Инь и Ян

      Артур проснулся, как бы смешно и нелепо это ни звучало после удара по голове. Похоже, организм проявил феноменальную практичность и проспался заодно с обмороком. Глаза, стоило их приоткрыть, точно два шлюза впустили внутрь яркий дневной свет и боль. Сотрясение было гарантировано. Еще одним ударом стала знакомая обстановка, напомнившая то проклятое утро — то самое, когда он обнаружил себя в постели с не-тем Россией. Сейчас Артур был здесь один. И теперь, закричи он от ужаса и безысходности, вряд ли его убаюкают и успокоят.              Он так и не шевелился, оценивая свое положение. Лежа ничком на постели это было не слишком удобно, но зато точно никто не заметит, что он очнулся. Кёркленд еще раз осторожно приподнял ресницы, искоса внимательно разглядывая комнату. Из-за пульсаций в голове все оставалось блеклым и зыбким, вызывающим тошноту, и Артур обессиленно закрыл глаза.              Физическое состояние начало его беспокоить. Регенерация обычно была либо очень быстрой, либо оставляла шрамы навсегда. И у него даже не было ран, что могли оставить шрам — так, мелочи. Но болела челюсть, ныла рука, от виска исходили острые, тяжелые волны, разливаясь по телу. Так по-человечески… наверное.              Новый осторожный взгляд наконец упал на зеркало на шкафу. Дверца была приоткрыта, и Кёркленд увидел, что хвала небесам, Брагинский, кажется, не в комнате. Ну, или он тут ниндзя и висит на потолке. В свете обстоятельств Артур даже с собой не договорился, считать ли это шуткой. Действительно, где предел, который Иван мог положить своей воображаемой крутости?              Тем не менее, слабое место было, и Кёркленд был уверен, что так — это, черт возьми, стоило ему сотрясения. Брагинский, похоже, отчаянно хотел быть любимым. Причем ведя себя так же, как обычно, пугая, насмехаясь и скрываясь за маской. Ну что ж, а он, Кёркленд, хотел быть свободным… Shit happens. И он теперь заперт в одном очень-очень-очень тесном вселенском пространстве со странным воплощением любви вопреки всему. Безответности — в том числе.              Артур почувствовал тошноту. Не иллюзорную — его чуть не вывернуло прямо на постель, он только успел перекатиться и свеситься с края. Голова, кажется, треснула. Он схватился за нее обеими руками, чуть не кувыркнувшись в лужу непереваренного виски, и застонал. Какие паршивые симптомы — и главное, почему? Неужели в этом мире он попросту отрезан от всех своих сил — потому и фей нет, и регенерация пропала…              В голове вспенились мысли, заставляя думать о том плохом, во что он не желал верить. О том, что в его родном мире — не все в порядке. Он не человек, у него есть территория, структура, люди, в конце концов. И если только система работает, все остальное наладится. Как наладилось, даже когда Байльшмидты «хорошо поработали» над превращением Англии в безвольного инвалида, неспособного ответить «нет» садистской жажде обладания. Потому что были люди, сильные, смелые и верящие в него. В то, что он выстоит…              Кёркленд отвалился на спину. Блиц он встретил в расцвете своих сил, как физических, так и психических — потому и выдержал. Он был сильнее всех в мире, пусть Америка и заявлял уже о себе, навзначай подходя слишком близко. Пусть и дышал в затылок, невинно хлопая глазами за стеклами, когда Артур оборачивался, хмурясь с упреком и вопросом, мол, не ребенок же. Оказалось, точно. Не ребенок. И дело было в другом.              Но вот замечательный вопрос, что же Джонс не-ребенок сделает теперь с Англией, который в их бесконечной игре нервов начнет водить по ним ржавой пилой бесконечной же неадекватности? Что он может сделать с Англией-страной? Да очень многое… и еще чуть-чуть.              — Боже, храни королеву… — Артур верил, конечно же, он верил, что Елизавета вынесет и это испытание, но все же вдруг нестерпимо захотелось оказаться рядом, просто… захотелось. Никаких гребаных предчувствий. — Все будет хорошо, — прошептал он. Да, повторяй это себе за всех, кто мог бы это сделать. Погоди, да их же нет.              Артур с силой сжал веки, наскоро собирая себя по кусочкам. Разумеется, было очень вредно задумываться надолго о ситуации в целом — если не менять ее. Вернуться с помощью своей магии он не мог, это была данность. Значит, нужно использовать других одаренных магически стран. Итак, была стратегия. Тактически же все осложнялось немножко тем, что он был у России. Дома. В постели. И вряд ли Иван планировал его уход, притаскивая беспомощное тело к себе.              Кусочки так и не сложились в единое целое — он еще ощущал себя разбитым. Но теперь медленно перевалился к другому краю постели, уселся. Когда все перестало плясать перед глазами, как бумажный домик под порывами ветра, поднялся и упал на стену — ну, так это ощущалось. Кёркленд, опираясь лбом, ладонями и грудью на домашние бежевые обои, засмеялся от ненависти. Собственная никчемность вызвала презрение и гнев. Стоило подумать и вместо алкоголя, будь он неладен, взять хоть какой-то еды, но не-ет.              Дверь скрипнула, хоть он так и не слышал шагов, и Иван зашел в комнату. Англия на секунду захотел провалиться сквозь стену, потом понял, что он, в своей полосатой пижаме, с ней слегка даже сливается. Замер, глядя уголком глаза на смешно озадаченный профиль. Брагинский бросился к окну, и Артур с злым торжеством уловил в этом порыве глупый испуг — окно ведь даже не было открыто. Значит, его смерть не в Ванином списке дел на сегодня. Может быть, на завтра.              — Здесь я, — тихо сказал он. Иван размашисто шагнул к нему, вызвав приступ острой паники, и Англия сам не понял, как успел развернуться — на инстинктах, не иначе. — Только идиот… — Брагинский самым банальным образом запечатал ему рот, ударив затылком о стену.              — Уфф, успел, — выдохнул он с улыбкой, пока Кёркленд только и смог, что нахмуриться. — Лучше помолчи, — мило сказал Иван. — Если не хочешь на самом деле сдохнуть, заткнись и внимательно выслушай, что я скажу.              Это было как-то слишком неожиданно, и только поэтому брови Кёркленда не взмыли орлами. Лицо осталось каменным — та его часть, что не была скрыта широкой ладонью Ивана. Артур уже держал того за руку, но скорее в знак протеста, чем действительно сопротивляясь. Намечался монолог. Зная Брагинского, можно было предположить, что о добре, справедливости и, возможно, о том, какая он, Англия, сволочь.              — Неужели непонятно, что так нельзя? — с первых же слов Кёркленд был рад своему гарантированному молчанию. Он бы наверняка деланно хохотнул — и стал бы гордым обладателем премии Дарвина. — Я же старался все наладить, так почему в ответ — одни насмешки и неверие? — Иван отцепил от своего запястья руки Артура одним мощным движением, придвинулся ближе, уставившись в самую душу. — Почему ты настолько мразь, ну ответь! — ладонь не исчезла, монолог не закончился. — Все было так хорошо, пока не появился ты…              Он ведь не мог ответить, да и вопрос был скорее не вопросом, а исповедью чужой боли. А у него была своя. В самом деле, он даже не предполагал, он, со всем своим пессимизмом, насколько настоящий Россия жаждал его унижения. В самом деле, почему же он не идет навстречу этим бесконечным чужим хотениям, не ложится, не раздвигает ноги. Почему он не хочет этого? Удивительно. Неприемлемо. Неужели этот мир — как водоворот, который непременно утянет его на дно и раздавит навалившейся массой воды, из-под которой не подняться никогда.               — Пусть ты — не совсем тот, кто был моим любимым, но почему ты отказываешься верить, что я тебя люблю? Что мы можем быть счастливы вместе… — на этих словах он дёрнулся. — Просыпаться вдвоем, ходить за руку, делить горе и радости… открывать секреты… защищать и поддерживать… доверять…              Кёркленду показалось, что у Ивана есть третья рука, и ей он пробрался между ребер, нашёл сердце и теперь методично сжимал. Глаза его могли кричать, брови могли судорожно исказиться гримасой, но речи ведь не было. Сухие слезы жгли, как лава, не выливаясь наружу, скапливаясь жидким огнем слов. А Брагинский с дьявольским чутьем именно этот момент выбрал, чтобы позволить ему говорить.              — Почему ж ты не убьешь меня? — со стороны услышал он свой голос и поразился его мерзкому, слабому и дребезжащему звучанию. — Ведь на моё место наверняка придёт кто-то посговорчивей, если я всё правильно понял, — Артур видел, что Иван не сделает этого. Но совершенно не знал, почему.              — Интерес, Англия, — стоило ткнуть Ивана в сердце, как он мгновенно перевоплощался. — Я ведь говорил тебе. И иногда мне самому интересно, почему не свернуть тебе шею, представляешь? — никаких сантиментов. — Вот как бы ты ответил?              Рука оперлась над головой отсроченным ударом. Брагинский смотрел с пригасшей болью. Ее замещал внутренний смешок, просочившийся через тонкую улыбочку. Кёркленда пробила дрожь. Он чувствовал себя бесконечно лишенным опоры, падающим во все стороны одновременно. А Ивану, значит, было интересно. Такой нехороший интерес — Брагинский точно упоминал об этом, только вот Артур запамятовал, когда. Но ответ на вопрос был ему известен.              — Просто, — Англия закрыл глаза. — Это. Слишком. Просто, — он говорил не этому Брагинскому, конечно. — Смерть никогда не была страшной сама по себе, ты знаешь. Страшно потерять себя, стать тем, кого ты возненавидишь, потерять само ощущение собственной личности и только потом умереть. Но если ты думаешь, что сможешь меня сломать, то глубоко заблуждаешься, Россия.              На него повеяло холодом. Он открыл глаза и встретился с внимательной фиолетовой бездной. Пальцы Брагинского вцепились в волосы, и он приблизил лицо вплотную, изучая Артура заново. Тот же чуть ли не расслабился в его руках, потому что силы кончились, не успев появиться. Голова, впрочем, заныла отчаянно, и он скривился. Иван прижмурился, вдохнул запах волос и разжал руки. Кёркленд постарался устоять на ногах, но старался он не в ту сторону. Пол был тёплым.              — Ну, всегда остаётся другой вариант, — промурлыкал Брагинский с недосягаемых высот. Артур тупо созерцал его тапочки, думая, что стоило бы встать, только не на колени, а вот просто подняться.              — Ты мне чуть голову не проломил, ты в курсе? — выдавил он. Иван подхватил его за руку и поднял на ноги.              — Так может, стоит перестать строить из себя цельнометаллического мудака без сердца, м-м? — спросил Брагинский, свободной рукой обнимая Англию за талию. — Многовато гонора для крошечного острова, Арти. Так и напрашивается на то, чтобы весь этот гонор затолкали поглубже в задницу, понятно, бывшая Империя? — с нескрываемой насмешкой сказал ему в макушку Иван.              — На себя смотри, северная Африка! — Кёркленд среагировал удивлённым хрипом, когда пальцы Брагинского превратились из опоры в стальные прутья.              — Слушай, ты договоришься, — запястье вдруг оказалось вывернутым, и последняя иллюзия поддержки пропала.              — Никто не заставлял меня притаскивать к себе, — в ярости от боли и беспомощности прошипел Англия. — И не обещал развлекать учтивыми разговорами! Так что потерпишь! — конечно, это зря.              — Ты настолько уверен, что тебя не сломать? — такой мягкий голосок, но у Артура аллергия на детские повадки. Дети — самые жестокие существа, воспитывай или не воспитывай. — Откуда такая спесь?              — Nothing risk, nothing gain, что поделать, — широко улыбнулся Артур, запрокинув голову. Иван отпустил его и требовательно нахмурился. — Нет уж, сам в словаре поищи — все мы этим грешим, — он поднял руку, потёр горло, стараясь замаскировать дрожь в голосе. — Но давай остановимся здесь, Иван, прошу. Я уеду и буду заниматься своими делами, ты — своими, — Брагинский смотрел. — Все будет хорошо, — ну вот, он опять сказал эту глупую детскую сказку, самую короткую и любимую.              — Нет, — как выстрел в упор.              — Нет, не будет или нет, не уеду? — мертвым голосом уточнил Артур. Внутри разлилась едкая кислота неудачи, растворяя барьеры. Шанс выбраться таял тоже. Если не выйдет добраться до магов, весь этот разговор терял смысл.              — И то, и другое, — ответил Брагинский. Отступил. — Пока не выздоровеешь, ты в любом случае останешься здесь.              — Боюсь, здесь я никогда не выздоровею, — отрезал Кёркленд. Внутри него самообладание трещало, ломаясь на кусочки.              — Тебе решать, — пожал плечами Иван, и всё застыло. Артур, только что готовый материться, рвать и метать, просто похолодел от ненависти, и осколки внутри него скрепились толщей льда.              — Ах, мне? — он выпрямился мгновенно. — О, вот оно как. А вам не кажется, сэр, что моего решения стоило спросить немного раньше? Эта сложнейшая мысль не зарождалась в вашем гениальном мозгу? И не слышали ли вы раньше моего мнения? Может быть, это на что-то повлияло?              — Я не понимаю, — мягко и предупреждающе сказал Брагинский. — Но мне не нравится то, что ты говоришь…              — Чёрта с два тебе понравится хоть что-то из того, что я скажу, если ты считаешь верным так поступать, — процедил Артур. Иван смотрел с недопониманием, и оно звенело между ними, как хрупкое стекло. — И уж точно не пытайся сделать меня собственным палачом, твои действия — только твоя ответственность, — самообладание? Иллюзия. Он стоял перед Брагинским, тыкая пальцем в его грудь. — Нет яиц быть злом и признать это, так нехрен пыжиться! Что Джонс мудак слюнявый, что вот лично ты! Россия бы…              Америка явно был больной темой, теперь это раскрылось в самом буквальном смысле. Прозвучал странный хруст. Кёркленда перестали держать ноги, но Брагинский не дал упасть обратно. Было бы романтично. Только вот через мгновение Артур ощутил, что теперь пальцам пришёл пиздец, и со сдавленным воем вцепился зубами в свисающий перед ним шарф. На какое-то время существовал лишь гул в ушах и скрип волокон на зубах, потом стало чуть легче.              — …почему всё, что ты говоришь, настолько злобное?! — закончил жаловаться Брагинский. Последние слова всё же долетели до Артура отголоском.              — Какая… Интересная… Любовь, — выдохнул он в тонкую шерсть. Иван вздрогнул. — Ты же на самом деле безумно ненавидишь меня, верно? Стоило дать повод… И ты превращаешься в маньяка, жестокого и слепого, — Брагинский поставил его на ноги, отступил на шаг.              — Враньё, — огорчённо произнёс он. — Просто ты провоцируешь и не понимаешь… Думаешь, это я жестокий, да? Ну иди, пообщайся с остальными, хочешь? Посмотришь, что будет, — Кёркленд, прилипнув к стене, испытывал полный спектр ощущений. В итоге лицо застыло без выражения. Подвох конечно был, но ведь Брагинский в самом деле мог его отпустить.              — Если ты не для пафоса это сказал, — прошептал он, — не мог бы ты вызвать мне такси? Видишь ли, в метро я теперь могу испытывать некоторые трудности… — Иван резко отвернулся, прошёл к окну.               — Я не передумал, потому что ты точно вернёшься ко мне, Англия, — как-то горько сказал он. — Обожжёшься и вернёшься. Только уже не таким, как сейчас.              — Конечно, — пробормотал Артур, подхватывая поврежденную руку и бережно баюкая. — Разумеется, Иван. Такси вызови. Пожалуйста, — глаза закрывались сами собой, но падать еще раз он упорно отказывался. Чертово сотрясение.              — Ты… Не… Понимаешь… — как Брагинский снова оказался рядом, Англия не отследил, он словно уснул на мгновение — и вот опять. — Артур, вот что ты будешь делать?..              — Fuck, — выдохнул Кёркленд, а в следующий миг ощутил себя развернутым плакатом, распластанным по стене широкими ладонями. Из-за руки он коротко вскрикнул, но Иван был выше его лица, и крик глухо утонул в ткани шарфа. Сердце в который раз заныло, пока напротив него прошлась по рёбрам чужая рука, соскользнула на живот, согревая и словно покрывая плесенью. — Ну почему…              Артур расслабил мышцы и выскользнул вниз, как желе, из сжавшихся запоздало пальцев. Перед ним были тапочки в виде пушистых серых котов. И ноги, покрытые только тонкими брюками. На секунду Кёркленд задумался, насколько поразится Иван, вцепись он в ногу зубами, но тело уже среагировало, сжавшись в комок и со всей силы ударив Брагинского по коленям. Босиком вышло не больно, наверное, но равновесие тот потерял. Сделал два шага назад, сев на свою кровать. Кёркленд тоже сидел, опираясь спиной на стену и прижав руку к груди.              — Я не останусь, — сказал он. — И мне плевать, придётся справиться самому, — Брагинский поднялся, неуклонно сокращая расстояние между ними.              — Думаешь, ты единственный был в этом уверен, да? — спросил он, присев напротив. Кёркленд непроизвольно оскалил зубы. — Ты, конечно, с необыкновенно пакостным характером, но и они так же считали, что позаботятся о себе. Знаешь, сколько твоих соплей и слёз я вытер, Артур?! — и снова что-то тёмное, болезненное и совершенно Англии неясное. — Да тебя только Италия не трахнул — и то я не уверен. Знаешь, как меня заколебала твоя беззащитность?              Англия, разумеется, не знал, но теперь представил. И конечно, мозг безжалостно перенёс всё в родную страну, услужливо создавая сцены. А еще он представил охреневшие физиономии Франции с Шотландией. Их последующие презрение и неприязнь. И Альфреда, который на фоне этого творит херню — разумеется, получая в ответ одни обвинения. Просто загляденье. Лицо России в воображении широко, пусть и ненатурально, улыбалось. А Иван ждал ответа.              — Ох, бедный добрый самаритянин, — зло усмехнулся Англия. — Твои бесконечные метания просто умилительны, Россия, — и опять он обращался не вполне к тому, кто сидел напротив. — Ты так хочешь казаться хорошим, но при этом изменить весь мир под свой идеал. Прямо как Альфред, забавно…              — Да не сравнивай ты меня с Америкой! — внезапно Иван ухватил его за воротник. — И я уж точно не хочу быть на него похожим, ясно? — он оттолкнул Артура. — Невозможно просто!              Англия открыл было рот, но все же напоминание про «наш ответ чему-бы-то-ни-было американскому» цензуру благоразумия не прошло. Россия очень не любил проигрывать в спорах. Вообще, если б не смешной Ванин идеализм, Кёркленду некоторые слова и в самом деле давно затолкали бы… туда, где солнце не светит. Но и идеализм давал сбои. Здесь, как на минном поле, нельзя было знать наверняка. Просто Брагинский своей-чужой любовью и непредсказуемой агрессией перемешал и раздавил всё восприятие, и за это очень хотелось мстить. В перспективе.              — Невозможно, не терпи, — ухмыльнулся он. — Тебе, и только тебе решать.              — Ты не хочешь, чтобы я это делал, — Иван был в лёгком отчаянии, и это было приятно.              — Ну так может заключим союз на равных, и нам больше не придётся беспокоиться? Компромисс вышел вполне удачным, как по мне, — а вот напоминание внезапно вышло совсем не удачным. Брагинский потемнел лицом.              — Это было не по любви… — проронил он. С секунду Артур всерьёз разумывал над смыслом, а потом его пробрал смех.              — А любовь, по-твоему — это если я позволю тебе меня поиметь, так, что ли? — выдавил он. — И сразу феечки, сердечки и романтика? Ты… Ты вообще кто, Брагинский или моя любимая Э Эл Джеймс, хах?!..              Англия натурально захохотал, попытался всплеснуть руками, но прервался. Дурацкая, блядь, идея, махать сломанной рукой. Зато в голове прояснилось. Он перевёл глаза на Брагинского, вспоминая собрание, странное поведение всех этих стран, зацикленное на сексе. И то, что страны возвращались вновь и вновь, лишённые памяти. Грубые, стереотипные и все, кроме Брагинского, в целом ничтожные. Как будто их вновь и вновь создавали… и превращали в объекты фантазий. Это походило на правду слишком сильно.              — Вот же пиздец… — неслышно прошептал Кёркленд, бледнея. Ему стало по-настоящему страшно. — Господи, мать моя королева… Брагинский, ну неужели нельзя было отправить меня в Средиземье? В Игру Престолов?! В ад, в конце концов!              — Я никуда тебя не отправлял, — Иван обеспокоенно взял его лицо в ладони, заглядывая в глаза. — Что с тобой? Что ты несёшь?              Англия смотрел на него, даже не пытаясь скрыть ужас. Слишком многое сразу стало понятно, и слишком хорошо он запомнил те строки, что так взбесили его при чтении на русскоязычном сайте. Ох, теперь он бы не стал спорить с Россией, не убедившись, что тот связан, лишён речи и для надёжности мёртв. Вот только Россия был в другом мире. А с ним рядом сидело существо в целом доброе и понимающее, но созданное, чтобы во славу Россиюшки ебать всех направо и налево. И если судить по мисс Джеймс, чем жестче, тем лучше.              — А д-давай заключим пари, — выдавил Артур, пытаясь унять нервный стук зубов. Ему пришёл в голову единственный выход, и он отчаянным усилием вернул на лицо маску. — Я всё же уйду, с твоего позволения, и я… — он сглотнул, — обещаю, что с моими проблемами тебе разбираться не придётся. Больше никогда.              — Ничего себе заявочка. А ставка? — прижмур странным образом роднил Брагинского с его пушистыми тапками-котиками. — Не то чтобы я сомневался… — а улыбка — с английским Чеширом, вот же дичь.              — Желание, — как мог, скопировал рожу перед собой Англия. — Не то чтобы я не знал, что ты попросишь… — собственно, теперь он был убежден, что знает.       

***

      На этот раз Кёркленд не откладывал на потом, не принимал возражений и не слушал отказов. В посольстве, вероятно, сочли его сумасшедшим. Тем не менее, всё, что хотел, Артур получил, и впервые за долгое время ощутил нездоровую радость, сжав рукоять пистолета. Жаль только, что убей он Ивана, на его место мог прийти и кто-то похуже. Кёркленд не желал проверять. Он просто мечтал вернуться домой. Примечания: Да, глава далеко не так грустна, как песня. Она просто стрёмная, простите.