову мне особенно понравилось. Дырявая и безрассудная, звучит.       Она всегда и во всём была права, поэтому любой спор с ней всегда ничем хорошим не оборачивался. Сейчас разумным было бы просто промолчать. – Ну, не куксись. Мы что-нибудь придумаем, верно? – она посмотрела на меня своими блистающими глазами и похлопала по плечу. – Крепись.       Она обернулась и направилась к выходу. Вдруг что-то внутри меня передёрнуло, и я схватил её за запястье и остановил. – Скажи, – нервно начал я, – трудно ли это… возрождаться?       Она остановилась. Я видел, что её лицо вдруг помрачнело, а тонкие длинные пальцы сжались в кулак. Видимо, я затронул не ту тему, которую следовало бы обсуждать. – Ты всё еще можешь привыкнуть к тому, что твои мысли теперь слышат все? – она посмотрела на меня и улыбнулась. Тогда на её лице я разглядел не только улыбку, но и горечь. – Я этого не знаю. Я буду сопровождать тебя лишь до этого самого момента. Всех, кого я когда-либо сопровождала, ты видел в своём мире. Лишь они знают, как это. Если ты с ними встретишься, обязательно спроси, – она отвела взгляд в сторону, – вновь прибывшие всегда видят друг друга.       Я не нашёлся ответить ей и просто отпустил её руку. Смог выдавить лишь «пока» на её «отдыхай», только и всего. Я не понимал, где я, не понимал, что правда умер – единственное подтверждение лежало передо мной в коме, с многочисленными переломами и синяками. Больно на себя смотреть. – Вы ещё здесь? – услышал я позади себя. Поворачиваться не хотелось, ведь я точно знал, что это не ко мне. – Да. И буду здесь до последнего.       Этот голос словно пронзил тишину. Я вдруг понял, что слышал его раньше. Но не мог понять, где. – Простите, сэр, – это была медсестра. Она ласковым и сочувствующим голосом пыталась сгладить ситуацию, – Вас уже предупреждали… молодой человек может не проснуться…       Она говорила обо мне! Но почему? Я приблизился к двери, за которой сидели работник больницы и довольно солидный мужчина, достигший возраста седых волос. Он был подавлен, но это не мешало смотреть с горечью и злостью на плохую вестницу. – Я не верю в это, – он отвернулся, чтобы скрыть своё заплаканное лицо и дрожащие губы. – Пожалуйста, послушайте меня, – продолжала девушка, – прошла уже неделя с того момента, как его сюда привезли. Авария была страшной. Он потерял много крови, переломал себе много костей… – И вы не сможете его вылечить? – мужчина перешёл уже на сдавленный крик. – Машина врезалась на него при полной скорости. К нам он поступил с травмами головного и спинного мозга. Пожалуйста, послушайте, – она пыталась остановить намеревающегося уходить мужчину хоть как-то, – мы сможем подлатать его, но он может остаться калекой. Его сердце не выдержит.. – Моё сердце не выдержит, если он умрёт. Вы обязаны сделать всё, чтобы он встал на ноги, – он практически перешёл на крик, развернулся и, попутно вытирая слёзы, катившиеся из глаз, кинул взгляд на палату, в которой я находился. Я не понимал, почему я слышу их из звуконепроницаемого помещения, не понимал, кем он был, не понимал, что со мной тогда произошло и почему я ничего не помню. Я знал лишь одно – мне осталось вовсе не сорок дней, как полагается, а тридцать три. Что мне делать? – А список тебе на что?       А зачем ты уходила, если ты вернулась? – Это важно?       Да, чёрт возьми! Это важно! – Хорошо. Сначала я пошла к…       Просто объясни мне, почему я здесь. Хватит этого. – А с чего ты так разорался? Тебя, конечно, живые не услышат, но вот мёртвые…       Мне осталось тридцать три дня. Три греха на день, понимаешь. – Тридцать четыре, включая сегодня. Она округлила.       Так ты еще и разговор слышала? – Я хотела, чтобы ты сам вспомнил, кто ты. Я хотела, чтобы ты понял, что с тобой случилось. Но ты не вспомнил всего до конца.       А что я должен был вспомнить? Как валялся с пробитым черепом на асфальте? – Нет. Я могла бы сама тебе всё рассказать, верно?       Допустим. – Но я этого не сделала, правильно?       Вау, поражаюсь логичной логике. – Хватит шутить со мной. Ты вспомнил, что попал сюда, вспомнил, что с тобой было, а что ты еще вспомнил?       Ничего больше. И всё это предпочёл бы не вспоминать. – Я понимаю. Ты не помнишь дороги, не помнишь ограды? Ничего?       Ничего. Только машину, асфальт и кровь, как сказала медсестра. – А почему тогда ты узнал меня?       Этого я не мог понять. А правда, почему? Я ведь не помню ничего, что было со мной до аварии. Я забыл всё напрочь, досконально.