Сейчас.
Пэт замирает перед шкафом с документами. За стеклянными дверцами на полках пылятся разномастные корешки папок. Тысячи признаний и рассказов очевидцев, сотни сохранённых в машинописных буквах минут человеческих жизней. Вряд ли агент Кадиган пытается найти скрытую в них истину, увидеть в прожитом другими опыте что-то, что помогло бы ей понять Гарри. Она лишь смотрит на себя в отражающую поверхность стёкол. Никто, кроме неё, никогда не узнает, что же она там видит: красивую состоявшуюся женщину или подступающее черепашьим шагом увядание. Гарри всё равно — она лишь декорация данного отрезка времени. Момент пройдёт, и она исчезнет вместе с ним, не оставив даже воспоминания. Но был в его жизни кто-то, над кем время не имело власти. Воспоминания эти до сих пор мучают приходящими по ночам кошмарами, параноидальными мыслями, когда он один, когда прошлое особенно чётко напоминает о себе. Звуки. Запахи. Тени. Мама преследует его повсюду даже после своей смерти. Энди терпелив. Он позволяет Гарри эти длинные паузы, когда тот теряется в пространстве и времени, в собственных застывших в памяти страхах. Но и его выдержка не бесконечна. Агент Фармер прокашливается и спрашивает: — Рику вы тоже боялись? — Я боялся каждого из них, как собака боится грома. Каждого шороха, каждого неуловимого движения, — Гарри требуется невероятное усилие, чтобы вести этот разговор. Слишком свежи воспоминания, слишком болезненно ноют полученные шрамы. — Не дайте её внешности обмануть вас. Рика несла смерть в каждом своём отточенном до совершенства прикосновении. Холодная, несгибаемая. Как и её ножи. Фармер кивает, словно бы понял. Гарри сомневается что кто-то, кто никогда не сидел с псами за общим столом, вообще в силах понять всю степень их опасности. Ему требуется ещё одна пауза, чтобы продолжить. О маме так просто не говорят. — Сильнее Рики я боялся только маму. Медленно и осторожно Гарри делает глоток остывающего кофе. Ему кажется, что голос обязательно сорвётся, стоит начать рассказывать о ней. Словно она может протянуть свою сухую руку через пласты реальности и дотянуться до Гарри. На деле же ни одной эмоции не вырывается наружу. Он спокоен, словно камень. Словно власть этой женщины не коснулась его. — Время над ней было не властно. Она не верила ни в жизнь, ни в смерть — факты, которые больше ничего не значат. Мама была, а теперь её нет. — Она обладала удивительной властью над разумом людей. Над их душами. Гарри видит тщательно скрываемый скепсис в глазах агентов. И злится. — Если вы думаете, что я сумасшедший, что всё это выдумки, то катитесь вы к чёрту! — он ставит кружку на стол с таким грохотом, что целой она остаётся только благодаря чуду. Пэт удивлённо приподнимает брови, но молчит. Так же как молчит её напарник. Когда гнев рассеивается, в дыму злости Гарри видит ответ. Кажется, он сумасшедший.
Тогда.
Гарри не спал. Пустой взгляд был устремлён за окно: на ветер, играющий с листьями, на кусочек голубого весеннего неба. Там, за рамой без стекла, была свобода. Абсолютная. Ветер и небо — две весенних безграничности, сейчас так болезненно оттеняющие его положение в каменном особняке. Личная темница Гарри была гораздо страшнее, чем сырая и тёмная камера в подвале дома. Его собственный капкан спал рядом, растянувшись на кровати. И не было возможности сбежать из этого заточения — держали не стены. Луи связал его душу крепчайшими верёвками, разорвать которые могла лишь смерть, а умирать Гарри отчаянно не желал. Почему судьбе понадобилось связывать именно его с существом вроде Луи? Веки Гарри бессильно опустились, и он прикрыл глаза, будто был не в силах посмотреть правде в лицо. Неужели он недостаточно страдал? Перед мысленным взором пронеслись бесконечные побои и унижения, подаренные отцом. Чем он заслужил такую участь? Безжалостные пальцы Луи подрагивали во сне, яркие губы были приоткрыты. Полиэтилен оказался скинут на пол и изредка шуршал, переговариваясь с ветром. Гарри встряхнул головой, отгоняя назойливые мысли о собственном похитителе, но против воли всё равно оказался очарован им. От прошедшего утра в голове почти ничего не осталось. Все воспоминания казались смазанными цветными пятнами без особого смысла, и только тело служило доказательством того, что секс между ними — реальность, а не выдумка. Осколки боли впивались в кожу то тут, то там. Эхо прикосновений Луи звучало в рассыпанных по бёдрам синяках. Попытавшись сместиться на кровати, он в полной мере ощутил, что вчера преступник получил всё его тело. Внутри болело так, что даже кислород давался с трудом, дыхание замирало на губах от неприятных ощущений. Гарри попытался понять, почему он не сопротивлялся? Почему отдал себя, раскрылся, позволил овладеть тем, чего не отдавал никому прежде. В памяти всплыло собственное отрицание: слово “нет”, после которого его разум окончательно впал в наркотическое оцепенение. Больше всего на свете Гарри захотелось уйти. Покинуть не только постель Луи, его безумный полуразвалившийся дом и жестокую семью, а саму страну. Оставить здесь свою слабую сущность и начать где-то далеко с совершенно чистого листа. При первой же попытке оттолкнуть связь прочь его потянуло обратно. Всё истерзанное тело зажглось подобно спичке: закипела кровь, зашипело сердце от нахлынувшего напряжения. Гарри стиснул зубы, борясь с собой, с засевшим глубоко в его коже таймером. Но проиграл. Луи был неподвижен, обнажён и так близок. И чем сильнее Гарри отрицал его, тем сильнее хотел. Стайлс закрыл глаза и провёл по чужой коже дрожащей ладонью. По рукам и плечам, по мягким волоскам на прохладном животе и заживающим царапинам на торсе. Вихрь безумных ощущений, дикой жажды чужого тела отступил, позволив вдохнуть. Брови преступника сошлись на переносице, губы дрогнули, но глаза по-прежнему оставались закрыты. Он поднял руку и безошибочно угадал, где находится кисть Гарри — поймал его пальцы и потянул к своему лицу. Губы коснулись подушечек очень нежно, словно лаской благодарили за полученное чуть ранее удовольствие. Эта ложь уже не могла обмануть Гарри, он не вырвал руку, не попытался встать, но и навстречу этой нежности не подался. Так и застыл изваянием напротив проснувшегося Луи. — Ты виновен лишь в одном грехе, как и любой, кто родился на свет, — голос был сиплым ото сна, когда Луи произносил эту фразу, и едва слышным. — И мне жаль, что именно ты... — Нет, не жаль, — опроверг его слова Гарри. Пальцы выскользнули из чужой хватки, но только потому, что преступник позволил. Голубые глаза распахнулись, словно недоверие обидело Луи. Он внимательно оглядел Гарри, так и не подняв головы от подушки. Задержался взглядом на проступающих синяках — отголоски его собственных прикосновений к этому телу. — Твоя восхитительная покорность заставила меня переосмыслить приоритеты, — преступник дотянулся пальцами до его подбородка, не позволяя отвернуться. Гипнотический взгляд пробирался в самую душу. В полуденном солнце весь образ Луи внезапно стал мягче. Гарри захотелось убрать карамельные с рыжиной волосы, так беспорядочно упавшие на глаза. Он едва одёрнул себя — в какой-то степени помогли сжимающие подбородок пальцы. — Я не хотел того, что случилось. — О, я знаю, ягнёночек, — засмеялся Луи. — Но это не помешало тебе получить удовольствие. И доставить его мне. Заточение в ветхой постели преступника было куда хуже, чем ночь в сырой камере. Гарри отвернулся, и пальцы Луи соскользнули с его лица. Тот не удерживал, не пытался заставить Стайлса делать то, чего желает. Может, чувствовал внутреннее дрожание, слабость, что внезапно навалилась — Гарри вдруг понял, что случившееся не позволит ему стать прежним. Барьеры рухнули, и под клубами этой пыли оказались погребены все те принципы, что помогали выживать в трудные моменты. Личность дала трещину. — Откуда это? Гарри провёл пальцем по старому рубцу на плече преступника. В какой-то степени, чтобы сменить тему и отвлечь цепкое внимание голубых глаз от собственной уязвимости. Интересно тоже было. — Первый урок Зейна. — Это тот, кто попытался убить тебя в поезде? Вопросы вырывались из Гарри против его воли. После странной, навязанной связью близости между ними что-то изменилось. Сократилась дистанция, и появился шанс взглянуть поближе на Луи. В этот раз он не мог оттолкнуть, Гарри чувствовал. — Точно. Преступник сел на кровати, всё также не смущаясь наготы. Для него не существовало придуманных обществом моралей — Луи был естественным в самом прямом смысле этого слова. В данное мгновение Гарри это подкупало. — Разве он не один из вас? Скрипнув зубами, преступник ответил. Ответил против собственных воли и желания, сказал, теряя терпение: — Он ушёл, — плечи расправились, торс немного вытянулся, когда Луи показал бордовый воспалённый порез под сердцем. Гарри вздрогнул, разглядев вблизи, насколько болезненной была рана. — А это его последний урок. Доверие, установившееся между ними, можно было потрогать: таким густым и объёмным оно казалось. Чем Гарри и воспользовался, проведя кончиками пальцев по розовой вспухшей коже вокруг прокола. На ощупь рана была теплее, чем остальная кожа. Воспалена. — Почему он ушёл? — спросил Гарри, разглядывая другие отметины на теле преступника. Наверняка за каждой из них таилась история, и не все он хотел услышать. Становилось жутко от мысли, как много Луи успел натворить за свою не такую уж долгую жизнь. — Хотел бы я знать. В наступившей тишине было слышно только полиэтилен. Будто даже сердца перестали биться, а Гарри и Луи, замершие на постели, превратились в отголоски времени, в проекцию чего-то, что давно кануло в Лету, растворилось и исчезло среди мгновений вечности. Безумие замерло. Гарри поднял глаза от разглядывания шрамов и посмотрел преступнику в лицо. Впервые он увидел его так близко и без этой заскорузлой маски жестокости и остервенения на лице. Почти смог разглядеть кусочек души, проступивший сквозь напускные слои личины. — На тебе так много шрамов, — губы Гарри двигались против воли. Слова, вылетающие из них, были тихими и растерянными. — Шрамы напоминают, что прошлое реально. Они нужны. Маска вновь опустилась на своё место с грохотом, заставившим Гарри одёрнуть руку. Луи улыбнулся. От того, в какую именно улыбку сложились его губы, заледенела кровь. — Идём вниз. Мы оба должны поесть. Луи поднялся, натянул свои брошенные на пол штаны. Он не задавал вопрос. Его не интересовал ответ. Но Гарри всё же рискнул возразить: — Я не хочу. Серые холодные глаза посмотрели на него всего лишь одно мгновение. Пустой, ничего не значащий взгляд, ледяной, как угроза смерти. Гарри понял его правильно: медленно поднялся и потянулся за своими джинсами. Уже у двери рука Луи легла на его талию, губы коснулись впадинки за ухом. Шёпот, почти нежный, потёк по коже, пугая до оцепенения: — Я тоже не хочу. Теперь я считаю все эти бесконечные мгновения до того момента, когда снова познаю и почувствую на языке острый вкус твоей крови. Гарри толкнул его плечом и первым вышел за дверь, оставив смеющегося преступника позади. Лучше спуститься вниз, чем повторить то, отчего стонало тело и путались мысли. За столом уже сидели псы. Рика скоблила ножом деревянную поверхность. Длинные и глубокие полосы служили доказательством того, что это движение — многолетняя привычка. Олли качался на старом, надсадно скрипевшем от каждого его движения стуле. На половине лестницы Гарри растерял остатки самообладания и замедлил шаги. В компанию преступников не хотелось, да и за потрясениями утра чувства голода он не испытывал. Луи обошёл его медленную фигуру и с грацией хищника опустился за стол напротив Рики. Та даже не дёрнулась, продолжая так же самоотверженно ковырять столешницу. Любой путь когда-нибудь заканчивается, но Гарри предпочёл бы идти вечно по старым каменным ступеням. Тем более что их оказалось непозволительно мало, и он застыл у стола в нерешительности. Неуверенный, что может вот так просто отодвинуть стул и сесть, Гарри замер, а три пары жестоких, лишённых всех человеческих понятий глаз безжалостно впились в него. В его жизни были экзотичные обеды, были романтичные. Были такие, что могли называться лишь катастрофой и в воспоминаниях о них остались только смущение и чувство стыда. Сейчас всё было по-другому. Этот приём пищи походил на оживший ад. Со скрипом рассохшегося дерева Луи поднялся, и через мгновение Гарри обнаружил обе его ладони на своих плечах. Всего одно движение, намёк, а Стайлс поспешил исполнить: уселся на стул, не желая привлекать лишнего внимания спором с ним. Напротив сидел Олли, распространяя, словно фимиам, злобу и зависть. Имеющие вес, осязаемые эти чувства походили на струйки дыма от сигареты Луи: кружили над столом, мешая дышать свободно. Младший из псов разглядывал порез на шее Гарри, чуть заметные следы на подбородке, что остались от прикосновений Луи. Стайлс заметил взгляд украдкой, каким он наградил своего подельника. Тот говорил с Рикой и светился ярче солнца за окном. Довольство на его лице не смыло даже известие о том, что они не смогли поймать второго заложника. Луи всё равно улыбался, обещая, что займётся этим сам. Тяжёлый вздох вырвался из груди Олли и рассыпался по столу. Его жгучие чувства, раскалённая добела ярость всё равно оставались слишком трусливы, чтобы вырваться на свободу. Он бы не пошёл против Луи: сегодняшнее утро чётко прорисовало границу их отношений. Но Гарри был здесь, Гарри был беззащитен, на Гарри легко можно было отыграться за все те эмоции, что сводили с ума. Оставалось только подобрать подходящий момент. Под столом Гарри сжал похолодевшие пальцы в кулак. Его начинала раздражать собственная слабость, жажда этих животных причинить ему боль. Та хрупкая стеклянная преграда между ним и псами, выстроенная присутствием Луи, не могла считаться полноценной защитой. В особняке, полном безумия, рассчитывать можно было лишь на себя, и никакая иллюзия таймера не способна была соперничать со страшной реальностью — смерть в каждом вдохе, в каждой мысли псов. По правую руку от Олли, аккурат напротив Луи, сидела Рика. Гарри проклял себя за то, что посмотрел на неё. За тот взгляд украдкой, который она цепко схватила и больше не отпускала. Внимание девушки оказалось даже более болезненным, чем интерес и разочарование Олли. В своей голове Рика скрывала недюжинный ум и лишённое любых человеческих эмоций хладнокровие. Оба этих оружия были гораздо страшнее горячих поверхностных эмоций младшего из псов. Гарри боялся, что девушка пустит их в ход против него: уважение и терпение, что Луи проявлял к своей напарнице, могли сыграть не в пользу Стайлса. От внезапного понимания всех этих деталей, этой тонкой грани, по которой Гарри придётся пройти между псами, их чувствами и желаниями, он едва не выблевал свои внутренности на пустую тарелку. Внезапное головокружение заполнило череп, словно мутная вода, и хлынуло в желудок. Обратно по пищеводу поднялась горечь тошноты. Во главе стола оставалось пустующее место. Там тоже стояла тарелка, стул был слегка отодвинут в сторону. Несомненно, псы ждали маму к обеду. У Гарри начался приступ удушья. Единственной здравой мыслью в черепной коробке осталось затихающее эхо желания уйти. Прочь от этого стола. Прочь от прячущихся за масками людей животных. Но Гарри снова и снова поглядывал на пока пустой стул сквозь неспокойные движения рук Луи, который рассказывал что-то. Какие-то мгновения отделяли Гарри от скрипа ножек стула по полу. От предупреждающего взгляда постоянно меняющих свой цвет глаз Луи. Напряжение нарастало, словно гул урагана, распирало изнутри расширяющейся воронкой, но всё прекратилось в один миг. Послышался звук открываемой двери, и в комнату шагнула она. Ночь спустилась с небес и сгустилась до состояния щуплой женской фигуры, обрядилась в кружево и ветхий шёлк, обрела плоть. Серебряные волосы тонкими нитями лежали, а глаза были опущены в пол. Гарри задрожал всем телом и поспешил отвести взгляд от её лица. Гипнотическое воздействие глаз мамы, казалось, могло свести с ума. Он посмотрел на руки. Тонкие бледные пальцы удерживали серебряный поднос. Неподвластная логике мысль родилась в голове: почему серебро не жжёт её белую кожу, почему не доставляет боль? Мама выглядела древней и вместе с тем невероятно юной. Будто вампир, запертый в заколдованном замке на сотни лет, не теряющий внешней молодости снаружи, но бесконечно дряхлый внутри. Соответствующая одежда: бархат и чёрное кружево — безразмерное тряпьё, за которым не угадывалось фасона — только убедили в правильности измышлений. А окружающее пространство, этот холодный раскрошившийся от времени камень действительно превращали дом в склеп для мёртвых. Но очертания готической сказки, в которую Гарри медленно, словно в болото, стал погружаться, рухнули. Мама поставила свою ношу на стол между тарелками псов, и Стайлс едва успел сдержать пронзившую тело дрожь. На старомодном подносе из серебра дымились картонные коробки с заварной корейской лапшой. Калейдоскоп несвязных картинок в этом доме, кусков реальности, словно вырванных из разных жизней и смешанных в причудливый коктейль, утомлял. Она — пульсирующий центр этого безумия. Гарри ясно видел щупальца сумасшествия, расползающиеся от мамы к каждому из псов. Они были окутаны ими слишком плотно. Луи не являлся исключением. Выцветшие ресницы скрывали блёклые глаза. Женщина неопределённого возраста продолжала изучать грязный камень пола. Гарри хотел бы, мечтал, чтобы она никогда не взглянула на него. Страх перед скрытым в ней исступлением оказался слишком силён. Сухое запястье украшала причудливая вязь вен. Кожа истончилась настолько, что Гарри казалось: в любой момент она может лопнуть, и тогда из фиолетовых жгутов вен хлынет кровь. Обязательно чёрная. Её пальцы запутались в волосах Луи. Мама даже не взглянула на него, когда дарила эту ласку — знак, что он любимый, самый важный из псов. Стул царапнул пол и отъехал в сторону, мама приготовилась садиться, и словно сам дьявол дёрнул её, вдруг замерла и взглянула прямо на Гарри. Он дёрнулся, как от удара кнутом, когда лицо, покрытое будто бы восковой кожей, полностью повернулось к нему. Восторг зажёг изнутри опалово-мутные глаза, в долю секунды её апатия и летаргия сменились нездоровым воодушевлением. — Что за прелесть? — прошелестел голос. Он, так же как и весь её внешний вид, был словно лишён влияния времени. Не отрывая загипнотизированного взгляда от Гарри, эта странная страшная женщина обошла стол. Олли расторопно вскочил с места, чтобы переставить её стул в другую часть стола. Туда, куда мама хотела сесть. Рядом с Гарри. Он оцепенел, не мог даже сжать ладони в кулаки. Сила словно вытекла из него под безумным взглядом этого существа. И даже дыхание Луи рядом, слишком громкое, чуть обиженное, не успокаивало. Гарри распадался на атомы от ужаса, что вселяла мама. Она даже пахла неправильно. Под толстой маской парфюма притаилась тонкая резкая вонь нарушенного метаболизма и безумия. Гарри случайно вдохнул её запах вместе с воздухом, когда мама опустилась рядом. Бессчётные складки одежды зашуршали, сухие узловатые пальцы легли на столешницу. Мама открыла рот, чтобы сказать что-то ещё, но Гарри больше не смог выдержать скопившегося напряжения. Он вскочил. С грохотом стул упал на пол, прервав её. Гарри услышал тяжёлый, недовольный вдох Луи. Словно приговор.