Мое сокровище

      Люси села на пятки напротив семейного алтаря. Она зажгла свечи, стоявшие между трех портретов с изображением своих усопших родителей и отца своего сына, и, закурив ладаном, сложила ладони друг с другом…       Молилась Люси нечасто, но подношением и собственным вниманием поминальный уголок не обделяла. Каждый вечер, или через вечер, сидела напротив фотографий с людьми, застывшими во времени, и рассказывала обо всем, что считала нужным. В основном это были пустяки: веселые моменты, произошедшие с ее друзьями; ее успехи в работе или домашних делах, но особенно ей нравилось рассказывать о сыне. Она чувствовала себя счастливой, преисполненной гордости, когда говорила о Джое им, а когда он, приходил к ней, — еще и рассказывать о них ему. Люси обнимала Джоя, усадив к себе на колени, и показывала ему фотографии, объясняя кто на них, кем он ему приходится и где он сейчас находится. Мальчик кивал, даже запоминал о ком шла речь, но не понимал, что такое умер. Он задавал вопрос, который мог задать лишь ребенок: «А когда папа (баба, деда) придет ко мне?» Тогда Люси меняла тему, да так удачно, что Джой забывал о своем вопросе. Она предлагала ему поиграть, почитать, а если это не срабатывало, — приглашала Плю, которого Джой любил с пеленок.       Плю для Джоя был будто младший братик, который всегда и везде бродил за ним по пятам, доставляя мелкие неприятности: то ударится, то упадет. Он казался ему забавным, и настолько привычным, что ребенок не сомневался в том, что у любых мальчиков и девочек есть такой же снеговичок, как у него, за которым нужно досматривать. Однако Джой был слишком мал, чтобы понять, что звездный песик на самом деле присматривает за ним и по-своему оберегает его. Люси нравилось наблюдать за тем, как ее сын учится заботе, и насколько Плю сообразителен в общении с Джоем, учитывая, что последний только учился говорить, а первый по-человечески говорить вообще не умел.       Люси счастлива быть мамой, и всецело посвящала себя ребенку. Джой был ее силой, дарующей шанс совершать невозможное: успевать во всем, делая несколько дел одновременно. Люси стала ловкой и быстрой — чего только стоило угнаться за маленьким мальчиком, который научился бегать. Она чувствовала, что изменилась в лучшую сторону, и это было заслугой ее сына. Она не знала иного счастья, и порой думала о том, как сложилась бы жизнь, если бы Грей был бы с ними. С тех пор, как его не стало, Люси не знала никого, кроме Грея. Он до сих пор остается ее первым и последним мужчиной, с которым у нее была интимная жизнь. И тем, о ком она часто думает наедине с собой…       Люси позвонила колокольчиком и задула свечи. Молитва была завершена, но чувство пустоты не заполнилось, как это было в прошлый раз. Ей было грустно. Опять. Сегодня Джой не пришел к поминальному углу, потому что он приболел и рано уснул. Когда он болел, то становился вялым — теряла оптимизм и Люси. А совсем недавно ей снился сон: она прогуливается с коляской в парке у пруда. Джой совсем крошечный, только родился. Он завернут в пеленку, и спит. А вокруг цветами распускается лето, и солнце припекает. С другого берега, через мостик к Люси идет ее мама, наряженная в пышное бальное платье с лентами и бантами, с высокой прической; золотые серьги, ожерелье и браслеты сияют в лучах, ослепляя. Люси не удивляется, увидев свою мать — во сне она думает, что Лейла жива, и просит ее посмотреть на внука. Лейла молчит, но улыбается, и берет Джоя на руки. Она качает его, напевает, — Люси слышит, что Лейла мурлыкает какую-то мелодию, очень знакомую ей с детства — и шурша по траве полами богатого платья, направляется к мостику. Люси овладевает страх, она не понимает откуда он, но ей до смерти жутко. Та Люси, что ей снится, машет ладошкой, провожая маму с сынком, идущих через мостик, но настоящая Люси, что наблюдает это, мечется и кричит. Она вспоминает, что Лейла умерла, и что она уносит ее Джоя с собой, а она внутри другой себя, беспомощная… Люси видит своего отца, он стоит на мостике и, судя по его мимике ругает Лейлу. Обе Люси с недоумением смотрят, как Джудо указывает на Джоя и гневно отмахивается от него. Люси не слышит их разговора, но его исход очень скоро раскрывается: Лейла возвращает ей ребенка, виновато опуская взгляд.       — Мама, почему отец отказался от Джоя? — Люси прижимает спящего младенца к груди, заглядывая в его личико.Она чувствует обиду, полагая, что ее папа не принял внука.       — Он сказал: время не пришло… — Лейла улыбается, и стирается вместе с парком и летним днем в бесконечности белого.Сон тает, и Люси просыпается с ощущением тяжести на сердце…       Люси гладит сына по голове — волосы черные, как смоль, взъерошенные и влажные. Она трогает его лоб — горячий — мальчик стонет во сне, но не просыпается, и Люси чмокает его несколько раз в макушку. Она вспоминает свой сон, и боится его. Боится, потому что не понимает, что он значит. Но мамины слова вселяют в нее надежду — мама никогда не обманет. Если тогда она хотела забрать Джоя с собой, то теперь не сделает этого — отец не позволит ей своевольничать. Люси усмехается, ее рассуждения кажутся нелепыми, но абсолютно верными. И, да, дедушка вовсе не ненавидит внука, он просто хочет, чтобы он оставался с Люси. Ведь так?..       Люси покачивает головой, обвиняя себя в глупости своих выводов, потому что тех, к кому они относятся, нет. Она не может точно знать, куда хотела Лейла унести Джоя, и почему Джудо ее отругал, заставив вернуть его обратно. В конце концов, в реальной жизни, в прошлом, скорее отец поступил бы эгоистично, нежели мама, но это теперь не имеет смысла. Важно лишь то, что Люси уверена, что за ними присматривают. По крайней мере, вечерами на нее накатывают подобного рода предположения…       В зале что-то соскользнуло (!) и разбилось. Люси дернулась, вытаращившись округлившимися глазами на дверь спальни, спина покрылась холодным потом: «Что это было?!» Она смотрит на сына, тот крепко спит, посапывая, и слава Богу! Пусть Джой не из пугливых детей, которые боятся темноты и существ в ней, но все-таки не бесстрашный. Он привязан к матери и испытывает ужас, если она надолго исчезает из поля его зрения, и Люси это известно. Это не истерика, которую закатывают многие дети одного возраста с Джоем в отсутствии своих мам. Это более глубокое, осознанное, чувство потери и одиночества, что, возникая, удивляет окружающих…       Люси идет в гостиную, уверенно, будто не чувствует страха, и резко включает свет.       Никого и ничего странного.       Она шагает в прихожую, включает свет там — никого. В кухне тоже; пуста и ванная.       «А вдруг некто теперь с Джоем?!»       Женщина торопится в спальню, а перед глазами так некстати встает тот жуткий эпизод из больницы: темная тень у кроватки сына. Люси не хочет даже рассуждать на эту тему, настолько она боится, что все-таки нечто необъяснимое имело место быть. И ему нужен ее ребенок…       И снова мысли возвращаются к тому сну в парке, и Люси оглядывает безлюдную гостиную своей квартиры, чтобы отвлечься… Оказавшись в полумраке спальни, озирается кругом, и никого не видит. Только ее ребенок, и он по-прежнему спит. Люси чувствует облегчение и, обойдя всю квартиру снова, возвращается в гостиную — время выяснить причину шума. А вот и она: на полу лежит фотография, рамка лопнула при падении и, стекло, защищавшее снимок от пыли, разбилось.       Хартфилия берет фото и смотрит на изображение: она сама и Леви, лица обеих преображает счастье. Обе нарядные и красивые. Обе теперь мамочки — только у Леви — девочка Ребекка, Реви. И в прошлом году МакГарден сменила фамилию, выйдя замуж.       Леви теперь Редфокс.       «А говорил: никогда не женится, » — мысленно с упреком говорит Люси, но улыбается. Пусть Хартфилия искренне радуется за подругу, но чувствует тоску: она могла бы тоже стать женой, но отказала тогда. Она уже не помнит причины, но сожалеет о том, чего не сделала, и улыбка угасает. Ее сын записан под ее фамилией, и в графе отцовства стоит прочерк, словно у Джоя вообще не было папы. Словно Грей никогда не существовал. Люси поджимает губы с досады, и, пристроив фото на столе, уходит за совком и веником — надо смести осколки…       Бриша курила уставившись в одну точку, и размышляла: с тех пор, как безродная девка стала ее невесткой, прошло почти три года, но детский смех так и не зазвучал в ее доме. И это очень огорчало старую женщину. Время шло, утекали сквозь пальцы часы и дни, проносились годы, а у единственного мужчины их клана не было потомства. Бриша вспомнила, что после свадьбы обещала Джувии два своих золотых браслета с бриллиантами, если она родит мальчика, но та не произвела на свет даже девочку, и горько усмехнулась. Невестка только и делала, что играла роль мамы для приемной Майи*, которую Лион привез в ее дом сразу же после того, как женился. Конечно, Майя не вызывала в Брише неприязни, наоборот — была ей симпатичней самой Джувии, но бабуля буквально требовала правнуков от Лиона и его жены.       Бриша видела усердие Джувии в домашних делах; ей льстило ее трудолюбие. Невестка обшивала всех соседок на их улице; подрабатывала в городском ателье. Она следила за учебой Майи и за здоровьем Бриши. Джувия заботилась о Лионе и о Сауле, его тетушке, которая после выдачи дочерей замуж, стала ей чуть ли не лучшей подругой. Джувия была прекрасной невесткой, о которой стоит мечтать всякой свекрови, но стоило вспомнить, что она до сих пор не выполнила своего предназначения — не стала матерью, все сходило на нет.       Бриша вначале не скрывала своего отношения к Джувии, и теперь, минуя годы, не брезгала тем, чтобы напоминать о том, что та бездетна. Поначалу Джувия пререкалась, доказывала, что время стать родителями для них с Лионом еще не пришло; пыталась обратить внимание на другие свои достоинства, но старуха была непреклонна. И сейчас, с ходом времени, Джувия стала терять веру в то, что сможет забеременеть, даже несмотря на то, что медицинский осмотр говорил, что она здорова! Джувия чувствовала себя раздавлено и унижено, и это состояние было большей частью ее заслугой. Она частенько занималась самоедством, и была не так далека, чтобы добровольно уступить своего мужа какой-нибудь особе.       Джувия знала, что в ее отсутствие Бриша часто приглашает в дом приятного вида девушек, с намерением, что кто-нибудь из них понравится Лиону и он переступит через свою любовь к ней. Кроме того Майя, имея собственную инициативу, следила за происходящим во время, так называемых, «бесед за чаем», из укромного местечка, и докладывала обо всем приемной маме. Джувия по-прежнему не одобряла привычки Куро, но воспринимала это более спокойно. Она была благодарна девочке за то, что та возвращала ее в реальность, нередко говоря: «Это твой муж! Никто не имеет права на него, кроме тебя! Ты не должна даже думать о том, чтобы отдать его кому-то, мама!» И Джувия слушала и соглашалась. Кроме того Лион оставался равнодушен ко всем прелестным гостьям своей ба, не подразумевая, что их приглашали для него, и это укрепляло веру Джувии в саму себя.       Джувия знала, что Лион мечтает стать отцом, и что его любовь к ней не позволит ее заменить. И никогда не упускала возможности остаться с мужем наедине, чтобы, наконец, воплотить их общее желание. Но нет…       А минувшей осенью Джувия, наконец, узнала в чем обстояла ее невозможность забеременеть, и впала в отчаяние. Оказывается, на протяжении почти двух лет, женщина, которую она глубоко уважала, опаивала ее особыми травами. Поступок Саулы оказался болезненным для Джувии, которая такой большой период времени наивно доверяла ей. И молодая госпожа Бастия чуть было не впала в уныние. Однако, вопреки своей тоске, Джувия нашла в себе силы не выдавать своего знания самой Сауле, а просто отдалиться от нее под предлогом заботы о Майе. Кроме того, Джувия ни обмолвилась о злодеяниях тетушки ни Брише, ни Лиону, потребовав помалкивать и Майю, ту, что сообщила ей страшную истину. Так и жила, по возможности исполняя долг супруги, когда муж оказывался рядом.       Джувия заметила, что Лион часто и надолго пропадал по делам и работе, и, безусловно, верила ему. Пока не стали поговаривать в деревне, что юная Кику, что неоднократно захаживала в гости к Брише (а на деле — набивалась в жены к Лиону), беременна, и, якобы, отец ее ребенка — муж Джувии. Лиона тогда не было рядом, чтобы отрицать подобные сплетни, а потому за спиной невестки Бриши, стали шептаться, а по прошествии времени — тыкать в нее пальцем, жалея бедную, бездетную женщину.       Джувия плакала и кричала в душе, но на виду соседей всегда ходила с поднятой головой, что не сказать о положении в доме. Бриша была беспощадна, как и прежде, и пусть не говорила о том, что с Джувией Лиону стоит развестись, но уже видела Кику его второй женой.       И почему они все уверены, что Лион в самом деле мог поступить так подло с Джувией?! Они не знают Лиона! Не имеют понятия о его любви… Верно?       Однажды Джувия сидела в своей — да, именно в своей комнате, той, что прежде принадлежала родителям Лиона, — и перекладывала с места на место свои украшения. За семейную жизнь, длинной почти в три года, у Джувии накопилось четыре комплекта драгоценных украшений: ожерелье, серьги и браслеты в каждом футляре, обшитом красным бархатом, и помимо одиночные ювелирные изделия: кольца, серьги и кулоны. Она нашила много красивых платьев и костюмов, накупила обуви на все времена года, но до сих пор хранила те самые тапочки и юбку макси, что подарила ей Сара. Джувия вспоминала о Саре и Оливере, скучая по тем временам, а нить, что скрепляла между собой семь колец на крыльях свободы, укрепляла веру, что те двое, носившие такую же эмблему, ждут ее там, в домике в саду…       Теперь, обдумывая все, через что пришлось пройти за эти три года, Джувия размышляла, что возьмет с собой в новую жизнь подальше от сплетен соседей, от старой кошелки Бриши и ее дочки-змеи, и решила, что ей ничего не нужно. Она начнет жизнь заново, как и три года назад, имея лишь минимум.       На следующий день Джувия Бастия покинула дом мужа, а через неделю узнала, что Всевышний даровал им с Лионом счастье стать родителями долгожданного ребенка…       Сигарета истлела и, превратившись в пепел, осыпалась на стол, но Бриша этого не замечала. Когда ба поняла, что Джувия ушла из дома не на работу в городское ателье, в получасе езды, а исчезла в неизвестном направлении, то стала думать, что ответит Лиону, когда тот вернется домой и не обнаружит любимой жены…