Заветы Ильича

Из наушников, овившихся вокруг шеи, тихо доносятся мудрые слова бывалых рэперов под простенький бит. — У вас тут интернет вообще есть? — Слава затягивается и нагло пускает дым прямиком к сигналкам. Благо, те видали на своем веку и не такое, и проигнорировали выпад. — Интернет-клуб. Но я в него не хожу. — Погоди, а что ты делаешь целыми днями? Ладно, в другое время учеба, работа, но летом-то? — На мир смотрю, — просто говорит Ваня. Карелин недоуменно смотрит на него. В ответ — чистый взгляд, чуть вопросительный, наивный. Даже смеяться над таким не хочется. Глядя на Светло, действительно можно было представить, как он, считая свой сраный ПГТ миром, оглядывает его, будто б-г свои семидневные творения, и мирно делает какие-то выводы в своей каштановой башке. Анализирует. Или просто наслаждается. Скорее всего, его блаженные мысли никуда не приводят. Счастливый человек. — Меньше знаешь — крепче спишь, — бормочет он. — Закатами любуешься под таблетками? Ваня пожимает плечами. Ему неловко. До появления Славы он и не думал о том, чтобы прилагать дополнительные усилия для получения чего-то большего, для расширения своей пирамиды Маслоу из шараги, работы и субботних дискотек. — Час двадцать рублей стоит. Дорого. На самом деле, когда-то я там зависал. Про хип-хоп именно там узнал, про поступление в Хабаровск гуглил, иногда притворялся, что захожу в аську. Такое. — Хип-хап, как я понял, иностранный. Тупак, Ауткаст, Моб Дип, да? Ваня кивает. — А за отечественный шаришь? Ваня качает головой. Славка издает нечленораздельный звук восторга и, резко наклоняясь к лицу парня, поспешно втыкает правый наушник в его ухо. Пальцы быстро перебирают неизменный плейлист неизменного МП3. Они кричали мне: «Твоя игра проиграна! Корабли потоплены!» Убираясь в сопли, плевались воплями Практически щека к щеке они слушали трек. Слава, неудобно нависнув над Ваней, и Светло, скрючившись в своем кресле кассира. Уже начинал читать свой куплет картавый Алеша Долматов, но тут сверху раздалось равнодушное, но оттого не менее противное: «Светло, мля, тебе за что платят?». Парни дернулись. Ванька выдергивает наушник и по привычке опускает глаза в пол, а Славка едко отвечает: — За крики «Охрана, отмена!», конечно же. Охранник вперил свой неживой рыбий взгляд в Карелина и с секунду молчал, словно ему не отвечали уже очень давно, и он пытается заново привыкнуть к этому явлению. Затем так же равнодушно процедил: — А тебя тут вообще не должно быть. — Я покупатель! — Вон — покупатель, — он указал на одиноко бродившую между стойками старуху. Она шарилась там уже полчаса. — А ты нарушаешь мирную обстановку и мешаешь работать. Пшел вон, пока я не сказал менеджеру понизить зарплату твоему дружку, — он кивнул на Ваню, — вполовину. Как же Славке хотелось взбунтовать, ох, как кипела его красно-флажная кровь! Но дело было не в нем, а в Светло, которому досталось бы за него, потому он забирает у него наушник, кладет МП3 в карман, подмигивает другу и выходит из сельпо. Через минуту мимо кассы, тряся головой, прошла старуха. От неё пахло рыбой, и подозрительно топорщился карман её потертого пальто. Ваня проводил её взглядом. Он слишком устал.

***

Вечер. Летний, июньский, светлый, тихий. Издалека слышится стук колес поезда. В нем заветинцы возвращаются из соседних городов в родной ПГТ с работы, большинство из, конечно же, Хабаровска. Маленькая покосившаяся станция на пять минут наполняется невероятно уставшими, работающими без выходных и отпускных, людьми. Их серые помятые лица меняются, как только они выходят на тропу, ведущую к поселку. Шелест поля по бокам, сладкие сумерки, свежий ветер в лицо словно оживляют их, воскрешают из офисных зомби, которыми они становились на целый рабочий день. Поезд отъезжает, поскрипывая, продолжает свой путь. Сошедшие пассажиры вдыхают вечерний воздух и потихоньку начинают преодолевать расстояние между станцией и своими домами. Толпа движется, вяло переговариваясь между собой. Им еще с десяток километров. Ваня выходит из сельпо, на ходу снимая форму и пихая её в рюкзак. Не смотря по сторонам, идет домой. Летний вечер его абсолютно не занимал, в отличие от перспективы завалиться на кровать и больше никогда не вставать. Но тут раздался свист, сопровождаемый окриком «Эу!», и Светло ничего не оставалось, как завернуть к уже закрытой шаурмечной, за одиноким столиком которой стоял Славка и дожевывал беляш. — Привет рабочему классу! — он резво двигает челюстями, по подбородку стекает жир. Ваня смотрит на это и машинальным движением, предварительно смочив слюной палец, вытирает его. Он часто так делал Сашке в детстве, когда она пачкалась, но сейчас это, наверное, было не совсем уместно. Запоздало смутился, но Карелин лишь усмехается. — На, послушай пока, а я доем. Он протягивает МП3 с наушниками. Ваня листает список. — Нойз, отличный выбор. В тебе есть потенциал. Правда, на первый раз я бы выбрал не такое слезливое, а финал недавнего баттла. Ваня слушает и смотрит вдаль, не замечая Славиного взгляда: одобрительного, покровительственного, почти нежного. А ведь Ваня тоже на него часто смотрит. Исподлобья, аккуратно. Протеже. Поклонник. Собачонка. Вот и сейчас, по окончанию песни, он чувствует взгляд, поднимает глаза, и они смотрят друг на друга хер знает сколько. Глаза Славы — Моё Море. Глаза Славы — Вселенная Бесконечна. Глаза Славы — Тонкий Лёд. Глаза Вани — простые, как он сам, всего лишь светло-карие, с кошачьим разрезом, смотрят на Славу с высоты его ключиц, вызывая… нечто. Не мысли, чувства. Одни лишь чувства. Карелин вообще жил исключительно на чувствах, что было невероятно болезненно, зато невыносимо увлекательно. Что ты чувствуешь, Слав? Он лишь отводит глаза. Молча доедает беляшик, облизывает пальцы, кивает головой в сторону их домов, до которых идти минут двадцать. Светло кивает в ответ. Они идут, наушники по-прежнему у Вани в ушах, звучит «Макаревич». Ему не особо нравится. Все эти имена, которые он не знает. Диссы на кого-то. Выебоны. Славка выслушивает претензии и поясняет за каждый ник, за каждый биф. — А это кто? — палец над треком «Сны». Мутная вода, туман и грязно-оранжевое небо на обложке. Лицо Карелина темнеет, эмоции играют на нем в театр теней, сменяя друг друга наперегонки, меж бровей залегают морщины, но когда он говорит, его голос ровный: — Друг мой. Талантливый человек. К сожалению или счастью почти никому не известный. Они не сбавляют шаг. — Гнойный — интересное имя для рэпера. — Он не рэпер. Мне кажется, не придумали еще названия для его музыки, это нечто иное. Ваня смотрит на обложку с интересом. Нажимает плэй. Слава следит за ним цепкими глазами, шарит по лицу в поисках эмоций, в надежде на реакцию. Из наушников льется холодный голос. Монотонно бормочет абстрактщину, затягивая сонного Светло в подобие блаженного транса. В голове вспыхивают яркие образы, неприятные, жутковатые, неудобные. Музыка, похожая на кошмар. Голос, похожий на смерть. Взгляд Славы сейчас можно назвать стальным. Он до сих пор следит за лицом друга, но мысли его совершенно о другом, они зарылись вглубь сознания, не мешая ходьбе. Они рыщут в поисках воспоминаний. Тех самых, что зарыты на заднем дворе вместе с Шариком и его верным мячом. Тех самых, что остались в маленьких комариных укусах на сгибе локтя и шрамах на бедрах. Тех самых, о которых не стоит рассказывать первым встречным, даже набухавшись. Даже если эти встречные тебе по душе. Даже если они спят. Возле дома Ваня просит плеер на одну ночь. Слава отстраненно кивает, и просящему кажется, что на самом деле Славы здесь нет. Но ему, сонному, сейчас не очень хочется разгадывать тайны Вячеслава Карелина, поэтому он поднимает руку в прощальном жесте и заходит внутрь. Славка медленно бредет к своей хате и, по обычаю не закрыв входную дверь, валится на диван в гостиной. Темнота сгустилась на удивление быстро. Комната сужается. Ему очень хочется закинуться веществами, но молодое тело выбирает сон, и он проваливается в него под стрекот сверчков и шебуршение ежей. _____________________________________________________ Он пробирается сквозь высоченный, ростом с него, борщевик, обжигаясь и корчась от боли. Мало мы тебя с пацанами в лагере травили, растение сраное. Вырезали тебя полями, организованно, под надзором вожатого. Это называлось «зачистка вредителей», помнишь? Шли рядами, словно солдаты, истребляя и уничтожая тебя, как главного врага. Дави его, братва! Откуда-то сверху доносится громогласная песня: СВЕКЛА КАПУСТА НЕМНОЖКО КАРТОШКИ ВИЛКИ ТАРЕЛКИ НОЖИ ПОВАРЕШКИ СОЛЬ И ПРИПРАВЫ СМЕТАНА МУКА НУ ЧТО ЖЕ НЕПЛОХО ПОКА Поле дрожит, борщевик гнется, он со страхом всматривается в небо, в ответ оно с силой льет на него дождь. Вода заливает уши, рот и глаза, пока воздух вибрирует словами: БРОСЬТЕ ДЕЛА И САДИТЕСЬ ПОБЛИЖЕ СМОТРИТЕ СМОТРИТЕ В ЭФИРЕ ПРОГРАММА ПАЛЬЧИКИ ОБЛИЖЕШЬ Он бежит, но бег замедленный, словно патока, противная трава хлещет его нежное лицо, и тут из чащи выходит фигура в спортивном костюме и детской маске. Он останавливается, как стреноженный конь. Глаза навыкате, спина взмыленная. Фигура подходит ближе. — Слава, Славочка, — шевелятся губы из-под маски, синие, как у утопленника, черные, как у висельника, фиолетовые, как у разложенца, — Славик, как ты тут? В руке у фигуры старый армейский ножик. Невероятное желание сбежать. Плевать на ожоги, лишь бы скрыться от этого кошмара. — Как тебе Ваня? Он дружелюбный, правда? Как собачка. Люблю собачек. Издалека доносится пронзительный песий вой, затем отчаянный скулеж. Он закрывает залитые водой уши ладонями, но всё равно не перестает слышать этот прекрасный (отвратительный) холодный (могильный) голос. — А знаешь, с чем рифмуется «борщевик»? «Большевик»! Тихо смеется, этот смех залезает ему в голову и звучит там эхом на фоне инфернальных небесных вскриков «ПАЛЬЧИКИ ОБЛИЖЕШЬ», и начинается стрельба, на минуту заглушая глупую мелодию. Фигура разверзает свои (разлагающиеся) губы, орет: — А НАШ БАТЮШКА ЛЕНИН ХОРОШИЙ БЫЛ ВОЖДЬ. И тут же, через секунду, нормальным голосом: — Славочка, а, Славочка, что ты тут делаешь? Тебе же скучно, правда? Давай я приеду. Завтра же первым поездом приеду. Обязательно приеду. Повеселимся вместе. Как в старые времена, да? Помнишь? И Ванечку привлечем. Ох, как весело будет! Нет! Только не это! (ПАЛЬЧИКИ ОБЛИЖЕШЬ) Грохот стрельбы становится все громче и ближе, губы растягиваются в улыбке, глаза под маской блестят, как начищенный нож, которым копаются в гнойных язвах, и называют это любовью. Протягивает руку, обманчиво-смиренно, растягивает гласные: — Слааавииик. Он не выдерживает, попросту не выдерживает, засовывает пальцы в уши и верещит: «ПЕРЕСТАНЬ! ПЕРЕСТАНЬ! ПЕРЕСТАНЬ! ПЕРЕСТАНЬ! ПЕ — рестань! Перестань! — Слава! Вскидывается, холодный пот над губой, в кругах под глазами и на лбу под растрепанной челкой, фокусирует зрачки в темноте, выхватывает из неё Ваню. Тот сидит в соседнем кресле, обняв руками колени, в кулаке зажат плеер, и смотрит на Карелина во все глаза. На плечах клетчатый плед. — Хули ты тут делаешь? — Я… Он немного мнется, смотрит сначала на плеер, потом куда-то в угол. — Мне страшно стало. Слушал, слушал, еще таблетками закинулся, хорошо было, а потом как нахлынет. Волна ужаса. Недоуменно трясет головой. Слава старается выдавить из себя какую-то эмоцию, но лицо словно застыло гримасой крика. Нервы свело судорогой. — Ты… Ты кричал. Весь поселок, наверное, перебудил. — На работу петуха устроился, — шутка сквозь липкий пот. Ванька хмыкает, но не улыбается. — Может, тебе помочь чем-то? Чай сварить? Пледом укрыть? За руку подержать? — О таком не спрашивают, шляпа. Это просто делают. Светло быстренько, словно боясь, что Славка вот-вот очнется, перекатывается с кресла на диван, подлазит к нему под бок и берет за руку, кладя плеер под подушку. Рвано и тепло дышит в ключицы. — Этот твой Гнойный… — Тшш, — Карелин мягко целует его, сминая слова. Затем свободной рукой прижимает его лохматую голову к своей груди. — Потом. Давай спать. За окном шныряли летучие мыши. Где-то далеко за горизонтом из Хабаровска мчался поезд, а в поезде — человек, чистящий рыбу старым армейским ножиком.