Два процента

      Ты просыпаешься уже в больнице, на мягкой койке. И у тебя сильно болит перевязанная голова.       В ивентеке нет сока и, пожалуй, теперь ты точно не будешь получать хотя бы небольшой дозы полезных веществ (будто в той порошковой дряни, которую ты пьёшь, она есть).       К тебе заходит врач, и ты выясняешь, наконец, как ты здесь оказался. Дерьмово. — Долго я был... — «в отключке», хочешь сказать ты, но в последний момент тормозишь и произносишь, — без сознания?       Врач кидает взгляд на часы, а потом заглядывает в папку, находящуюся у него в руках. — Не больше семи часов, — спокойно отвечает он, и ты понимаешь, что впервые ты в будний день хотя бы относительно высыпаешься. Пусть и таким путём.       От этого у тебя даже поднимается настроение, а сам ты приподнимаешься на локтях, намереваясь встать. И только потом понимаешь, насколько дерьмова эта идея, когда у тебя снова начинает кружиться голова и ты сползаешь обратно. — Какой у меня диагноз? Я же выспался, — вяло и немного невпопад произносишь ты, чувствуя, как тебя бросает в жар. — Вам нельзя вставать. У вас сильное истощение и повышенная температура. Это пока что всё, что мы можем сказать, — учтиво произносит врач, и ты хочешь запихать его слова ему же в глотку. Будто бы он не мог сказать этого раньше. — Ваш опекун сейчас у главного врача, — вскользь упоминает этот улыбчивый мудак, которому хочется набить морду. — Он сможет вас посетить после осмотра. — И надолго я тут? — ты напрочь игнорируешь почти все слова мужчины. — Я могу поправиться и дома. Выписывайте, — последнее твоё слово звучит хрипло, потому что ты повышаешь голос и снова пытаешься подняться.       Учтивая улыбка пропадает с лица врача, а ты впервые за этот разговор выдаёшь что-то похожее на усмешку. — То, что вы упали в обморок, мистер Страйдер, о многом говорит, — начал врач учительским тоном, тем самым, который не переносишь ты. — Всё в нашем организме взаимосвязано, поэтому... — он на секунду запинается, услышав от тебя пренебрежительное фырканье. А тебя просто радует, что ты сбил этого несносного чувака с мысли.       Ты пытаешься приподняться на локтях снова и, бинго, это тебе удаётся. Удаётся подняться и ты смотришь на всё, что окружает тебя, с видом победителя. Пожалуй, это тоже сбивает его с толку. — В целом, мы обязаны сообщать в органы опеки каждый раз, когда к нам поступает ребёнок с истощением или со следами насилия на теле, — сворачивает свою речь врач, а тебе что-то становится дурно. При росте около шести футов весить пятьдесят килограмм — отвратительные показатели.       Хотя твои впалые щёки говорят сами за себя.       Ты знаешь, что Дирк, если что, замнёт любую историю. Денег хватит. Но тебе не хочется быть должным за это. — Я отказываюсь от медицинского осмотра, — твёрдо заявляешь ты. — Вы не имеете права держать меня здесь, — громко заявляешь ты. — И, да, мы живём в свободной стране, — заканчиваешь ты своё гневное требование пафосной киношной фразой. Ты даже находишь в себе силы схватиться за спинку кровати и принять вертикальное положение, собираясь уже, несмотря ни на что, встать на поиски одежды. — Мистер Страйдер, не ведите себя как ребёнок. Вы несовершеннолетний, поэтому мы, с разрешения органов опеки, имеем полное право провести медицинский осмотр, чтобы дать заключение об отсутствии насилия в семье.       Да, теперь ты знаешь фразу, которая звучит гораздо хуже, чем «сексуальное насилие».       «Насилие в семье».       Мерзость какая. — Отлично. Великолепно. Прекрасно, — произносишь ты и в конце каждого предложения голос предательски даёт петуха. — Может, тогда ещё под кровать к отцу заглянете? Вдруг у него там набор ремней и плёток. Специально для насилия в семье.       Похоже, врач давно не встречался с такими буйными подростками. — В любом случае, мистер Страйдер, вам нужно пройти курс реабилитации, — продолжает он. — И, я думаю, вас стоит пока что оставить. Если хотите, медсестра может вколоть вам снотворного.       В сраные пять часов вечера, действительно.       Прекрасно.       Ве-ли-ко-леп-но.

***

      Отца — про себя ты тоже зовёшь Бро так, чтобы случайно не проболтаться в разговоре с мистером Эллертсом — к тебе не пускают. По крайней мере, пока. К слову, этот мудак, который тебе читал лекцию при первой встрече — да-да, тот самый Эллертс, которого тебе постоянно хочется назвать Эгбертом — твой личный психиатр.       «Эй, Дейв, выше нос. Ты же, ёбана в рот, первый псих на районе.»       Н-да, подбадривать себя не получается.       Тебе не дают ни телефон, ни книгу, хотя последний раз в твоих руках была книга... Когда ты перебирал дома хлам и наткнулся на сказку «Джек и бобовый стебль». Тебе дали только маленький блокнотик с просьбой записывать туда то, что тебя волнует больше всего.       Чёртов мозгоправ, думаешь ты, широким кривым почерком выводя:       «Дорогой дневник, мне сказали записывать в тебя то, что меня волнует. Меня волнует то, что у меня отобрали весь яблочный сок, мне хочется дрочить, но в камере стоят камеры...»       Бро определённо заценил бы эту дурацкую игру слов. Да и то, что ты назвал свою палату «камерой».       «...Моё личное пространство никто не уважает. А особенно мой личный мозгоправ Эллертс, который хочет докопаться, почему же у меня растянута жопа...»       Да, ты уже успел побывать у проктолога, который сделал неутешительные выводы. И из-за этого дерьма ты застрял здесь надолго.       Ты чешешь в затылке карандашом — «да ну нахуй, хоть бы ручку дали» — и думаешь, чего бы ещё вписать.       «А ещё, дорогой дневник, при каждой встрече с доктором Эллертсом...»       Ты кусаешь карандаш, не в силах выбрать между «мне хочется, чтобы он меня выебал на столе» и «у меня появляется стояк». Через пару секунд ты щёлкаешь пальцами и вписываешь и то, и то.       «Спасибо, что выслушал мои душевные переживания, дорогой дневник.       P.S. Нет, ну серьёзно, хотя бы телефон отдайте. А то буду дрочить на твой светлый образ, Эгберт. Эллертс. Неважно.»       Тебе кажется, что твой личный мозгоправ от тебя избавится тут же.       Но, вместо этого, он начинает убеждать тебя, что, если тебя изнасиловал мужчина, ты ещё не гей.       Да что за хуйня-то, а?