Волшебству быть

Дни сменяли друг друга со скоростью света. Вот уже месяц прошел со времени его выписки из госпиталя, но казалось, что это было только вчера. Персиваля Грейвса восстановили в прежней должности, но прежнее расположение коллег и подчиненных не восстановить даже указом Президента. Они продолжали шептаться за его спиной, испуганно и с подозрением смотреть на него, когда оказывались в одной кабине лифта, как и в первый день его выхода на работу. Отчего-то больнее всего воспринималась отстраненность Тины Голдштейн. Хотя, почему же он знал, от чего… До того злополучного дня, когда Гриндевальд черным разрушительным вихрем ворвался в его жизнь, он надеялся, что обрел свое счастье в лице аврора Голдштейн. Их обсуждения планов операций начали переходить в неформальные беседы с шутками и смехом до поздней ночи, они все чаще касались, как бы невзначай, друг друга и он уже думал пригласить девушку на свидание… Но его планам тогда не суждено было сбыться… Сейчас же девушка избегала его и не смотрела в глаза, когда Персиваль по какому-либо вопросу вызывал ее. Хотя в госпитале на вопрос о цветах и фруктах на тумбочке медсестра сообщила ему, что их оставила девушка, по описанию напоминающая никого иного, как Тину. Она приходила к нему каждый день до тех пор, пока он не пришел в себя. После этого его кроме Серафины и колдомедиков никто не навещал. Грейвс подозревал, что это поведение девушки связано с тем, что Гриндевальд в его обличии отправил её на смертную казнь. Об этом он прочитал в бумагах и отчетах за период своего отсутствия. Но возможно было еще что-то… связанное с другим мужчиной. До Грейвса доходили слухи о мистере Скамандере и Тине, и от этого совершенно не становилось легче. И вот однажды вечером выходя из здания МАКУСА, Грейвс заметил, что внизу лестницы стояла Тина и этот самый Скамандер, он знал его лицо по статьям из газет. Они о чем-то мило беседовали, Тина смеялась, Персиваль бы узнал ее смех из тысяч других… Он любил ее смех, ее ямочки на щеках, ее румянец, но сейчас она смеялась не с ним… Грейвс сжал кулаки в карманах пальто, отвернулся и поспешил уйти в другом направлении, так и не заметив, что Тина развернулась и смотрела ему в след. В тот вечер Персиваль так и не заснул, просидев у камина со стаканом огневиски. Видимо бессонная ночь или общее его состояния постоянной тревоги после плена повлияло на то, что он не сдержался и задал мучивший его долгое время вопрос, когда Голдштейн закончила свой доклад о выполненной операции. — Скажите, Тина, насколько серьезны ваши… чувства? — Мне кажется, что вы и сами видите, сэр… — Так значит вы скоро нас покинете? Вернетесь в Англию вместе со Скамандером? — Что? — Что? — Нет, сэр, с чего вы взяли? Никуда я не еду… — Голдштейн не договорила, опустила голову и развернулась в сторону двери, — простите, мне нужно работать, мистер Грейвс. — Подождите, Тина, — Персиваль в два шага обогнул стол. Девушка снова развернулась к нему и он увидел слезинку, скользившую по ее щеке. Персиваль открыл было рот что-то сказать, но вдруг произошло то, чего он определенно не ожидал. Тина подошла к нему и обняла, — Я очень скучала, сэр, — прошептала девушка в его рубашку. Грейвс обнял её в ответ: — Я тоже очень скучал, Тина.