Заветы Ильича

В голове малиновый звон. «Любовь» звучит невероятно странно из уст Кирилла. Слава пробует слово на вкус: горько. Как таблетка. Его немного попускает, вершина потихоньку становится склоном, недалеко уж и подножье. Пара часов максимум. За окном по-прежнему бесноватая буря. — Любишь меня? — собственный голос слышится издалека. Звучит пьяно. Так хочется подтверждения. Кирилл молчит. Красные полосы на его лице придают ему сходство с индейцем. Зрачки заполняют почти всю радужку. Внезапно он резко бьет рукой по дивану, убивая ползущего мимо таракана и отбрасывая его в сторону, а когда заговаривает, по спине Славы ползут холодные, несмотря на горячку, мурашки: — Ты же понимаешь, что должен избавиться от них? Они удерживают тебя от настоящей свободы. Сразу понятно, о ком речь. — Не делай этого. — Я ничего не делаю, Слав, лишь показываю тебе истину. Разве не для этого друзья? Карелин хватается руками за голову и сгибается к коленям, пытаясь собрать мысли воедино. Он внутри, этот проклятый дьявол прямо у тебя в башке, господи, пусть он уйдет. Его голос живет в тебе, а ты думаешь, будто это ты. Принимаешь его желания за свои. Всё повторяется, как ебаный цикл у бабы, колесо кровавой Сансары, плоский, мать его, круг. Кирилл мягко кладет руку на голову Славы, гладя по волосам. — Знаю, знаю. Хуево расставаться с теми, к кому привязался, но нам не нужны другие люди. Они милые, но ненужные. Как животные. В сознании Славы всплывает бездомная кошка прошлого года. Грязная подворотня, руки Кирилла на её шее, звук единичного хруста. Ненужные. Не-нуж-ны-е. Ни сожаления, ни жалости. Он поднимает голову, сбрасывая ласковую ладонь. Теперь они нос к носу. — Нет. Хуйня твои речи. То, как ты лишаешь меня всего, что я люблю — не истина. То, как подсаживаешь меня на всякую хуету, чтобы держать на коротком поводке — не свобода. Как калечишь меня. Ты — не друг, а просто ебанат, который врет всем и самому себе, чтобы уйти от реальности. — И какова же реальность на самом деле? — Кирилл прохладно усмехается уголком рта. Слава не знает. — Не глупи. Просто сделай это, и мы поедем домой. Всё будет как прежде — хорошо. — Нет! — он кричит так громко, как только может, разозленный (раскаленный) добела, и с силой пихает Кирилла. Тот падает с дивана спиной на пол, ударяясь головой. Слава не дает ему встать, вскакивая и наседая сверху, пытаясь ударить, но Кирилл хватает за запястья и разводит руки далеко в стороны, отчего парень падает ему на грудь. В висках Славы стучит адреналин, он пытается освободить руки, возится яростно, но Кирилл держит крепко — лицо его невозмутимо и сосредоточено. Наконец Карелину удается вывернуть руку из хватки, и он быстро выуживает из чужих джинсов нож, приставляя его к горлу лежащего под ним. Кирилл замирает. Его рот сначала медленно растягивается в улыбке, обнажая верхние зубы, а затем открывается так широко, что, кажется, можно увидеть внутренности. Он хохочет во всю глотку, и грохот грома за окном вторит его жуткому смеху. — Хочешь убить меня? Твою свободу? Твою любовь? Твою истину? Твой талант? Променять на каких-то селюков, которых знаешь несколько недель? Что они дали тебе? Я дал начало твоему творчеству, я дал тебе эйфорию, я дал тебе волю. Но вперед. Ты убьешь не меня, а лишь метафору своей правильной жизни, жизни, где всё так, как и должно быть. Я — то, что должно быть. Тебя без меня не существует. Нож дрожит в руке. В голове лишь горящие колеса, с ревом несущиеся со склона. Слава чувствует, как адекватность покидает его разум, уступая место неконтролируемой злости и жажде мести. Ревность, исковерканная любовь и ярость сливаются в разрушительное лавкрафтианское чудовище, что хочет только жертв. — Если ты, — он почти рычит, — то, что обязательно для моего существования, то я не хочу существовать, — и, держа рукоятку двумя руками, резко опускает лезвие в напряженное горло. Кирилл инстинктивно хватается за нож, будто бы пытаясь остановить его, но Слава продолжает давить, пронзая горло до позвоночника. Слышно бульканье, из раны резкими толчками начинает выливаться кровь, заливая пол. Кирилл хрипит, грудь вздымается конвульсивными спазмами, его ладони на побелевших костяшках Карелина, который все еще держит рукоятку, но теперь создается впечатление, что он давит вместе с ним, продвигая лезвие еще дальше. Кровь хлещет на пол, рубашку, руки, он давится ею, зубы окрашены в красный, перед глазами плывут огни и голубые Славины глаза. Он беззвучно шевелит губами: «До встречи». Слава отпускает нож. Отползает от слабо подергивающегося тела. Смотрит на собственные дрожащие окровавленные руки. Его колотит, но осознание еще не пришло полностью, оно сжалось где-то в углу, страшась прийти не вовремя и окончательно сломать. Сверкает молния, за ней через секунду — гром. Порыв ветра распахивает небрежно прикрытое окно, наполняя комнату летней грозой. Дождь мгновенно залил половицы и намочил стоящий рядом книжный шкаф, ветер сбросил пару выпусков «Кореи» и «Искры» на пол. Он не обращает на стихию внимания, смотря на Кирилла: тот перестал двигаться. Кровь перестала вытекать. Глаза перестали мигать, уставившись в пустоту. Грудь перестала вздыматься. Нож по-прежнему торчит из горла, словно могильный крест. «До встречи». Он сидит так до утра, слушая грозу. А наутро, измученный отходами и паническими атаками, отрубается прямо там, на полу. Ему ничего не снится.