Точка соприкосновения

Юри Кацуки с самого детства любит фигурное катание, не смотря на то, что этот вид спорта не очень-то распространен в Японии. Для него нет ничего прекраснее холода катка и жара, окутывающего все тело от долгих тренировок. У парня нет природного таланта, все свои достижения он выгрызает упорством и старанием, до ушибленных от многочисленных падений ладоней и боков, до жутких мозолей на ногах. Он настолько влюблен в лед, что тот, в паре с коньками, заменяет друзей, отбирает все свободное время, поглощает мысли. Юри обожает мамины свиные котлетки. И если бы не страх поправиться, он ел бы их на завтрак, обед и ужин, причем не по одной порции. Но если выбирать между катанием и кацудоном, то Кацуки, бесспорно, выбирает первое, отказывая себе во втором. И есть лишь Виктор Никифоров, который, несомненно, занимает в сердце парня место наравне со льдом. И пусть Юри даже не знает его настоящего, пусть любуется лишь с плакатов, развешенных на стенах, пусть видит только на видео с выступлениями и интервью — каждый раз сердце замирает, а после громко стучит, отбивая эхом в уши. Юри, как и многие другие, с нетерпением ждет свое совершеннолетие. За день до этого, как ребенок, он бегает по дому, нервно посматривает на часы и не может усидеть на одном месте хотя бы пять минут. Кацуки постоянно спотыкается и несколько раз падает, роняет все из рук и взволнованно мнет край свитера, мысленно подгоняя часовую стрелку. Мама с сестрой только смотрят и смеются, вспоминая себя на его месте. Предлагают встретить полночь вместе, чтоб поддержать в такой важный момент. Но Юри отказывается, считая появление метки соулмета чем-то интимным и сокровенным, тем, что человек должен пережить в одиночестве, полностью наслаждаясь долгожданными минутами. Когда слышится очередной звон разбившейся пиалы, мать не выдерживает и отправляет сына пройтись, подышать вечерним воздухом, остыть и привести мысли в порядок. И он соглашается. Кутается в широкий вязаный шарф, прячет руки в карманы и неспешно идет по улице, выдыхая облачка пара. На самом деле Юри жалеет, что родился осенью, ведь ему куда больше нравятся остальные времена года: зима с ее праздниками, весна с цветением сакуры и фестивалями, жаркое, наполненное солнцем лето. Ноябрь же встречает уже опавшими в октябре листьями, дождями, сыростью и приближающимися морозами. В этом месяце даже нет поводов для радости, не считая Дня культуры и Дня благодарности труду. А на самом деле, Кацуки больше всего любит декабрь, за Рождество, Новый Год и День рождения своего кумира. Впрочем, при всей своей тяге к меланхолии, он с удовольствием вечерами пьет горячий чай в теплом доме и наслаждается осенним уютом. Парень запирается у себя в комнате за час до полуночи и старается унять сильное волнение. Возможно, он даже не знаком еще со своим соулметом, но даже узнать его имя кажется в этот момент самым главным. Юри полностью, безоговорочно всем сердцем любит лед и Виктора Никифорова. И ему страшно. Страшно, что обретенная вторая половинка вытеснит из сердца то, что дорого, полностью захватив разум и чувства. Неизвестность, она всегда пугает. Юри отсчитывает последние секунды дня, срывается с кровати и подбегает к зеркалу, на ходу снимая свитер. Он выжидающе смотрит на место, где должна проступить метка с именем, но ничего не происходит. Кацуки упорно продолжает стоять, всматриваясь в отражение, даже не замечая, что проходит полчаса. Но кожа под левой ключицей по-прежнему чиста, как и сутки назад, и остается такой даже спустя еще некоторое время. Юри не расстроен, нет. Просто все мысли разом вылетают из головы, ноги не держат, заставляя опуститься на кровать, а руки подрагивают в такт бешено стучащему сердцу. В эту ночь ему так и не удается уснуть. Утром родители успокаивают, ведь иногда бывает, что метка проступает лишь в те же минуты, когда человек родился. Ожидания снова не оправдываются, но Юри не отчаивается, надеется на лучшее. Он с удвоенным усердием откатывает на льду свои программы, тренировками вытесняет из головы ненужные мысли, а разными сказками о соулмейтах вечерами греет душу. Не опускает руки, верит в хорошее на протяжении полутора лет, пока случайно не слышит на улице разговор совершенно незнакомых ему людей.  — Что, правда? Бедняжка какая, — пожилая женщина с сочувствием качает головой и громко вздыхает.  — Да, наверное, придется вести ее к специалистам, потому что нервы уже на пределе, а метка так и не проявилась. Я, как мать, не могу спокойно смотреть на ее мучения, даже если пытаюсь успокоить, поддержать, уверить, что ее избранный найдется, просто нужно подождать. А сама знаю, что это значит, скорее всего…  — Ох, — старушка горестно охает и старается поддержать свою знакомую. — Как же печально, что иногда соулмейты умирают раньше, чем знакомятся со второй половинкой, которым приходится ходить без меток и искать им подобных. Женщины пошли дальше, продолжая разговор, а Юри замирает посреди тротуара, не замечая даже, как его толкают проходящие мимо люди. Пазлы событий, на которые раньше он не обращал внимания, соединились в одну картину: сочувствующие взгляды сестры, расспрашивающая о душевном состоянии мать, отец, с его разговорами о том, что пару можно создать и без меток. Они просто все знали, но не словом не обмолвились об этом. А, возможно, сами не до конца верили, что такое может произойти с их мальчиком. И жизнь идет не просто под откос, а ровной дорогой в ад. Нет, Кацуки не льет слезы по несуществующему партнеру, не впадает в безысходность, даже не страдает откровенной депрессией. Просто молча, перемалывая все чувства внутри себя, пытается смириться с тем, что идеала он не найдет. Словно судьба сама ему говорит, мол, у тебя в сердце есть Виктор Никифоров и лед, а большего не нужно. Но даже на катке Юри не может сосредоточиться, вмиг потеряв вдохновение и крылья, позволяющие парить над морозной поверхностью. Каждый прыжок деревянный и бездушный, а потому некрасивый. Но чаще всего фигурист просто падает после каждой попытки сделать необходимый элемент. Нервы становятся подобными оголенным проводам, и не знаешь, какое прикосновение к ним принесет боль, а какое просто станет раздражать. Юри больше не смотрит интервью с Виктором, даже не знает, что тот нашел соулмейта. Он реже ходит на каток, все чаще просто бродит по улицам родного и такого любимого городка. Но жалость, читающаяся во взглядах соседей, знакомых, друзей семьи, убивает и кислотой выжигает в душе дыру, заполняя ее горечью. Это чувство парень не любит больше всего — когда жалеют. Ведь тогда все признают его слабость и неполноценность. Уж лучше бы просто сочувствовали и сопереживали. Юри Кацуки уже двадцать лет, и он окончательно решает уехать куда-нибудь подальше от родного города, сменить обстановку, найти себя в чем-то и спокойно, но самостоятельно жить дальше.

***

 — Учитель! — к Юри подбегает взволнованная девочка, крик которой разносился по всему помещению. — Учитель, Джессика опять обижает Мэтью! Парень вскакивает с лавки, на которой ждет своих учеников и быстрым шагом, почти срываясь на бег, направляется в детскую раздевалку. В небольшой комнате он видит столпившуюся ребятню и самого младшего ученика из своей группы, который стоит около своего шкафчика в одном расшнурованном коньке и тихо плачет.  — И что тут происходит?  — Мэтью снова не смог завязать шнурки, а Джессика начала над ним смеяться, — тут же рассказывают дети, перебивая и перекрикивая друг друга, но Кацуки понимает, о чем идет речь.  — Джессика, ну разве можно так поступать? — Юри поворачивается к обидчице и мягко, но с укором объясняет ей, что так делать нельзя. — Мэтью же младше тебя, а значит, ты можешь ему помочь, но никак не смеяться. Тебе же родители помогают?  — Да, — тихо произносит девочка, пристыжено опустив голову.  — Пообещай мне, что больше так не будешь делать, хорошо?  — Хорошо, учитель.  — Вот и славно, а теперь бегите, мы скоро к вам подойдем. Все дети очень любят своего тренера, который никогда не кричит на них, с теплотой относится к каждому, при этом строго следит за выполнением заданий на его уроках. Иногда Юри позволяет себе побаловать учеников вкусностями или сводить всех на экскурсию. Он спокойно, без единой претензии, засиживается дольше необходимого, если чьи-то родители опаздывают и не могут вовремя забрать свое чадо. Дети, конечно, сразу чувствуют хорошее отношение к себе, поэтому каждый не хочет расстраивать своего учителя. Поэтому-то парень уверен, что больше никто друг друга не будет обижать. Во всяком случае, в стенах катка.  — Мэтью, — Юри садит мальчика на скамейку, присаживается напротив него и шнурует конек. — Джессика вовсе не хотела тебя обидеть, я уверен, что в следующий раз она поможет, если у тебя что-то не будет получаться.  — Все потому, что я еще маленький, — мальчик шмыгает носом, но старается больше не плакать.  — Все когда-то были маленькими и что-то не умели, но ты обязательно научишься, правда. Я уверен, что ты вырастешь, станешь сильным и будешь защищать других.  — А если нет?  — В этом случае у тебя в жизни появится тот, кто будет тебя оберегать.  — Правда? — Юри только улыбается этой детской непосредственности и наивности, жалея, что не может так же поверить в лучшее, если ему об этом скажут. Но он на самом деле желает этому мальчику самого хорошего и верит в произнесенные слова.  — Конечно правда, разве я когда-то вас обманывал? Пошли к остальным. Японскому фигуристу нравится заниматься с детьми, словно они его опора в этой жизни. Приятно наблюдать, как каждый ребенок радуется своим маленьким победам, поддерживать их в начинаниях, успокаивать, если они падают или что-то не получается. Юри находит в работе тренера некую отдушину, хотя понимает, что ему лишь важно чувствовать себя необходимым, незаменимым, пусть просто для учеников. Парня уважают старшие коллеги, несомненно, признавая, что для своих лет Кацуки невероятно ловко находит общий язык с подопечными, если учитывать, что он работает всего-то чуть больше двух лет. Жизнь налаживается, идет своим чередом, греет душу постоянным спокойствием. Все это время Юри живет в Нью-Хейвене, штат Коннектикут, полностью довольный, что переехал именно в это место. Город-то не маленький, но в разы меньше того же Нью-Йорка или Лос-Анджелеса. Многоэтажные здания в центре, более уютные районы к окраине, большие парки и огромный порт — все это парень успевает полюбить так, будто бы родился в этом месте. А уж больше всего радует хорошо развитое фигурное катание, в которое снова можно окунаться с головой, что Кацуки и делает. По прошествии долгих пяти лет с момента совершеннолетия, парень принимает мысль, что у него никогда не будет соулмета. Спокойно отметает эти мысли и живет дальше. Он даже не думает о возвращении в большой мир спорта, просто каждый вечер остается на льду и откатывает программу, которую сам же поставил.  — Ну что ж, — Юри улыбается и обводит взглядом ребятню. — Сегодня все хорошо постарались, вы просто молодцы! Отдыхайте до следующего занятия, но не забывайте об упражнениях. За всеми родители пришли?  — Да! — дети как всегда отвечают хором, перекрикивая друг друга.  — Тогда можете бежать к ним. Только аккуратнее, не упадите. И не забываем надевать чехлы, иначе затупите лезвие коньков! Юри, как и полагается, ответственно следит, чтоб каждого ребенка забрали домой родители. Как только корпус детского фигурного катания пустеет, он садится на скамейку и устало прикрывает глаза. На часах всего пять часов вечера.  — Значит, успеваю еще пару раз откатать программу, дойти до дома и спокойно провести вечер, — тихо бурчит сам себе под нос. — Может, еще успею в кондитерскую. Конец ноября, двадцать девятое число. Мари, родители и знакомые уже успели поздравить Юри с Днем Рождения, только он уверен, что хотя бы кто-то, но позвонит в этот день, а, возможно, и не раз. Но именно в эти несколько минут ему хочется побыть наедине с самим собой и чувствами, не думая ни о чем: о родителях, работе, будущем, переживаниях. Играет заранее включенная мелодия, Юри делает первый шаг на лед и забывает обо всем. Больше в этом мире ничего не существует. Только он и лед. Каждый взмах руки подобен крыльям птицы, которая отчаянно хочет взлететь, но, увы, не может — живо, красиво, но обреченно. Прижимающиеся к груди ладони словно говорят о том, что фигурист смиренно принял горькую судьбу. Спина то прогибается, будто бы что-то тяжелое грузом тянет Юри вниз, ко льду, то вдохновенно, с силой расправляется, когда парень тянется руками вверх за видимой лишь ему мечтой. Люди не могут летать, но Кацуки сам создает себе крылья. Пусть надломленные, пусть с горечью, пусть всего лишь из воздуха и чувств, но они позволяют ему порхать и кружиться, поддерживают перед каждым приземлением. В этот самый миг фигурист сам создан лишь из эмоций, растворяется в выступлении, соединяется душой с чем-то неизведанным. Юри замирает на середине льда, обнимая себя за плечи руками и смотря в высокий потолок. Его дыхание шумное, тяжелое, прерывистое, будто бы парень пробежал много километров без остановок. А в голове, как и внутри, пустота и немного усталости, потому что все чувства были отданы прокату, выплеснулись и не оставили после себя ничего, кроме легкого облегчения. Кацуки вздрагивает от внезапно раздающихся хлопков, эхом заносящихся по пустому помещению. Он резко разворачивается и видит стоящего около бортика молодого мужчину. Кажется, Юри знает его, но поверить в увиденное не может, иначе это будет напоминать безумие.  — Вот уж не ожидал увидеть такое в этом городе! — Виктор Никифоров опирается руками на ограждение и подается немного вперед, рассматривая замершего на катке парня. — Странно, я не замечал тебя на соревнованиях. –Просто, — Юри медленно подъезжает, но даже не представляет как себя нужно вести. — Просто я даже не пытался попасть на отборочные. Кацуки кажется, что он спит и видит не то прекрасный сон, не то кошмар, но вот-вот прозвонит будильник и выдернет из мира грез. Ему страшно поднять голову и посмотреть на ожившую мечту, которая может растаять в любой момент. Движения рваные, напряженные, а дыхание сбивается еще больше, чем после проката.  — Как же так, — на удивление, Виктор реагирует, как великовозрастный ребенок, полностью открывая эмоции, показывая возмущение и недоверие. — Такой талант нельзя скрывать! В каждом движении и взгляде столько эмоций — завораживает.  — Простите, — как-то сдавленно бурчит японец, наконец, решаясь посмотреть в глаза собеседнику. — Вряд ли эту программу еще хоть кто-то увидит, она не для посторонних глаз. Спасибо за похвалу, мне было очень важно услышать Ваши слова, но мне пора. Кацуки разворачивается и совершенно не вежливо уходит в тренерскую раздевалку, предварительно надевая чехлы на коньки. А если по существу — просто сбегает. Потому что не хочет показывать полную растерянность, непонимание, сомнения в своей адекватности, легкий румянец, безумный взгляд и сбившееся дыхание от близости с Никифоровым. Да и вообще, не хочет показаться дураком, ведь понятия не имеет как себя вести в этот момент. Страшно вот так оказаться один на один с человеком, который нравился практически с детства. Нет, скорее даже боготворил, подражал ему, мечтал перед сном. Это многолетняя больная любовь, заставляющая просмотрами затирать до дыр каждое интервью, в надежде запомнить любую мелочь в Викторе. Конечно же, Юри сбежал, для него это нормально, в конце концов, он делает это не впервые. Он даже не замечает, как спину проводят заинтересованным взглядом. В планы Никифорова не входит отпускать молодого парня, который отчего-то испугался его, как черт ладана. Во всяком случае, мужчине кажется именно так. Как только он увидел одинокую фигуру на пустом катке, сразу почувствовал едва уловимый отголосок чего-то родного, того, что упустить никак нельзя. Виктор понимает, что нашел то самое вдохновение, которое ищет вот уже месяц, разъезжая по разным странам и городам. Теперь невозможно забыть, сколько чувств незнакомый парень отдавал призрачному зрителю, растворяясь в программе. Мужчина заглядывает в раздевалку, полностью не заходя внутрь, и неожиданно окликает фигуриста:  — А как тебя зовут? От неожиданности Юри дергается и больно ударяется затылком об один из ящиков для вещей, стоящих за лавочкой около стены. Он тихо шипит и трет голову, ругая себя за пугливость. Парень мысленно ругает себя даже за то, что остался сегодня на льду дольше обычного, хотя за это же благодарит Бога. Только все еще не верит в происходящее, подозревая себя в зрительных и слуховых галлюцинациях.  — Юри Кацуки.  — Юри, — Виктор медленно повторяет имя, словно пробуя его, а в голосе слышатся нотки эмоции, которую невозможно распознать. — Знаешь, у нас есть имя, которое очень созвучно с твоим. Мне нравится, оно красивое. А сам парень непроизвольно замирает и удивленно моргает. Не то что бы называть сразу же по имени — нечто ужасное. Но отчего-то это смущает: то ли Юри еще не привык к менталитету других стран, где при знакомстве обращение по имени — норма, то ли все дело конкретно в Никифорове.  — А я, — начинает мужчина, но его тут же перебивают.  — Виктор Никифоров, — не задумываясь, опережает Юри. Ему резко хочется закрыть руками рот или еще разок удариться головой о ящик, но он берет себя в руки и, делая спокойный вид, продолжает: — Не думаю, что найдется в мире такой фигурист, который не будет знать Ваше имя.  — Вот как, и вправду, — беззаботно отзывается Виктор, одним движением рукой зачесывая челку назад. Мужчина прекрасно знает, как на людей действует этот жест, и, не чувствуя укоров совести, пользуется им. — Иногда совсем забываю об этом. Ага, как же, не забывает, конечно, но об этом вовсе не нужно знать. На самом деле Виктор просто хочет, чтоб остальные хотя бы на мгновение забыли, кто он такой. И безумно счастлив, что может пройтись по улицам, не прячась от камер, как актеры: не все люди увлекаются фигурным катанием или фигуристами, и даже если его имя на слуху, проходя мимо, не узнают.  — Простите, но мне правда уже пора, — резко проговаривает Кацуки, стараясь не смотреть на Никифорова. Он быстро набрасывает на себя куртку, ставит коньки на место, хватает сумку и быстрым шагом выходит из помещения. Снова. Опять бегство. Юри считает, что выглядит в глазах Виктора полным дураком с плохим воспитанием. Виктор считает, что Юри удивительно мил и застенчив.