***
— Он ненормальный, — констатировал Король, и в изумлении пожал плечами, взглянув на Шута, — психопат. Больной человек. Тот только хрипло рассмеялся, потешно задёргав ножками. — Очень смешно! — рявкнул правитель. — Этому олуху теперь ничего не страшно! — У него после кукольного театра выработался иммунитет к ужасам нашей страны, мой Король! — с трудом выдавил из себя лилипут, заходясь в неистовом смехе — очень уж забавно монарх удивлялся, таращась на фигурку панка, стоящую возле могильного памятника, на котором скакал старый танцор. — Уха-ха-ха! Уха-ха! Крепки Миши потроха! Любопытство — не порок! Волноваться бы нам впрок! — С чего мне волноваться, недотёпа? Мои бразды правления всё ещё остаются моими. — И вовеки будет так! Только, гляньте, не простак Миша-то, он на рожон Лезет к мёртвым! Поражён… — Так неинтересно! — прервал правитель Шута, резко дёрнув свою мантию так, что она одним рывком окутала его высокую фигуру. — Я хочу, чтобы панк боялся, как раньше! Чтоб всюду совал свой нос и всему удивлялся! — он присел на трон и тяжело вздохнул: — Помнишь, как он от Анархиста убегал? С воплями, с матерщиной! Как полагается! — Он же потом с ним подружился, — напомнил Шут, — мертвецами его теперь не напугать, ваше величество. — Только они ему в кошмарах и снятся, — поспорил правитель, — значит, ими пугать и будем! — Осторожно, мой патрон, осторожно, мой Король, — внезапно понизив голос, протянул Шут, глядя на монарха исподлобья. — Не желает он ваш трон, не играет Миша роль…***
Закончив танец, старик низко поклонился, будто воображая себя на сцене перед зрительным залом, охваченным восторженными воплями. Миха выдернул из могильной подставки в виде вазы восемь роз — знать, внук их принёс, свежие были, — бросил танцору и захлопал в ладоши: — Браво! Красава, дед, молодец! — и лихо свистнул в четыре пальца. Акулина закрыла ладонями уши, а старик ещё раз поклонился да и сиганул под землю, обратно в могилу. А наружу выбрался внук — светловолосый вихрастый пацанёнок с живыми блестящими глазами. — Ничего не могу с ним поделать, — стал он объяснять невольным зрителям, отряхивая свою одежду от земли, — танцором балета он был. Очень своё дело любил, до самой смерти танцевал! Коли раз в неделю не приду, потанцевать его выпустить, всю душу вывернет! Ночью призраком приходит и плачет, мол, по пируэту соскучился… Миха с пониманием покивал, а Лина возмутилась: — Что же ты над дедом издеваешься! Упокоить его дух нужно! Знаешь же, как усопшего отпустить! Каково это старику, даже после смерти плясать? — Тяжко, — согласился мальчишка, потихоньку двигаясь к воротам вместе с Мишей и Акулиной. — Отпустить его никак не могу. Люблю очень. — Бессовестный, — не успокаивалась девушка, — эгоистичный малолеток. Хоть бы после смерти старику отдохнуть дал! Каково это артисту, столько лет выступать, ещё и после смерти мучиться?! Юноша понуро опустил голову, а Михаил, напротив, вскинул на неё тяжёлый взгляд и вдруг прорычал: — Ты ничего не понимаешь. Не знаешь — не говори! И прибавил шагу, уйдя на пару метров вперёд, чтобы не наговорить лишнего. «Мучиться! — мысленно передразнил он Акулину. — Да эти пляски для мёртвого старика — единственная отрада! Не знает она артистов! Не понять ей нас!.. Ого, а это что?» Парень резко остановился и прислушался. Кажется, где-то далеко зазвучала музыка. Музыка, точно! Скрипка! — Да это сторож балуется, — махнул рукой мальчишка, отвечая на удивлённый взгляд Лины. — Как полночь пробьёт, так и начинает игру. Скучно ему, видать… Михаил, будто под гипнозом, свернул с тропы, ведущей к воротам, и двинулся на звук скрипки. — Да куда тебя опять понесло?! — воскликнула Лина, и пошла за ним, ворча себе под нос: — Погуляли, блять! Вывела, блин, на променад придурка, а его с кладбища не выгонишь… Скрипач играл очень далеко, на самом краю погоста. Ветер подхватил брошенные им звуки и донёс их до ушей Миши. Ночь была тихой, но лёгкие порывы ветра создавали странные шорохи и будто прешёптывание, от чего Лина невольно ёжилась и потирала руками плечи. Под ногами мягко пружинил мох, шелестели искусственные цветы и венки. Кресты выглядывали из темноты мрачными силуэтами, когда тучи обнажали ночное светило, и его бледные лучи расползались по могилкам и надгробьям. «Сколько тут людей искусства, — восхитился Михаил. — Один танцует, другой музицирует…». Всего несколько секунд скрипка звучала тихо и неуверенно, будто музыкант пробовал извлекаемые звуки на вкус, задумавшись, хорошо ли зазвучит полноценная мелодия? Что в неё добавить? Какую эмоцию? Тронул струны смычком несколько раз и, решившись, заиграл увереннее. Поначалу музыка казалась тревожной, и в неё добавлялись нотки будто бы надвигающейся опасности, перерастающей в тихий ужас. «Эта мелодия — идеальный вариант для саундтрека к моей жизни, — подумалось Мише. — К этой моей жизни». Музыка эта ему очень понравилась. Сколько всего в неё вкладывал скрипач! Повторяющийся мотив менял эмоциональное содержание: вот из него исчезла грохочущая тяжёлой поступью опасность и на смену ей явилась лукавая осторожность — будто кто-то идёт тайком, тихо ступая на цыпочках, да не страшась, а подкрадываясь. Вот какие образы возникали в воображении Михаила, пока он шёл на звуки скрипки по ночному кладбищу, немного ссутулившись и преследуемый призрачным светом полной луны. — Офигенно сторож играет, да? — восхищённым шёпотом проговорила догнавшая его Лина. Парень только приложил палец к губам — не мешай, мол, я не здесь, а в волшебном мире музыки. И девушка тоже вся обратилась в слух. Будто в благодарность ей, мотив ненадолго стал плавным, торжественным, и Лине захотелось закружиться в танце. Жаль, место для этого неподходящее. Но вскоре мелодия зазвучала легко и бодро, ускорила темп, стала игривой, волнительной, словно из танца переходила на бег; погналась за кем-то, поспешила, а потом вдруг, будто в замешательстве остановилась и… оборвалась. — У меня сейчас душа на части разорвётся, — не выдержала девушка и прижала ладошки к груди. — Ещё бы, — согласился Миша, вдруг остановившись. — Ты только сильно не ори, как в прошлый раз… Они стояли возле высокого каменного склепа с открытой дверью. Артист с удивлением — даже рот приоткрыл — глядел куда-то вверх. Девушка проследила за его взглядом и обомлела: на крыше склепа стоял парень в пыльном сюртуке до колен. Он отбросил с лица длинные тёмные волосы и опустил руки, держащие скрипку и смычок. — Псих? — предположила Лина. — Жмур, — уверенно сказал Миша. — Пиздец, — выдохнула девушка и подумала, что им очень повезло, ведь ночь нынче тёмная и видно лишь силуэт мёртвого скрипача без неприятных деталей, которые наверняка есть в связи с его смертью… — Да чё сразу пиздец-то, Акулька? — оборвал её мысли Михаил, бросив на неё взгляд, полный непонятной обиды. — Красиво же играет! «Знала бы ты, кто я такой, — с горечью подумал он, повернувшись ко вновь заигравшему скрипачу. — Если бы я мог в свой мир вернуться — хоть даже и призраком — я бы обязательно на сцену вышел… и все бы перессали и тоже бросились бежать от меня…» Однако, к удивлению артиста, Акулина бежать не собиралась. Напротив, она подошла к склепу и поглядела на плиту, вставленную в каменную дверь мрачной постройки: — Ты только посмотри… Миша подошёл поближе и в слабом свете луны увидел на плите высеченные ноты. Он осторожно провёл пальцем по глубоким бороздкам, изображающим нотный стан. — Кода, — коротко сказал он, улыбаясь. — Что-что? — переспросила Лина. — Кода, — повторил артист, не отрывая взгляда от высеченных на камне нот, — часть конца произведения… Он её доиграть не успел. Умер на сцене. Говоря это, Миша зябко передёрнул плечами и сам не понял: от кладбищенской прохлады или от странного щемящего в груди чувства прекрасного. — Откуда знаешь? — удивилась девушка. — Просто знаю, — ответил панк, сел на траву у склепа и попросил: — Давай его ещё послушаем. Лина присела рядом, с ужасом и трепетом глядя на музыканта, что возвышался над ними, стоя на крыше своего последнего пристанища и продолжая волшебную игру на своём инструменте. Михаил понятия не имел, откуда он знает, что скрипач встретил свою смерть во время выступления на сцене — никаких строк песен он не вспомнил. Да и неважно ему это было. До самого рассвета они сидели у склепа и слушали тоскливый скрипичный мотив, глядя, как ветры треплют ветхий сюртук и длинные волосы музыканта. Зрелище было захватывающим, пугающим и одновременно восхищающим. Как только первый луч солнца коснулся крестов, скрипач поклонился своим завороженным игрой слушателям и, ни слова не сказав, скрылся в склепе, плотно прикрыв за собой дверь. Акулина и Михаил поднялись с травы и молча, чтобы не спугнуть охвативший их восторг, двинулись домой. Оба пребывали в таком воодушевлённом состоянии, что казалось, это никогда не пройдёт. Полные сил, словно проспали всю ночь, Миша и Лина покинули кладбище, и артист, поглощённый своим настроением, по-хозяйски опустил руку на плечи своей спутницы. Он притянул её поближе, и девушка обняла Миху за талию. В таком положении, ненавязчивом и словно само собой разумеющемся, парочка ночных «гуляк» побрела в сторону дома.***
Король в очередной раз вздохнул, глядя на две бредущие по сельской улице фигурки. — Артист. Что с него взять? — проговорил он и вышел из залы. — Артист, — задумчиво пробормотал Шут.