Особый случай

      Локхарт сразу и не вспомнит, что произошло, до того, как он здесь оказался. Воспоминания были слишком блеклыми, тогда он был не в себе, тогда он не контролировал своё внутреннее «я».       Все так расплывчато. Он лишь смутно помнит, как его вытащили из постели посреди глубокой ночи и потащили куда-то. Чьи-то голоса. Ни то из его головы, ни то в округе. Понять было ну очень затруднительно.       «Нет, уберите от меня свои лапы! Отвалите! Идите нахер!» — кричал он тогда, кусаясь и другими способами отбиваясь от персонала, но чужие руки были слишком цепкими. Они упрямо волокли его по полу вперёд. Все его колени сбиты в кровь, а гипс на правой ноге неизбежно потрескался.       И вот теперь он здесь. «Здесь» — понятие достаточно обширное. Он не знал, где конкретно, но это было здесь. Серые грязные стены, которые не вызывали никакого доверия. Невыносимый запах плесени от переизбытка влаги упорно пробивался сквозь ноздри. Он ничего не мог делать, кроме того, как мотать головой в разные стороны, ведь он был связан.       Опять.       Опустив голову вниз, он понял, что находился в какой-то непонятной емкости, доверху заполненной водой. Водой до самого подбородка. Это ещё больше навеивало ужас.       На Генри не было ничего, кроме чертовых боксеров.       Чувство неизведанности пугало ещё больше.       Несколько раз моргнув, молодой мужчина смог восстановить зрение и обнаружить перед собой лицо того, кого так ненавидел — Генриха Фольмера. Осознание того, что они были почти тёсками, не пробуждало в Локхарте ни капли радости. — Вы… — Знаете, я глубоко ошибался, мистер Локхарт. — своим привычным, до раздражения спокойным голосом начал директор госпиталя. — Что я здесь делаю? — процедил Локхарт, от нарастающей ярости скрипя зубами. — Это все часть терапии. — объяснила медсестра, которая копошилась за спиной Фольмера. — Я глубоко ошибался в том, что невежество — это враг науки… — после небольшой паузы, продолжил Фольмер. Медленными шагами он приблизился к Локхарту, с явно недобрыми намерениями. Взгляд голубых глаз продолжал наблюдать за ним. — Невежество — это ещё и враг непослушных пациентов, таких как вы, мистер Локхарт. — губы Фольмера дрогнули в саркастической ухмылке.       Молодому американцу все больше хотелось схватить нож и перерезать горло этой гниде. И плевать на моральные рамки, они уже давно остались где-то за дверями этого санатория. — Вали к черту! — с невеселым смехом огрызнулся брокер, скривив губы в что-то наподобие улыбки. — Я пытался вам помочь. — Локхарт ясно ощущал эти нотки злости в голосе доктора. — И до сих пор пытаюсь, но вы не поддаётесь лечению. Вы очень больны. Поймите, нам нужна отдача. Чтобы вы относились к нам так же уважительно, как и мы к вам. Вы наш пациент, не страдалец — как и остальные, живущие здесь. Наши методы лечения хоть и отличаются от традиционных, но, поверьте, они гораздо эффективнее. — директор натянул на свои загорелые руки белые докторские перчатки. Честно, Локхарта уже тошнит от белого цвета. — Меня не нужно лечить! Я здоров, чертов ты садист! — не выдержал Генри.       Его просто убивала эта пуленепробиваемая невозмутимость Фольмера. — Тш-тш… Это все только подготовка, мистер Локхарт. Настоящая реабилитация ещё впереди. — мужчина насильно раскрыл рот «не-пациенту», удерживая его челюсть открытой. Молодой брокер хотел было укусить его, но Фольмер был гораздо сильнее, чем могло показаться на первый взгляд. Второй ладонью он засунул пальцы в его рот и потянул Генри за язык. Парень почувствовал боль, а отвратный привкус резины был просто невыносим. Локхарт едва сдержал рвотный рефлекс, когда директор санатория засунул свои толстые пальцы ещё глубже, скользя по всей ротовой полости к самому горлу. Было видно, какое наслаждение испытывает Генрих Фольмер, созерцая этот взгляд, полный агонии и страха. На глазах парня проявились слезы, ему было ужасно тяжело дышать. Практически невозможно. — Надо бы вам язык обрезать в профилактических целях. Поверьте, это не больно… К сожалению, сейчас ещё не время. — он отпустил его язык и показал какой-то жест медсестре. — Теперь вы будете знать, как не нужно его использовать, и что его не стоит сувать куда не следует.       Парень испуганно поджал губы, так, что они превратились в одну маленькую ниточку.       Теперь-то до Локхарта дошло.       Теперь он понял, что Фольмер отчитывает его за поцелуи с Ханной, хоть и не упоминал об этом.       Он зол на него.       И он мстит за то, что кто-то притронулся к его сокровищу.       Гаррисону даже не хотелось думать о том, как он узнал… Ему было страшно думать об этом, и о том, что он имел в виду под «подготовкой». — Начинай, Грета. — приказал Фольмер, отойдя от Локхарта на несколько шагов назад. — Как прикажете, директор Фольмер. — Ч-что… — Локхарт запнулся на полуслове, когда чёрные, длинные, подобно змеям, твари, стали окутывать его своими липкими объятиями. Они впустили в воду рыб.       Боль лезвием прошлась по всему позвоночнику молодого мужчины, заставляя издать истошный вопль, который вряд-ли кто-нибудь услышит. Даже если услышит, то всем будет просто наплевать.       Угрей.       Электрических угрей.       Тело стало биться в конвульсиях, он закусил свой язык до мяса и выгнулся от боли. Лицо его перекосило. Электричество прошло путь по всему телу несчастного американца, буквально поджигая каждый орган, остановившись в черепно-мозговом отделе. — Вам пойдёт это на пользу, мистер Локхарт. — отдаленно послышался голос Фольмера.       Эта была натуральная прожарка мозгов.

***

      Эхо тихих шагов босых ног раздавалось на весь коридор.       Ханна упорно бежала куда-то, кажется, для неё это было очень важно.       Да, особенно важно, ведь этот крик, который донёсся до неё, она узнает всегда и везде. Один раз услышать — впредь не забыть. Она действительно очень волновалась за него. Зачем она только проболталась Фольмеру? Она так глупа! Так глупа! — Локхарт… — прошептала она, зайдя в комнату, где царила только тьма. Удачно нащупав на стене включатель, девушка нажала на него, тем самым осветив все помещение.       От увиденного она испуганно охнула, затем поспешно прикрыла свой рот ладошкой.       Люди, подобно консервированным продуктам, плавали в капсулах. Их тела были бледными, неживыми.       Ужасное зрелище. — Локхарт! — вновь повторила она, уже громче, когда в её глаза бросились знакомые черты лица. Знакомый гипс на правой ноге. Она всей душой надеялась, что ей всего лишь показалось. Всего лишь её неразумный бред. Фантазия — ничего реального.       Но нет, эта была жестокая реальность.       Среди всех этих капсул была отдельно выделена и Локхарту.       Его глаза закрыты, руки опущены, он не двигался. Не пытался бороться, как обычно это делает. Видимо, у него попросту не было такой возможности.       Ханна сделала несколько шагов по направлению к Генри. Она впилась глазами в его беспомощное лицо, пытаясь разглядеть хоть какое-то движение на нем. Все внимание юной особы было приковано только к этой капсуле, остальные пациенты её не особо колышали.       Она винила себя, что проболталась директору Фольмеру.       Зачем?       Она всего лишь испугалась.       И в растерянности побежала к человеку, который был ближе всего.       Ханна подошла вплотную к стеклу и медленно подняла руку к нему. Прижав внутреннюю сторону ладони к холодной поверхности капсулы, на её глаза накатились слезы. Она не хотела, чтобы так вышло. Все это произошло по чистой случайности. По детской глупости. — Простите меня. — её шёпот разнесся по всему помещению. — Пожалуйста.       Она всхлипнула, вытирая кубарём катящиеся слезы с щёк. — Что это? — кареглазая со скрипом провела ладонью по прозрачному стеклу, не оборачиваясь, хотя уже прекрасно зная, кто за её спиной.       Тяжелые мужские шаги она узнает всегда. — Нам пришлось перейти к серьезным мерам. — ответил Фольмер. Она почувствовала его дыхание под своим ухом и тёплую, мужскую ладонь на плече. — Это все из-за меня? — Вовсе нет. — соврал мужчина. — Это все часть терапии. — Локхарт не заслужил этого… — она стала лихорадочно вытирать своё лицо от соленой жидкости, не желая показывать свои слёзы.       Генрих Фольмер тяжко вздохнул, неодобрительно качая головой. Вот что ему точно не нужно — лишняя проблема в лице молодого и наглого американца. Мало того, что он не горел желанием лечиться, так ещё и охотно перегораживал ему путь, вечно создавая проблемы. В один момент он даже пожалел, что не отправил Роланда Пемброука с этим выскочкой обратно в Америку. — Пошли, милая. Тебе нельзя здесь находиться. — ласково произнёс директор санатория, разворачивая Ханну к себе.       Понурив голову, девушка покорно пошла в противоположную сторону за руку с Фольмером.

***

      Непослушные ноги сами несли Ханну к кровати. Хлопок двери, после чего она утомленно падает на постель. — Не трогайте его. — шепотом сказала девушка, зарываясь лицом глубже в постель, будто желая спрятаться от всего мира. — Он ни в чем не виноват. — Ханна… — тяжелый вздох. Фольмер садится рядышком и проводит рукой по талии девушки, думая о том, какая она красивая. Признаться честно, это приносит ей особый дискомфорт. — Мистер Локхарт болен. Это всего лишь процедуры, предназначенные для него. — А он вовсе не болен. — ещё тише произнесла Ханна, надеясь на то, что её последние слова Генрих не услышит, но нет… Услышал. — Что? — он строго взглянул на неё. — Что за чепуха? — Никакая не чепуха! — возражает девушка и вскакивает с кровати. На её лице было чистейшего вида возмущение. — Он чувствует себя превосходно, и это правда. — Ханна, этот человек не здоров. Он не в себе. — заверил её врач, осторожно дотрагиваясь пальцами до юного лица. Девушка уворачивается. Брови Фольмера сместились к друг другу. Ему не нравилось непослушание Ханны. Прежде, пока не появился Локхарт, все было лучше. — Только те, кто отрицает существование болезни, самые больные. Мистер Локхарт очень болен. Ещё хуже чем остальные. Он заразен. Хочешь заразиться от него и стать такой же? — Я же особый случай, как я могу заразиться? Вы говорили, я не подвержена этой болезни? — Ханна с недоверием покосилась на него, прижимая к груди подушку. — Не до такой степени, как он. — Фольмер тут же замотал головой. Как-бы не выболтнуть чего лишнего. — Я ведь здорова, так? — её губы задрожали, но глаза… Глаза оставались холодными черными стеклышками.       Фольмер приоткрыл рот, в голове выбирая, какую-же отговорку придумать на этот раз.       Ханна фыркнула и спрыгнула с кровати, не дождавшись ответа. Директор санатория встал следом за ней. — Вы врали мне…       Она вспомнила слова мистера Локхарта о её здоровье. Как он упорно твердил, что она в порядке. Что она не больна. Только сейчас она была способна принять эти слова, и, как ни странно, поверить в них. — Ханна… — Генрих Фольмер безнадёжно осознал, что слова уже не помогут, поэтому решил лишь обнять её. Касания собственной дочери и будущей невесты успокаивали мужчину. Но успокаивали ли они саму Ханну? Этот вопрос ещё остаётся открытым. — Именно поэтому я оберегаю тебя от всех болезней, ты не представляешь, сколько их во внешнем мире, где живут все люди. А здесь — идеальное место для тебя.       Длинноволосая с презрением на лице выбралась из объятий доктора. — Не трогайте меня! Вы мне врали! — дрожащим голосом вымолвила она, попятившись назад. Она боялась и дрожала, как маленькая собачка. — Вы вырвали Локхарту зуб! Вы мучали его!       Пламя злости возросло в Фольмере в десятки тысяч раз. Не в силах взять его под свой контроль, он оставляет смачную пощечину на чувствительном лице Ханны. Да так, что красный след ещё надолго останется на белоснежной коже.       Осмысление того, что он только что натворил, приходит к директору через несколько секунд.       Ханна вжимается комочком в стену и со скрипом сжимает зубы между собой, но не кричит, нет. Даже звука не издаёт. Её, словно ледяная вода, окатил шок и лишил дара речи. — Ох, милая. Идём сюда. — тембр его голоса стал нежным и ни капли не осуждающим. Фольмер ласково обнимает Ханну, а она даже не думает оказывать сопротивления. Просто боится, страх перед огромным, великим и могущественным доктором не позволяет.       Потому ей ничего не остаётся, как уткнутся в массивную грудь Фольмера и молчать. — Тебе нужно отдохнуть. — он отвёл её к постели. — Совсем скоро тебя выпишут, я лично об этом позабочусь. — нежно говорит он, в мыслях браня себя за то, как поступил с ней. Стоило ему сдержать свой гнев, ведь от того, что сейчас было сделано, будут огромные последствия.       Ханна совсем не слушала его, да и не хотела слышать. Она зарылась под одеяло и, дождавшись, когда Фольмер уйдёт, дала волю слезам. Они хлынули по её щекам водопадом, женские рыдания заполнили всю комнату. Грудную клетку сжимала обида, не давая дышать. Девушка захлебывалась слезами. Кто бы мог подумать: плачет, да и ещё второй раз за день.       Хотелось думать, что все было хорошо: её скоро выписывают, а значит, с каждой секундой их знакомство с отцом все ближе и ближе. Но даже это её сейчас не успокаивало. Чувство предательства пожирало её изнутри, а любовь к мистеру Локхарту, что так плотно расположилась в её сердце, заставляло метаться из стороны в сторону. Она не знала, что делать… Но в одном была уверена точно — она боится за него. И да, безумно желает помочь ему, как бы глупо это не звучало.       Она открыла заплаканные глаза и вылезла из-под одеяла, потянувшись к тумбе. Схватив с неё балерину, девушка прижала её к своим губам и прикрыла глаза. Этот подарок… Мистер Локхарт пожертвовал единственным воспоминанием о своей матери и отдал фигурку ей, что очень льстило Ханне.       А его слова! Его слова о том, как эта балерина напоминает ему Ханну! Она бы очень хотела, но, к сожалению, ничего не смыслит в балете. Только во сне, наверное.       Его бас беспрерывно звучал в её ушах, как будто он был рядом. Совсем-совсем близко, вот тут, буквально у её лица. Будто обнимал, улыбался ей, смотрел на неё усталыми, красными, сонными, но счастливыми глазами. Прикасался к ней своими руками — не важно где — главное, чтобы прикасался. Чтобы прочувствовать тепло его рук, а ещё лучше — губ.       Ханна не спеша перевернулась на спину и, не поднимая век, правой ладонью провела дорожку от шеи до ключиц, в голове представляя, что это руки её недавнего друга. Во второй руке она крепко сжимала спящую балерину. Кареглазая обвела пальцами свои пухлые губы, опять же представляя, что это его руки. Облизывает губы, пытаясь вспомнить вкус его страстного поцелуя. Его язык, блуждающий по закромам её рта. Мистер Локхарт был так нежен с ней тогда, что это невозможно было просто взять и забыть.       Девушка непроизвольно скрестила ноги, снова ощутив прилив тепла между её ног. Снова ту пустоту в себе самой. Как тогда, с Локхартом.       Платье её задралось до безобразия, яркие картинки в голове и бурная фантазия делали своё дело. До боли закусив губу, девушка сжала бёдра и со стуком выронила балерину на пол.       Он целует её, оголяет её тело. Гладит её шею, живот, руки. Все самые чувствительные места. За окном звуки волн, запах пропитан едким ароматом морской соли. Все это происходит не здесь и не сейчас, где-то в будущем — где-то в тёплых краях. На Гавайях, к примеру. Как же было прекрасно, будь это явью.       Пальцы Ханны добрались до промежности. Она прерывисто застонала, почувствовав воображаемые поцелуи, мурашками пробежавшимися по телу. Руки сами знали, что делают, они самостоятельно залезли под тонкую ткань, самостоятельно стали ублажать свою хозяйку, пока она утопала в собственных грезах. — Мистер Локхарт… — прошептала она и выгнулась, опадая на бок. Зажмурив глаза, она не хотела возвращаться в настоящее. Нет, реальность была слишком мрачной, чтобы её любить. Угрюмой, не любящей никого вокруг себя. А мечты… Они есть мечты.       Она почувствовала приближение чего-то непривычного, но приятного. Снова стон. Она сжимает своё одеяло и упирается макушкой в стенку кровати.       Тело, приступах удовольствия, задрожало, покрываясь испариной. Ханне захотелось просто упасть в облака и постоянно летать там, на пару с Локхартом. Ей действительно хотелось потеряться где-то там, далеко в своих мечтаниях. Чтобы больше никогда не возвращаться в серую реальность.