Три месяца назад, сентябрь
Мираджейн покосилась на стул, позабытый ли, или оставленный Джувией нарочно, и, вопреки страшному желанию присесть и вытянуть уставшие ноги, она отвела взгляд. Она только теперь поняла, что не ела очень давно, и та саднящая боль — всего лишь голод, но какой… То ли я упрямая, то ли просто дура! Но я не сдвинусь с этого места, пока не выскажу этому идиоту, что я о нем думаю!.. Идиоту? Да! Идиоту! Сентябрьские ночи еще берегли теплоту ушедшего лета, но дыхание у осень было бодрящим, особенно по утрам. Забавно, — думала Мира, — смогу ли я простоять до утра? — И фыркнула, насмехаясь над этой мыслью, укоряя саму себя за столь безумное решение дождаться возвращения Оливера, не сходя с места. — Интересно, что.! — Ворон сам подпрыгнул от того, как подскочила от неожиданной атаки с тыла Мираджейн. Они обменялись изумленными взглядами, и оба отчетливо смогли рассмотреть недоумение в глазах друг друга при ночном свете. — Ты? Зачем ты пришел? Она не удивилась бы, что пришла Джувия, или Сара, но чтобы он! И это даже смешно — оказаться непредсказуемым в такой ситуации. — Хм… — Саймон стоял между Мирой и стулом, и облокачивался на его спинку ладонью. Высокий, хорошо сложенный мужчина тридцати лет; черные волосы, топорщились на затылке, в самом деле напоминая птичьи перья. — Мне интересно, почему ты стоишь здесь? Чего ты ждешь? На язык разом полезло множество ответов, но в силу того, что произнести все одновременно невозможно, Мираджейн растерялась и многозначительно промолчала… — У тебя есть возможность выбрать, — продолжал Саймон, — а ты до сих пор сомневаешься? Девушка обняла себя за плечи — сейчас кстати был бы ее плащ, но он лежал на чердаке в доме, а она зареклась не шевелиться, пока не вернется Оливер. Ворон заметил этот жест — жест человека, который пытается согреться и, испытывая неловкость, небрежно нацепил на Миру, сброшенную с себя рубашку. — Но!.. — Опять тысячи возражений разом, а потому она теряется, и выдает растерянно самое банальное: — Зачем?.. — Мираджейн хочет снять одолженную вещь, но очень озябла, а эта проклятая рубашка, самая обыкновенная, шерстяная рубашка в клетку, недурно греет. — Ты же хочешь остаться, да? Поэтому стоишь здесь… — Он спрятал руки в карманы, (на нем еще оставалась майка), пошаркал ногой. — Хочешь зайти, но сомневаешься — будут тебе там рады или нет, и как смотреть в глаза им всем? Мираджейн изумилась услышанного, запахивая рубашку, будто бы та была домашним халатом, совершенно машинально. И до мурашек ощутила чужое тепло, живое, уютное и нужное ей сейчас. — Твое положение не понятно им — они колеблются. Что на счет меня?.. — Он ухмыльнулся. — Мне просто похуй, поэтому я здесь. — О чем ты? Ворон обреченно вздохнул, но ответил: — Я примерно знаю, что ты сейчас чувствуешь… — Он растянул губы в подобии улыбки, в которой не было ни радости, или задора, ни высокомерия и самоуверенности; была неестественная картинность. — Я был тем, кто сдал Бастию Карательному отряду, и теперь стал тем, на кого смотрят с боязливой осторожностью… Но я не сожалею. — Почему? Саймона одернул этот вопрос: что значит почему? Разве есть чертова разница?! На первый взгляд — все очевидно просто, но если вникнуть и попытаться разобраться, все обстояло куда иначе… — Ты знаешь, кто такая «Священная Нить», и чем занимались ее участники? — Я знаю лишь то, что «Священная Нить» являлась сообществом наемников и сотрудничала с Советом… — Она раздумывала недолго, добавила: — О тебе и Лионе я тоже кое-что знаю. Ворон нервно рассмеялся; Мираджейн насупилась, глядя на него с тревогой. — Что же тебе известно? Только то, что сказал Оливер, то, что думал сам Оливер. Да, все так — то, что рассказывал Оливер, но разве неправильным будет выслушать еще и сторону Саймона? Просто, чтобы создать собственное мнение о произошедшем и Саймоне в частности? Тем более, Мираджейн вроде как неосознанно, но отделила себя и Саймона от тех, «кто колеблется». — Может, ты сам расскажешь для чего ты все-таки стал сотрудничать с Саафой? Ворон заложил руки за голову и вытянулся; в его плечах глухо захрустело, и мышцы наполнились приятной истомой. Он устал — порядком вымотался за минувшие дни, что сейчас индикатор физической силы оказался близок к нулю, и, как выяснилось, пища не принесла желаемой бодрости… Поток свежего ветра набросился откуда-то сверху, зашелестел в листве плодовых деревьев, и, опустившись, мягко ударил в лицо обволакивающей прохладной. Саймон вздохнул, насыщая легкие воздухом, пропитанным запахами подгнившей листвы и влажной почвы, и подумал о сне. Точно — сон. Восстановить силы поможет сон. — Нет, все не так! Я не был тем, кто заключает союз. Я старался сохранить уже существующие договоренности с Советом, сгладить острые углы. А этот ослоеб в один миг разрушил все, что было создано ради его мечты. Он рискнул не только своей отбитой башкой, но и жизнью Сары. Так яснее? — Хочешь сказать, что Оливер осознано пошел против Совета? — Мира хмурилась в неверии. — Верно. Взял красную тряпку и бросил на быка! — Зачем? — Мира заглядывала в лицо Саймона, но до сих пор не поймала прямой взгляд янтарных глаз. — Ради чего он это сделал?.. Ворон-кун? Саймон посмотрел на нее с таким спокойствием во взгляде, холодным, равнодушным спокойствием, что Мираджейн опешила, и сказал: — Не знаю. — Он свел густые брови к носу, из-за чего его лицо приобрело угрюмое выражение. — Просто Оливер отбитый на голову мудак. 100%. — Но… Все равно не понимаю. — Мираджейн пожала плечами; ветер тем временем перебрал её длинные, вьющийся волосы. Саймон, нагнетая, молчал, и было очевидно — он не ответит ей, а посему Мира подытожила: — Что важнее: выходит, это был не ты. — Не я?.. — Его лицо скептически скривилось. — Что? — Не ты дал описание внешности Оливера Информационной службе. Не по твоей прихоти его объявили в розыск… Саймон видел тревогу во взгляде Мираджейн, и пусть в том, о чем она спрашивала, за ним греха не было, он ощутил беспокойство. — Нет. — Он поводил плечами, разминая их. — Я не нанимался в отсосы Совету. Мираджейн другими глазами смотрела на стоящего рядом Саймона. Он казался ей скованным и зажатым, и, вопреки ругательствам, которые сыпались из него и которые он, явно, не замечал, с первой их встречи в номере отеля Ворон все-таки изменился. — Твой сын… — Мира едва не прикусила язык, отшатнувшись от внезапно возникшей перед ее лицом ладони, словно та обязательно должна была угодить ей по носу, но замерла в паре миллиметров от него. Этим жестом Саймон требовал сохранить молчание по поводу его ребенка, и тот факт, что он не глянул на Миру в этот миг, говорил о том, что предупреждений больше не будет. — Могу я хотя бы узнать причину, из-за которой ты так злишься? Саймон рассек воздух ладонью, опустив руку, и сжал пальцы в кулак. — Нет… Я не злюсь. — Он закрыл глаза, V-образная челка щекотала переносицу. Он убедил себя разжать кулак; по плечам бегали мурашки от ветра. — Я… — … боюсь за него… — Тебе не следует говорить на эту тему. Забудь о нем. — Почему? — Мираджейн слегка стушевалась. — Что в этом такого? Если ты думаешь, что я.! — Она замолчала, рассчитывая, что он ее перебьет, но он даже не смотрел в ее сторону. — Я не расскажу никому, даже под страхом смерти. Саймон хмыкнул, и в груди так ощутимо что-то шевельнулось. Что-то теплое, мягкое, будто бы зверек, напоминающий пушистый комочек, что перевернулся во сне на другой бок. Саймон подумал о маленьком мальчике, который при живых родителях живет в приюте и находится под надзором чужих людей. Чужие люди видят, как он растет; слышат его лепет, укладывают спать каждый вечер и рассказывают сказки. Тот мальчик внешне походит на него: тот же цвет глаз и волос, — и от этой схожести бросает в дрожь. Что если Маркуса увидят и узнают люди из Совета, подчиненные Саафы? Что, если они причинят ему вред: возьмут в плен и запрут в какой-нибудь лаборатории? Они не побрезгают использовать ребенка для поимки его родителей, и Сара будет первой, кто пойдет в мышеловку своими ногами. — Понятно, — выдохнул Саймон, практически перейдя на шепот. Осознание своей уязвимости из-за того, что у него есть ребенок, просто убивало. Маркус делал его счастливым и несчастным одновременно, и только неосознанная проекция его участи на участь Блюбель, буквально застилала глаза бессильной яростью. Саймон заметил слабое мерцание кольца, и обернулся к Мире. — Скоро Оливер будет здесь. Мира встрепенулась, словно птица, и скептически оглядела Саймона: — Откуда ты знаешь? — Знаю. — Саймон резко показал спину и, вскинув ладонь в знак прощания, направился к домику. — Потерпи минут двадцать еще. И, да, поимей ему мозг, Ма Джин. Ты должна это уметь. Мира проводила его взглядом, совершенно обескураженная — «Ма Джин»? Он назвал ее так? Что более странно — последняя фраза — Саймон явно преувеличивает влияние Мираджейн над Оливером, или?.. Может, он знает что-то такое, чего не знает она об отношении Оливера к ней? Впрочем, это не так важно, но этот многозначительный совет! Мира смущенно улыбается — Ворон польстил ей: она однозначно способна вынести мозг, как любая другая женщина. Мира спохватилась — рубашка-то еще на ней! Она хотела позвать Саймона, но отвлеклась на мелькнувшую в окне тень. Секунды промедления, легкое замешательство, и необходимость в этом отпадает. Мираджейн улыбается, а в сердце разливается теплота — они не колеблются, а беспокоятся о ней, и она это заметила… Стрекотание сверчков на мгновение затихло, когда с неба обрушился свежий ветер. Послышалось мелодичное постукивание сухих ветвей друг об друга и стихло, едва поток понеся дальше. Где-то в лесу закричала птица, забила крыльями, срываясь с места, и с треском обломила ветку под собой. Мира не боялась темноты и живущих в ней монстров, но мурашки бегали по ее плечам от, бог весть, откуда взявшегося страха, и немного — от холода. Она знала: Оливер должен появится с минуты на минуту, и уже придумала, как подвести его к нужному ей разговору; как вытянуть из него ту самую фразу, благодаря которой она узнает причину происходящего теперь. Он пришел бесшумно, точно ночной вор, и, стараясь остаться незамеченным, едва не прошел мимо нее. Мираджейн возникла на его пути, полная решимости, Оливер не посмел проигнорировать ее и, как ни в чем не бывало, пройти мимо. Он примерно предполагал в каком она настроении, и не удивился ее упрямому желанию завершить начатый ранее разговор. — Хорошо. — Она сглотнула, вытянув шею — вырасти над Оливером не вышло, но Мира не собиралась отступать. — Если ты не хочешь отпускать Сару, то пусть уйдет Джувия! Ты должен понимать, что ее дочь — совсем кроха, и она нуждается в матери. Оливер смотрел с утомленным спокойствием в глазах, откровенно испытывая скуку от темы, которую продолжала Мираджейн. Но она явно ждала ответа, собираясь тут же озвучить заготовленную и отрепетированную фразу, как в театральной постановке. — Нет. — Он вытолкнул слова на выдохе. — Я не понимаю. Мираджейн отшатнулась услышанного: как так — не понимает? Он, верно, издевается над ней! Неподалеку с ветки упало яблоко, маленькое, изъеденное червями. Оно упало в сухую траву и покатилось с пригорка в кучку подгнивших яблок, упавших прежде; так старая, приземистая яблоня избавлялась от тяжести на своих ветвях. — Почему?.. — Потому что я никогда не нуждался в матери. Я не помню ту, что родила меня, и никогда не искал мать в других женщинах… Эти слова прозвучали, точно гром среди ясного неба, и огорчили Миру. — Ты знаешь, что такое — расти без родительской любви, и хочешь того же для маленьких детей? — Она использовала в диалоге фразу из резерва «на всякий случай». — У них есть право воспитываться в полной семье, у них еще есть шанс получить любовь родителей! Пойми! — Любовь родителей? Семья? — Оливер ухмыльнулся, но даже в темноте, восприимчивой для зрения, в его глазах не было радости или высокомерия. — О чем ты говоришь, Мираджейн? Я не знаю, что такое полноценная семья, где есть мама и отец, где ты — ребенок, окруженной заботой и вниманием. Забыла? Я — ребенок без прошлого. — Но Сара, она ведь твоя семья? — Она пыталась ухватиться за ниточку, что доказывала бы, что у Оливера есть привязанности к людям; что он способен чувствовать, в ином случае, ее старания достучаться до него напрасны. — Она зовет меня братом, но на самом деле, я — эгоист. И немного из того, что обычно обо мне говорит Саймон. — На губах Оливера возникла мягкая улыбка. — Ты придумала меня другим? Мираджейн удивилась вопроса — так внезапно он прозвучал. Оливер, очевидно, менял тему разговора. Впрочем, пусть — она вряд ли убедит его в том, что считала правильным… — А каким ты придумал Лиона? — Лиона? — Он недоумевал. — Что ты имеешь ввиду? Мира раздражалась, и самообладание стоило ей усилий: — Что нужно ощущать к человеку, чтобы ради него подставиться под удар, и фактически объявить войну Совету? Оливер оглядел белое лицо Миры, украшенное тенями ветвей, заметил искорки негодования в ее глазах, и хмыкнул. Эта женщина совершенно очевидно не так проста как кажется на первый взгляд, но это ему и нравилось. — Уж не ревнуешь ли ты меня к Лиону? — Он погладил ее по щеке, и Мира, зная этот жест — точнее, что может за ним последовать, с сомнением уставилась в глаза Оливера. — Мне это не подходит, — сухо отрезала девушка, напустив на себя холодности — Что именно? — Он спрятал руки в карманы. — Ревность? Напрасно, я уверен, что ты разведешь огонь своей ревностью. Она не понимала: почему он говорит ей такие вещи, когда они едва друг друга не убили? — Ты не в себе? — Серьезно, без желания обидеть, Мира констатировала факт. — Ты хоть представляешь как рисковал в тот день? Я даже понять не в силах: каким образом вам удалось уйти оттуда живыми и невредимыми? — Ты беспокоишься обо мне? — Ты невыносим, ты в курсе? Я пытаюсь говоришь с тобой серьезно, а ты не воспринимаешь! Почему ты сделал то, что сделал в тот день, когда Саафа попросила вас доставить ей Лиона? Округу наполнил шелест ветра, и его холодное дыхание пробрало до мурашек озябшую Миру. Оливер выбил из пачки сигарету, сжал ее губами и, пока шарился в карманах в поисках зажигалки, Мираджейн вытащила у него изо рта сигарету. — Не надо так делать, — попросил он. — Как? — с вызовом переспросила девушка, и смяла сигарету в кулак, где, после недолгих манипуляций, превратила ее в мусор. — Так? Или так? — Она отняла пачку сигарет и бросила ее в траву. — Или может вот так? — Она занесла стопу над пачкой, намереваясь растоптать ее. — Или как? Как мне нельзя себя вести? Как?! Напиши мне правила! — Она передумала наступать на сигареты. — КАК? Оливер, как?! Ты же один у нас знаешь как стоит себя вести, что говорить! Ты понимаешь, что все это началось из-за твоей нелепой выходки?! М? — Она кивнула в сторону домика. — Там живые люди, за которых ты несешь ответственность! Она ждала ответ слишком долго, но он так и не прозвучал, и Мира, решила уточнить вопрос: — Понимаешь или нет? Ты понимаешь, о чем я?! — Понимаю… — Он поднял сигареты с земли, оглядел пачку. — Я знаю… Мире показалось, что он смягчился — нужно было дожимать, но главное она, к сожалению, не заметила… — Почему ты сделал то, что сделал в тот день, когда Саафа попросила вас доставить ей Лиона? … Оливер понял, что Мира упустила суть из вида, с натянутой улыбкой пояснил: — Я знаю, что груз ответственности нести мне… — Он коснулся камня, что плотно сидел в оправе его кольца, ощутил его прохладу и гладкость. — Я не знаю иной жизни, Мира, и та жизнь, которой я живу, никому рядом со мной не оставляет выбора. Так было со всеми, кто носил крылья… — О Господи, — выдохнула Мира. — Надеюсь, теперь ты услышала? — Он выбил сигарету из пачки и сжал ее губами. — Не думай, что я не понимаю, что… — Прекрати, — испуганно прервала его Мираджейн, и он не промолчал. — Скажи мне: почему ты сделал то, что сделал на встрече с Саафой?! Раз ты понимаешь все, то почему?! Оливер закурил, дымок заструился витиеватой струйкой к небу. Он молчал, по тяжелому дыханию Миры, понимал, что она взволнована, и нет причин и необходимости ее мучить. Он ответил: — Потому что я не хотел, чтобы Лиона арестовали… У Миры буквально опустились руки — все так просто, что даже не верилось в правдивость услышанного. И все-таки — почему? Что он имеет в виду?.. — Знаешь, почему Лион вступил в «Священную нить»?.. — Он говорил тихо и неторопливо. — Он сделал это, чтобы доказать, что способен нести ответственность за девушку, которую любит. Он проявил твердость духа, и доказал свою решимость мне… Он отказался от всего, чтобы пройти по этому пути. Мираджейн покачала головой, совсем сбитая с толка. — Не понимаешь?.. — Он стряхнул пепел с сигареты и осторожно затянулся ею. — Ты пришла сюда, чтобы убить меня. Ты думала, что это освободит «Хвост феи» от давления Совета, но это неправда… Впрочем, речь не о том. Ты здесь, чтобы держать меня под присмотром, как в тот раз с Куро. — Его глаза холодно блеснули в полутьме. — К слову: Куро… Я знаю, что она жива, и это маленький секрет Лиона. Маленький секрет Мираджейн — ее желание обелить «Хвост феи» исключительно моей смертью. И твой лживый уход меня не одурачит. Миру прошиб холодный пот, и страх осознания, что Оливер знает все ее планы, на мгновенье парализовал ее тело. Она стушевалась под его пронзительным взглядом, разоблаченная, загнанная в угол, словно полностью нагая на многолюдной площади. Отнекиваться, конечно, глупо, но… Мира схватила Оливера за грудки, тот не растерялся — сжал ее в кольце своих рук. Девушка оставила затею и попыталась выбраться, но в этот раз он не шутил, и хватка оказалась сильной. — Что такое? — В уголке его рта дымилась сигарета. — Бесишься? — Отпусти. — Она даже пошевелиться не могла, и ранее изувеченное тело в местах давления неприятно немело. — Отпусти.! Оливер выпустил остатки сигареты и наступил на тлеющий огонек в холодной траве. — Если хочешь остаться здесь — придется давать клятву, — вполголоса подметил он. — Иначе не выйдет… — Я не понимаю: почему? Ты ведь знаешь, что я пришла сюда с определенной целью… И все равно? — Я знаю, и — все равно. — Он улыбнулся. — Мое письмо дошло до тебя спустя столько лет, милая. Ты хочешь быть со мной? — Его объятия стали нежнее, он склонился к уху девушки. — Не надо так вздрагивать… Хочешь? Будешь. Мираджейн чуть отстранилась, но он снова прильнул губами к ее уху, прошептал: — Только помни, что обратно повернуть ты не сможешь. Либо я, либо никто. Ее глаза горели тревогой, но она по-прежнему старалась казаться непоколебимой. — Это ты так приглашаешь меня присоединиться к вам, или?.. — Или. — Они встретились взглядами. — Приглашаю. Но не к нам, а ко мне… Прими решение сейчас, в ином случае тебе придется уйти навсегда. — Убьешь меня? — Мира смяла в кулаках рубашку на груди Оливера. — Что ты?.. Я просто подкорректирую все воспоминания о себе в твоей голове. — Он ощутил тепло внутри, там, где сердце, из-за растерянности во взгляде девушки. — Так ни ты, ни я не пострадаем. — Я не понимаю тебя… — Мираджейн обхватила его лицо ладонями. — Что ты за человек?.. Какой ты на самом деле? Почему ты все это делаешь? Оливер хмыкнул, и Мира с пылом прижалась щекой к его виску…Немногим позже… Город Магнолия, Фиор
За окнами приюта медленно шелестел дождь. Его тонкие нити мелькали в свете уличный фонарей, подобно иглам. Ветер нерешительно покачивал сливом подоконника, напоминая о непогоде, когда с гневом попытался вырвать его совсем. Время было позднее, но в окне второго этажа горел свет настольной лампы, а по стенам туда-сюда скользила серая тень. Это Хоуп Ратхи мерила шагами комнату и хрипловатым голосом улюлюкала дочери Джувии, укачивая ту на руках. — Почему ты не спишь, — наконец спросила женщина, разглядывая личико девочки. — Кряхтишь, как старуха, не плачешь, возишься, но не спишь. Девочка рефлекторно облизывала губки, издавая согласные звуки, и ерзала в одеяле. — Что мне с тобой делать, дочь Лиона? Покушала, пописала, но не спишь, — недоумевала Хоуп, прервав свою беготню по комнате. — Не похоже, чтобы ты волновалась о своих родителях… Ты с характером, девочка, да? Хоуп устало улыбнулась, собрав сеть морщинок в уголках рта и у глаз. Она покачала малышку на руках, и взглядом уперлась в изваяние многорукого божества: — Ты родилась в день Ганеши, — обращалась она к ребенку, — бога мудрости и счастья. Он благословил твою маму, дав ей ладду, и это хороший знак, потому что Ганеша редко делится с кем-то сладостями. Когда ты подрастешь, я надеюсь, смогу видеться с тобой, и тогда я расскажу тебе легенды о твоем покровителе… Хоуп задумчиво посмотрела на улицу — дождь усиливался, ветер тоже. Она рефлекторно покачала ребенка, хрипловато аукая, и подошла к постели. Маркус спал без задних ног, как говориться, наверно, видел яркие сны, и тоже не беспокоился о родителях… Хоуп присела на край постели, покачиваясь из стороны в сторону, тихо сказала: — Не важно, какую религию ты станешь исповедовать, но детям всегда интересны разные истории, а о Ганеше много легенд. — Она перевела взгляд на окно, по которому торопливо скользили дождевые дорожки. — Если бы я могла дать тебе имя, то назвала тебя Сония́. Тебе подойдет это имя: оно значит — мудрая… Я дам тебе благословение на долгую жизнь, дочь Лиона, и засыпай поскорее. Хоуп опустила взгляд, и облегченно выдохнула — малышка на ее руках, наконец, сомкнула веки. Маркус тоже сопел во сне… Едва задремав, Хоуп открыла глаза от ощущения чужого присутствия в комнате, и вслушалась: нечто шарило по буфету, видимо в поисках пищи. Интересно было то, что ничего съестного в своей комнате Хоуп джи никогда не хранила — таковы правила, установленные ею, а потому поиски существом еды заведомо оказывались тщетны. Хоуп нащупала рядом спящего мальчика и взглядом обнаружила присутствие девочки в колыбели — некто не причинил детям вреда, а это уже было хорошо… Над изголовьем постели в благословляющем жесте стоял Ганапати, и взглядом попросив у него сил, Хоуп приподнялась… В сумерках комнаты, выборочно освещенной растушеванным дождем светом с улицы, некто — с большой головой, увенчанной парой ушей, маленьким телом и коротким хвостом — увлеченно исследовало верхний ящик буфета, стоя на полке… Хоуп сощурилась, напрягая глаза, и опустив ноги на пол, позвала: — Эй! Ты кто? Существо замерло, обернулось, и, спрыгнув с полки, в мгновенье ока перевоплотилось в большую кошку с гибким телом, мощными лапами и длинным хвостом. — Хоуп джи, — детским голосом, полным нежности и любви, позвал зверь. Он, казалось, не сомневался, что она узнает его, когда он назовет ее имя. Она узнала его только в момент, когда он стал кошкой. Хоуп торопливо поднялась с кровати, придерживая сари на плече, и направилась к незваному гостю. — О, бог мой, Офуса, — пролепетала та, жестом требуя кошку следовать за собой к дверям. — Сделайся маленьким, чтобы не заметили. Пойдем со мной, пойдем. И Офуса засеменил следом, исполнив ее условие… Внешне Офуса напоминал иксида: кошачья голова с парой закругленных ушей, усатая мордочка и большие голубые глаза с вертикальными зрачками. Его тело полностью покрывала короткая золотистая шерсть, и имелся хвост. В форме гибрида человека и кошки, он умело ходил на задних лапах, передние использовал в качестве рук, и ростом был около двадцати дюймов. Однако вопреки обманчивой схожести с расой иксидов, происхождение Офуса имел иное — неестественное, и в своем роде являл собой нечто уникальное… Хоуп наблюдала за тем, как он ел, поражалась тому, насколько он напоминает шаловливого ребенка, и умилялась ему. — Скажи мне, где Саеко-сан? — наконец, задала она свой вопрос. Офуса уставился на Хоуп, с шумом проталкивая картошку в пищевод, и шмыгнул носом: — Цуката-сама арестована. — Он вдруг обмяк на стуле и заметно приуныл. Перед ним на большом, обеденном столе, за которым обычно собирались за трапезой воспитанники приюта и нуждающиеся, стояла чашка с парой картошек, ломоть хлеба и кружка молока. А всю эту скудную пищу освещала масляная лампа. В большие окна заглядывала черная ночь, наполненная звуками непогоды. — Как арестована? — Хоуп поддалась вперед. Офуса поднял печальные глаза и, нашарив кружку, прильнул к ней, словно требуя паузы, но… Он пил, пока не опустошил ее, а потом на усах у него остался след от молока: — Прости Хоуп джи, я долго добирался сюда, и не ел совсем… — Он снова обмяк на стуле. — В дом Цукаты-сама пришла женщина с волосами, как пепел… Она приказала Цукате-саме рассказать об Акире-саме, и о кольцах, которые Оливер отобрал у него. Хоуп тяжело вздохнула: — Это был карательный отряд? Эта негодница Саафа?.. — Ага. — Он спохватился, ловко пихнув картошку в рот. — Не знаю… — Зато я знаю эту девчонку, — горько усмехнулась Хоуп. — Это Саафа отчаянно роет под Акиру… — Она пришла в дом Цукаты-самы, Хоуп джи. Когда она пыталась арестовать Цукату-саму, я хотел заступиться, и тогда та женщина поняла, что я разумный, и приказала застрелить меня… — Глаза Офусы наполнились слезами. — Цуката-сама заслонила меня собой, и пуля попала в нее… Я испугался. Я испугался… — Ну-ну, Офуса, не плачь. — Она смахнула крупную слезу с короткой шерстки. — Саеко крепкая, не сомневайся. Она цела, как никто… А ты все-такой же — ранимый ребенок. — Я гадкий, Хоуп джи… Из-за меня все страдают. Я не смог простить себе тот час, когда посмел поднять лапу на Акиру-саму и повредить ему ногу… — Он утирал слезы, но они катились из его больших голубых глаз. — Даже находясь вдали от него все эти годы, я всегда хотел к нему вернуться. Всегда… Хоуп положила ладонь на голову котенка, и он поднял на нее взгляд. — Акира тебя любил, Офуса, и принимал твое решение о том, что ты ушел с Саеко… Не переживай об этом, ты верно поступил, что пришел ко мне. — Нет. — Он отмахнулся от ее ладони. — Я должен был заступиться за нее, а не уходить… Я должен был прислуживать Акире-саме, а не наказывать себя уходом от него. Тогда я не позволил бы Оливеру причинять ему боль, и Акира-сама не стал бы преступником из-за Оливера. — Что ты, Офуса! Акира Куросами не был преступником из-за Оливера в глазах Совета Магов, но видел его в своих собственных глазах, когда смотрел в зеркало… — Это ведь Оливер вынудил Акиру-сана создать те кольца?.. Цуката-сама винила Оливера в том, что стало с Акирой-саном. — Нет. Оливер присвоил кольца. Это так, но делал их Акира не для него… Саеко не следовало выдавать место жительства Акиры после его ухода из Научного подразделения Совета Магов, тогда те люди никогда не нашли бы его, и все было бы иначе… — Выходит, что виновата Цуката-сама? — Никто не виноват! — Она пригрозила, насупившись. — Доедай, давай, и идем спать… На мне еще дети. — Где Оливер сейчас? — Я не видела его с того самого дня, когда он уводил Сару из домика в саду… — Она взяла пустую кружку и заглянула в нее. — Он не знал и не знает ничего, и даже у меня не хватит сил раскрыть ему правду спустя много лет… — Какую правду?.. — Котенок взгромоздился на стол, чтобы поймать взгляд Хоуп. — Не болтай, Офуса. — Она подскочила с места настолько резво, насколько позволяли ей ее ноги, и, подхватив лампу со стола, поманила за собой ночного гостя. — Слушай внимательно и запоминай: будешь обычной кошкой, ты не должен разговаривать и реагировать на слова чужих людей. Понял? — Да… — Он заспешил следом по темным коридорам. — А кто свой, кто чужой? — Я — своя, остальные — чужие, — пояснила Хоуп, покосившись на Офусу. — Ты не должен выдать своего присутствия, понял? Сиди тихо. Саафа, наверняка разнюхает о тебе, уж это она умеет… Если правду откроют, защищать тебя будет непросто, Офуса, а ты мне так же дорог, как и Саеко с Акирой… — Понял!.. — Уж надеюсь…