У нас множество попыток

Не знал, что простое пробуждение от тёплых добрых лучей солнца может стать таким мучительным. По ощущениям я мог сказать, что меня только что воскресили, перед этим пробив мне голову и лишив руки. Места, в которые мне посчастливилось получить тростью моего вчерашнего покупателя, адски ныли, и я готов был молить о том, чтобы мне отрубили и руку, и голову, лишь бы не чувствовать этой боли. Несмотря на эффекты моего возвращения в мир живых, я нашел в себе силы собраться в более оформленную субстанцию и дойти до аптечки, которые у нас располагалась на каждом углу: за все время работы я столько раз ронял оружие и рисковал остаться без пальцев, что Санн просто не выдержал и поставил маленькие шкатулочки с бинтами и обеззараживающим средством в каждой комнате, в том числе и моей. Это значительно облегчало поиски необходимых медикаментов по огромной для двух человек площади. Мой взгляд мимолетом скользнул по зеркалу. В нем отразилось бледное уставшее лицо, изуродованное запекшимися струйками багряной крови. Через приоткрытые губы вырывались резкие выдохи. Глаза смотрели без особой охоты продолжать жизнь. Однако, назвать меня суицидником нельзя: я хотел жить. Я очень хотел жить. Какой бы омерзительной и страшной она не была, но я боялся смерти. Боялся, что однажды от меня останется лишь кучка пепла и воспоминания старика, а потом умрет и последний человек, который меня помнил… Я живо отвернулся от зеркала и пошел к маленькому тазику, служившему мне чем-то вроде умывальника. На ощупь, какой-то старой тряпкой вытер кровь, невольно попискивая от постоянного задевания раны. Мне все же пришлось вернуться к стеклу с отражающей поверхностью и вылить на царапину не меньше четверти тюбика обеззараживающего средства: кто знает, в каких местах эта трость «ступала»… Вместо бинтов я взял клейкий тканевый кусочек, и, добавив к нему немного ваты, закрыл им рану. Перематывать всю голову мне и не хотелось, и запрещалось. Я должен был оставаться в приличном виде, тем более при такой небольшой травме. На плече не оказалось ничего серьезного: просто большой синяк, пусть он и болел так, будто это перелом. Мою одежду пришлось заменить, так как краешки воротника рубашки были запачканы моей же кровью. Я надел более повседневную рубаху с красной отделкой, от которой я был без ума. Мне нравился красный цвет. Но в нашем мире по определению статуса, таким как я не разрешали носить ни синий, ни красный цвета. Эти оттенки считались королевскими, а ношение этих цветов более низким существом—было неуважением правителей. А такое, как правило, редко заканчивалось добром… Благо, за фартуком почти не видно, как сделана рубашка. Да и кому какое дело, во что я одет? Выхожу в небольшой коридорчик, настолько узкий, что два увесистых человека задохнулась бы здесь, если бы встали между стенами. Но нам с моим мастером места хватало. В самом конце коридора стояла морозильная камера, работающая на тех же самых стеклянных шариках со светом, но к ним был добавлен еще один эффект: они замораживают помещение, в котором находятся. Именно в этой камере находился мой завтрак. Я подошел к крохотной жаровне, весьма колеблясь в выборе. Я не любил это странное приспособление, а каждая готовка казалась мне каким-то обрядом. Я совершенно не умел готовить: как мы с Санном не старались обучить меня этой науке—все шло впустую. Я только учился самыми различными способами поджаривать свои творения, прямо до черных углей. Я со страдальческим лицом смотрел на пакетик с едой. Готовить сейчас—выше моих сил. Пришлось вкусить холодную кучку овощей и несколько ломтиков ветчины. Это далеко не вкусно, но на безрыбье, как говорится… Я немного припозднился. Точнее, я конкретно опоздал с открытием на три с лишним часа. Из-за моей слабости я потерял несколько богатых клиентов, которые могли бы приобрести в лавке дорогое оружие. Я не был жадным и не хотел дорваться до денег: по бОльшему счету они даже не мои, все идет моему мастеру. А чем больше мы заработаем, тем больше материалов сможем себе позволить. А это уже служит дальнейшему продвижению лавки. Мои метания в мыслях прервал какой-то до жути неприятный скрип и быстрые перебирания босых ног о деревянный пол. Сердце пропустило несколько ударов. Он не должен был сюда попасть! Я знал, кто это. Такой ритм ходьбы был характерен только жителям улиц. Они редко заходили в лавки: боялись. Но находились смельчаки, которые догадывались каким-то немыслимым образом открыть незапертую дверь и проскользнуть внутрь. Не то, чтобы они были опасны. Скорее хлопотны. Выгнать их очень трудно. Конечно: они попадают в теплое уютное помещение, наполненное глухим светом и блестящими штуковинами. Нередко такие вылазки жителей кончались трагично: по неосторожности, взяв опасный товар, они погибали смертью храбрых исследователей. Эта тема была для меня до сих пор щипательна. Однажды, когда я только только начинал работать подмастерьем Санна, к нам забежал маленький ребенок. Он бегал среди стеллажей, в то время пока Санн пытался его поймать и спасти от разрушений лавку. Он почти ухватился за уголок грязной пыльной одежды, но ребенок дернулся, налетая спиной прямо на поставленные вертикально мечи. Столько крови я еще никогда не видел. Но не было даже истерики или обморока: я испугался настолько, что не мог и пошевелиться. Ох, это оцепенение, замирание всего внутри и внутренние панические атаки, кончающиеся темнотой в глазах. Санн не пытался что-то сделать, помочь жертве обстоятельств. Тогда из моего сознания ускользнуло то, как он достал мешок и с ругательствами, за волосы закинул туда ребенка. Еще теплого, живого и хрипящего от боли. От страха. Я узнал это уже позже, с немного сложного рассказа Санна. Однако впечатления не поменялись. Я почувствовал сжимающий страх, такой же, как тогда. Любой мой проступок в этот момент, одно неверное движение… Я не смогу справиться с трупом этого существа так же хладнокровно, как и Санн. Я не каменный. Очень тихо, ежесекундно оглядываясь по сторонам, захожу за один из стеллажей. Все еще пытаюсь найти глазами того, кто потревожил покой магазинчика. Если его увидят посетители—это будет непростительно. Через несколько минут тщательных вглядываний в щели стеллажей, я успел заметить копну черных волос, мелькнувшую возле входа в мастерскую. Вот только этого мне не хватало! Подбегаю к мастерской, с отдающие в ушах стуком сердца оглядываю помещение. Чересчур тихо. Слишком. Это может значить, что житель успешно повстречался с режущими или нагретыми до космической температуры вещами, что он притаился, или ретировался через маленькое окно, находившееся под потолком… Еслибы я мог, я бы оставил все, как есть, но если «оно» начнет тут гнить? — Ильва нападает! — с рычащими интонациями на меня прыгает ребенок, сбивая с ног неожиданным появлением.