Потому что тепло

– Нихуя себе, – тянет Юра, кончиками пальцев трогая запястье Отабека. – И что, настоящая? – Настоящая, - подтверждает тот. – Просто ее в дневном свете не видно, в этом и плюс. На руках татуировки заметные, меня тренер отругал бы, если б я обычную сделал. А так – никто не знает. Только ты. – Ого, – Юру ни на что более глубокомысленное не хватает. Отабек улыбается уголками губ, видя, как Плисецкий возвращается к рассматриванию его руки. – Хочу себе такую, тигра на всю спину! Чтоб никто не видел, а потом в ультрафиолете раз – и такой охуенный! Отабек тихо смеется. После ночи в клубе Юра отловил его за кулисами и принялся выпытывать, то и дело припадая губами к шее и плечам, что это у него светилось на руке. Отабеку пришлось признаться, что недавно он сделал ультрафиолетовую тату. Хитрая штука, проявляющая себя только под ультрафиолетовыми лучами. Идеально для походов в клубы, где Алтын в качестве диджея обретается довольно часто. Юра с таким искренним восхищением уставился на него, что Отабеку даже неловко стало. В следующую секунду зеленые глаза блеснули обидой. – А чего мне не сказал? – По правде, забыл, - виновато почесал затылок Отабек. – Она как невидимая, на глаза не попадается, вот и вылетело из головы. – Ну ты даешь, блин, – фыркнул Юра. – Набил татуху и молчит, как партизан. – Ты же все равно в конечном счете увидел. – И мне пришлось устраивать допрос, чтобы узнать че да как! – Плисецкий вспылил. – И не делай табло кирпичом, я тут с тобой посраться пытаюсь! Отабек сгреб его в объятья и шумно выдохнул в плечо. Юра для порядка подрыгался, поорал, что убивают, потом затих и царапнул спину пальцами примирительно. А сейчас сидит, разглядывает. – Не видно же ничего, – замечает Отабек. – Да подожди ты. Говоришь, в ультрафиолете проявляется? Получает утвердительный кивок и подрывается с места, бросив короткое: "Я ща!". "Ща" в юриной интерпретации может значить от десяти секунд до двух часов. В этот раз – сорок восемь минут. Возвращается он красный, мокрый от пота, но довольный до крайности. – И что это будет? – интересуется Отабек, видя, как тот прячет что-то за спиной. – Во! – Юра гордо выставляет вперед маркер. Отабек осматривает его со всех сторон – маркер как маркер, с красным колпачком, на котором кнопочка, и нарисованным флагом Италии. – В сувенирном, оказывается, продают, я еле нашел. Смотри, – Юра нажимает на кнопочку, и кончик маркера начинает светиться. – Ультрафиолетовый! Как из детства! Отабек только головой качает. Упертость Плисецкого твердокаменная, расшибется в лепешку, но добьется своего. И так везде, а мелочи вроде спонтанной покупки маркера доказывают это. Юра сосредоточенно светит фонариком над отабековой рукой, следует по линиям татуировки, щекотно задевая кожу волосами. – Красивая, – выдыхает тепло. До плеча вверх сразу бегут мурашки. Отабек набил стилизованную розу ветров, небольшую, шесть на шесть, с острыми лучами во все стороны света, и стрелой, выходящей из северного луча. Он долго думал над рисунком, но знакомый татуировщик посоветовал именно этот. "Твое", – сказал он категорично и добавил в заготовку пару деталей, сделав ее уникальной. – Она же что-то значит? – спрашивает Юра, не поднимая головы. – Напоминание не сходить с выбранного пути, – подумав секунду, отвечает Отабек. – Очень по-твоему, – у Юры серьезный голос и шелковистые щекотные волосы, и непонятное выражение в глазах. – Прости, что не сказал тебе. – Все нормально, – Юра отбрасывает челку с лица. – Я ж не всерьезно там орал. – Знаю, – вздыхает Отабек. Юра встряхивает головой, будто подкрепляя свои слова. Нос у него уже понемногу начинает облазить, как и плечи, с которых кожа сыпется мелкими чешуйками, белыми пятнышками на майку. Отабек протягивает руку и легко жмет ему на нос. Юра отшатывается так, что валится на кровать навзничь. Алтын громко смеется. – И че ты ржешь? – угрюмо спрашивает взъерошенный Юра, приподнявшись на локтях. – Че это вообще было ща? – Не знаю, - Отабек падает рядом. – Само. – Ага, конечно, само, – бурчит Юра. Через два месяца Отабек бьет солнце между лопатками, просит мастера сфотографировать и сразу отправляет Юре. В ответ приходит: ОХУЕТЬ БЕК НЕРЕАЛЬНО ВСТРЕТИМСЯ ДАШЬ ПОСМОТРЕТЬ И куча смайликов. Отабек одной рукой с трудом мажет татуировку банеоцином, чтобы зараза не попала, а другой набирает: Обязательно Юру в Питере давят тренировками, и он жалуется по скайпу, что Лилия чуть ли не балетную пачку ему тащит, что видите ли грации не хватает, что прыжки даются тяжело – скачок роста, паскудная штука, что нормальную еду он не жрал уже кучу времени, потому что даже с его метаболизмом стоит подышать около какой-нибудь шаурмы – "шавермы, Бек, ты что" – и на весах плюс, что кости болят и мышцы сводит по ночам, но это ничего страшного, и вообще, "как у тебя там дела в твоем Казахстане?". Отабек урывает три дня и приезжает в промозглый по-летнему Петербург, где после алматинской жарищи сразу же замерзает даже в куртке. В аэропорту трется Юра, угрюмый, то и дело поглядывает в телефон и на настенное табло со временем приземления рейса Алматы – Петербург, натягивает капюшон толстовки пониже на лицо. На Отабека прыгает так, что сумка из рук летит на пол, и плевать на разницу в росте, выдыхает горячо на ухо: – Я скучал, Бек. – Я тоже, Юр, – под ладонями лопатки острым разлетом, правильно-горьковато, что так ненадолго. Отабек утыкает нос в теплый капюшон, фыркает чуть от мешающих светлых прядей, но не отпускает. Юра сам неохотно отходит на полшага и раздраженно приглаживает волосы. – Состригу эти патлы когда-нибудь, вот честное слово. – Не надо. Тебе и так красиво, – улыбается Отабек. Постричься Плисецкий исправно обещает каждый второй раз, когда волосы ему хоть как-то мешают, но до парикмахерской дело так и не доходит, чему Отабек рад. – Скажешь тоже, – Юра отводит глаза и трет порозовевшую щеку. Лето в Питере – одно название, три формальных месяца в календаре, никаким загаром тут и не пахнет. Юра темнее обычного только потому, что на Сицилии были, если бы не отпуск, так и ходил бы белым. Три слезших слоя кожи не стоят нормального загара, но все же Юра доволен. Такси с водителем непонятной компетенции, восьмой этаж, заедающий дверной замок со сложной технологией "толкнуть здесь, надавить тут, вот ща ногой пну и откроется, сучара", неповторимый юрин запах в крошечной квартирке – все родное и знакомое, и тапки свои Отабек находит без труда, они там же, где и в прошлый раз. Юра готовит чай, черный, крепкий, отабеков любимый, хотя сам его терпеть не может. Потя приходит, пушистым хвостом обмахивает ноги, прижимается на секунду и гордо уходит. Своенравный котяра, хоть и любит Отабека. – Я твою сумку в спальню оттащил, иди чай пить. Только у меня ничего нет, один салат, – на последнем слове в голосе Юры слышится искренняя ненависть. – – И еще вроде кефир был обезжиренный, дрянь еще та! – кричит он с кухни. Отабек бы многое отдал, чтобы свозить его к своим, мама бы наготовила столько, что стол бы сломался, но нельзя значит нельзя, раз Барановская запретила. – Тебе хоть что-нибудь разрешают есть? – осторожно интересуется Отабек, садясь за стол. - Разрешают, только здоровую еду. А так пиццу хочется иногда, или шаверму какую... – вздыхает Юра. Шаверму. На очереди кура с гречей, и все. Можно вытащить человека из Петербурга, но Петербург из человека вытащить нельзя. – Я прекращаю ныть, давай лучше про татуху расскажи! – оживляется Юра, плюхаясь на стул рядом. Из-за угла в разведывательных целях показывается усатая кошачья морда, но едой не пахнет, и Пума Тигр Скорпион удаляется. – Ты же все уже знаешь. – А показать? – Юра вопросительно наклоняет голову. Отабек отворачивается, оттягивая ворот футболки. Юра ледяными кончиками пальцев обводит контур татуировки. – Зажило уже, не бойся. – Не боюсь, – к коже прижимаются контрастно-теплые губы. – А эта что значит? – Мысли об одном конкретном человеке, – Отабек ловит его руку и целует в середину ладони. Юра утыкается лбом ему в плечо и вздыхает. Вечерняя прохлада забирается сквозь открытые окна в квартиру, поедая набравшееся за день тепло и принося с собой непонятно как добравшихся до восьмого этажа комаров. Один из них присасывается к юриной лодыжке и размазывается по ней же звонким ударом ладони. "Вот падла", – говорит Юра и идет смывать останки комара, а потом спонтанно тащит Отабека смотреть, как разводят мосты в час десять ночи. Мосты разводят красиво, медленно, даже величаво, с подсветкой и проплывающими по Неве кораблями. Посидеть бы там, наверху – думается Отабеку, но вместо моста они идут сидеть на крышу какого-то старого дома, где кода на двери нет, а замок даже не защелкнут, а так, для вида. Юра греет замерзшие руки в карманах отабековой кожанки и сам греется от Отабека. С этой диетой сил на самообогревание не остается, и Плисецкий привык уже мерзнуть, но когда Отабек рядом, нужно пользоваться случаем. Домой они возвращаются почти под утро, оба промерзшие от сырости, Юра с вьющимися от влажности волосами, Отабек с мокрой курткой, но без единого сожаления. Кот выходит было встречать, но стоит Юре протянуть руку с капельками росы на тыльной стороне ладони, как шерсть на загривке встает дыбом, и Потя уносится куда-то в кухню. Юра вытирает ладонь об штаны и смеется. – Он у меня воды боится, дурак. Я когда в душ иду или посуду мою, он исчезает всегда. Кстати, надо сходить помыться, ты первый или я? "Вместе", – чуть не выдает Отабек, но машет рукой: – Иди, я потом. – Твое полотенце синее, на стиралке, – за Юрой закрывается дверь. Отабек садится на кровать и вспоминает, как давно, когда он приехал к Юре впервые, "в гости" внезапно завалился Яков с ожидаемым вопросом, где спит Алтын. Юра кусал губы, чтобы не заржать, когда Отабек невозмутимо соврал, что на полу, предоставив двуспальную кровать в распоряжение Плисецкого. Яков обвел их подозрительным взглядом, задержался ненамного и ушел, не найдя, к чему придраться. Стоило ему переступить порог, Юра согнулся пополам от хохота. – Для спины полезно? Бек, ты серьезно? – Я запаниковал, – хмыкнул Алтын. – Бля, он нам стопроц не поверил, – Юра завалился на кровать и дернул Отабека следом. – Хорошо тебе – лицо кирпичом сделал, и никаких проблем, у меня так не получается. Я тоже так хочу. – Тебе не надо, – убежденно заявил Отабек. – Иногда вот просто пиздец, как надо, – выдохнул Юра. Ложась поперек кровати, Отабек молча радуется, что сейчас никому не надо врать, что сон на полу благотворно действует на спину. Юра появляется одновременно с облаком пара из-за спины, с покрасневшими от того кипятка, в котором он предпочитает мыться, плечами. – Я тебе говорил, что он сразу съебывает от воды! – и машет в сторону, где предполагаемо обретается Потя. Юра швыряет мокрое полотенце с головы куда-то в сторону холодной батареи под неодобрительный взгляд Отабека – срач он разводит уже профессионально. Перебирается под бок, устраивает голову на плече, ногу закидывает удобно, и руку поперек груди, наконец горячую после душа. Находит губами висок, касается легко, почти невесомо, и Отабек закрывает глаза. – Как же охуенно, что ты приехал. Отабек вместо ответа гладит его ладонь у себя на груди. Полтора месяца порознь - и вроде отвыкаешь чуть друг от друга, а потом стоит раз увидеться и пиши пропало, сердце прикипает так, что отдирать больно, и никакого скайпа не хватает, потому что по скайпу нельзя прикоснуться, обнять, почувствовать крепкие мышцы под светлой кожей, провести по волосам, почувствовать на своих губах чужой вздох. Без Юры ломает неслабо, на износ, от звонка до звонка. И три дня эти пройдут, что не заметишь, растворятся в белых питерских ночах, смоются утренним туманом над Невой. Перекатываясь и нависая над Юрой на вытянутых руках, Отабек видит отражение своих мыслей в зеленющих глазах. Юра улыбается невесомо, отчего словно бы светится изнутри, и за шею притягивает к себе, к приоткрытому рту, горячим губам, требовательному напору. Пальцами зарывается в волосы, с нажимом проводя по бритому, тянет, намекая, назад, и Отабек послушно откидывает голову, позволяет укусить выше ключицы и сразу зализать кожу. Юра отпускает волосы, словно щекоткой пробегает по шее, считывает позвонки, и касается лучей солнца между лопаток. Отабек рвано выдыхает, снова целует его, медленно, растягивая удовольствие, в противовес юриной настойчивости. Плисецкий прогибает спину, прижимаясь всем телом, толкает себя вверх, касается острыми сосками груди Отабека. Тот стонет куда-то Юре за ухо и слегка прикусывает мочку – запрещенный прием, на раз обезвреживающий. От Юры пахнет гелем для душа и самим Юрой, тепло, по-родному, и Отабек вдыхает этот запах, спускаясь ниже, мягко целуя живот. Обводит большими пальцами тазовые косточки – ох уж эта Барановская с ее диетами – и зубами оттягивает резинку боксеров. Проводит носом по белой коже на внутренней поверхности бедра, Юра тяжело дышит, не отрывая глаз, бездумно гладит Отабека по плечам, ловит ладони на бедрах и с полустоном жмет пальцы к губам, стоит тому обвести языком головку. Отабек берет глубоко, неторопливо, расслабляя горло, прикрыв глаза ресницами, а Плисецкий не знает, куда деться, его плавит и несет куда-то, где не остается ничего, кроме заставляющего скрести ногтями простыню удовольствия. Кончает он, выгнув спину в идеальную дугу, на выдохе. Отабек вытирает рот тыльной стороной ладони. У Юры в голове набатом: "Люблю". В семнадцать крышу сносит так же, как в пятнадцать, если не похлеще, хотя, казалось бы, куда уж похлеще. Как говорит Яков, "всегда есть куда". Контекст абсолютно другой, но фраза подходит как нельзя. Юра берет в ладони лицо Отабека, целует в уголок губ, одной рукой оглаживает скулу, проводит по нежной коже под глазом, другой забирается под ворот майки, где горячо, тянет на себя – майка тут явно лишняя. Отабек понимает, скидывает и откладывает ее. За эту любовь к порядку иногда хочется прибить его, но куда там. Джинсы Алтын снимает сам, безо всяких подсказок. Юра выворачивается, прижимает его к стенке над изголовьем кровати и садится на бедра сверху, обхватывает за плечи так, чтобы касаться набитого меж лопаток солнца, и они сталкиваются ртами, нежно, легко, без языка. Отабек стонет, сжимает юрину поясницу, бормочет что-то неразборчивое горячим дыханием в шею на казахском, Юра узнает уже слышанное "жаным". Крышак давно снесен и теперь в радостно-свободном полете.