Сейчас.
На улице медленно темнеет. Глядя туда, за окно, откуда периодически слышится звук автомобильных гудков и шум толпы с редкими выкриками и всплесками смеха, Гарри уговаривает себя расслабиться. Руки спрятаны под столешницу и сжаты в кулаки; от напряжения они трясутся. Агент Фармер смотрит на него через стол. Внимательно, цепляясь за любой намёк, за содрогнувшуюся лицевую мышцу или дёрнувшийся глаз. Он хочет добраться до истины, интуитивно чувствует, что Гарри не раскрывается в этом разговоре до конца. Заносчивый сопляк — вот что думает мужчина о нём. Уверен, что Гарри, пройдя сквозь весь этот ад, набрался спеси и высокомерия. Это плещется у самой кромки его умных глаз. В душе Гарри смеётся над ними. Такие типичные люди: малый опыт, приобретённый с годами раздувает эго до безмерного размера, и вот им уже кажется, что они знают всё на свете. Видят суть вещей. Жаль, что по-настоящему Гарри уже никогда не засмеётся: шип глубоко в его груди мешает искренним эмоциям. И веселье уходит так же быстро, как нахлынуло. Остаются только усталость и сожаление: Луи оставил ему дар видеть людей насквозь, и от полученного знания уже не спрятаться, не отринуть его прочь. Нужно лишь дышать, сквозь боль и стиснутые зубы. И держать себя в руках. — Я не враг вам, Энди, — всегда глубокий голос Гарри в этот раз звучит тускло, словно эти слова произносит не молодой парень, а близкий к порогу смерти старик. — Я не один из псов. — Мы понимаем это, — согласие Пэт пустое, без единой эмоции. — Но вы что-то тщательно скрываете, Гарри. Это настораживает. — Скрываю? — ухмылка могла бы появиться на его губах, но она звучит лишь в голосе. — Я просто не хочу говорить о том, через что прошёл. И вы не можете меня винить в этом. Глубокий вдох — боль от засевшего в сердце шипа смешивается с болью заживающих шрамов, превращает каждый выдох в песню агонии. Гарри закрывает глаза и думает о том, какой же ошибкой с его стороны было уходить. Нужно было остаться с Луи у колодца до конца. — Каждый раз, когда я вспоминаю о том, что произошло, моё сердце начинает колотиться так сильно, словно живого человека по ошибке положили в гроб, и он стучит по деревянным стенкам в попытке выбраться. Знаете, насколько ужасно это чувствуется? Гарри смотрит в их шокированные глаза и не чувствует вины за то, что лжёт.
Тогда.
Здравые мысли? Они давно покинули голову Гарри. Сжались, сгнили, сгинули под прессом безумия, стоило только переступить порог особняка. Вот и сейчас в совершенно пустой голове билась только одна идея — бежать. И ни мысли больше. Потому он сорвался с места, не обдумав последствия. Едва не споткнулся о собственный упавший на пол стул, только чудом устояв на ногах. Звук подошв по каменному полу оказался таким же громким и хаотичным, как стук сердца в груди. Рика крикнула вдогонку глумливую фразу. Бросила её в спину, словно один из своих ножей. Так же метко. — Не покидай нас, трусишка, мы просто пытаемся познакомиться получше! — врезалось в лопатки и почти сбило с ног. Если бы не весь тот страх, что внушила мама одним своим видом, Гарри мог бы испытать стыд, возненавидеть свою трусость. Но в его голове не было ничего, кроме паники. Она с гулом колотилась в стенки пустого черепа, подгоняя. Куда угодно, но подальше отсюда. На первой ступени лестницы в мозгу ещё шевельнулось опасение, что бежать вверх — усложнить себе путь наружу дома, но позади было слышно чьё-то дыхание. Гарри знал, кому оно принадлежало, и знал, как больно будет, если оно коснётся его кожи. Обречённость ситуации замутнила зрение: дымная плёнка словно зависла перед глазами, воздух казался дрожащей газообразной субстанцией, очертания предметов размывались. Такого дикого страха Гарри не испытывал ещё ни разу в своей жизни. Испуг почти превратил его в животное. Загнанное и обезумевшее. А потом то дыхание, которого он опасался, коснулось кончиков волос. По затылку прошлись мурашки, как сигнал неизбежного. А следом сама судьба свалила Гарри с ног. Он ударился коленями о камень, но ни звука не сорвалось с губ. Рот будто омертвел и больше не был его частью. Вырывались только хриплые вдохи, словно даже не принадлежащие Гарри и такие не похожие на злое размеренное дыхание Луи. Преступник навалился сверху, упёрся коленом в поясницу и давил. Казалось, вот-вот раздастся хруст и позвоночник сломается, подобно тонкой тростинке. Гарри сомкнул влажные ресницы, зажмурился и подумал, что было бы хорошо, окажись всё это лишь порождением его воображения. Может, в этот раз отец ударил его слишком сильно, и Гарри потерял сознание, и все эти безумные вещи: убийства, шрамы, псы и их ужасающая мама — всего лишь его болезненный сон. Луи напомнил, что он — реальность. И он — страшнее любых кошмаров: перевернул Гарри на спину и встряхнул. Тот распахнул заплаканные глаза, и раскалённая добела ярость в зрачке напротив доказала, что всё по-настоящему. Что Стайлс совершил ошибку, поддавшись панике. Стальные пальцы сжались вокруг запястья. Гарри глянул невидящим взглядом в дикие глаза Луи и рванул руку на себя, сопротивляясь. Тело отталкивало преступника инстинктивно — разум целиком заволокла пелена безумия. Совершенно не соображая, он бил куда придётся, тянул и толкал. Если бы Луи дал ему такую возможность, он бы пустил в ход зубы. Пёс не позволил: не дал лицу Гарри приблизиться к своим запястьям или шее. Напротив, именно его зубы стали решающим аргументом в этой ожесточённой, лишённой правил борьбе. Луи сжал челюсть над горлом Гарри, словно собака, доказывающая свои силу и превосходство над другой, более слабой и безвольной. По нежной коже подбородка, оказавшейся между чужими острыми зубами, прошёл разряд дичайшей боли. За укусом последовал дикий, пронзительный вой, он прошёл вверх по всем октавам, пока не потерял всякое сходство с голосом Гарри. Где-то между невыносимой болью, собственной оглушающей реакцией на неё, между телом Луи, близким и жестоким, Гарри чудом смог высвободить руку. Пальцы тут же сжались на чём-то гладком, будто шёлк. А потом Луи нанёс удар, не тот смертельный, какой, Стайлс был уверен, он заслужил своим непослушанием, а лёгкий, только чтобы заставить кулак Гарри разжаться. В голове зашумело, паника отступила. Отступила сама реальность. Гарри коротко выдохнул, и всё его тело обмякло, а сознание поплыло прочь от боли и шума. В темноту. — Не думай, что я позволю тебе сбежать таким образом, — зло рявкнул Луи. Суть его слов не достигла Гарри, да и сами они прозвучали неразборчиво сквозь нарастающий гул в ушах. В глазах всё подёрнулось завораживающим полумраком, но Луи беспощадно разрушил это чувство звонкой пощёчиной. Резкий укол боли разогнал туман, вернул в реальность. Кожа на подбородке горела в агонии, но скрыться от неё в состоянии беспамятства уже не было никакой возможности. Над ним навис Луи: губы в крови, волосы всклокочены. Теперь, когда пелена обморока развеялась, Гарри постарался вернуть контроль над собственным телом. Сначала пошевелил пальцами, на пробу медленно вдохнул. Он был уверен, что все кости целы, но ощущение страшной тяжести навалилось, придавило к каменным ступеням. В кулаке оказался зажат клок волос. — Я… не…, — Гарри попытался сказать, что он не хотел всего случившегося. Не хотел бежать, не хотел сопротивляться и делать Луи больно, но слова застряли поперёк саднящего горла. Пёс не издал ни звука. Только пальцы обвились вокруг руки Гарри, подушечки оказались на тикающих цифрах. И где-то внутри этому отсчёту времени вторило сердце. И не только его собственное. — Пока таймер не исчезнет с моей кожи, пока цифры будут меняться, ты будешь нужен мне, — Луи наклонился и, несмотря на всю ярость, бушующую внутри, прижался лбом ко лбу Гарри. — Но мама — это мама. Вблизи стал чётче слышен его запах, перемешанный с металлическим — крови. А также стук сердца в чужой груди. Оно билось совершенно в том же ритме, в каком билось собственное. Этого было довольно им двоим, и Стайлс не шевелился, слушал. Каждая эмоция Луи оказалась кристально чиста, словно рамки и барьеры не существовали в его разуме. Ярость сжигала, интерес поглощал, умиротворение полностью расслабляло. Все эти чувства на физическом уровне влияли на его решения и на него самого, заставляя действовать до того, как информация успевала полностью обработаться. Гарри попал под влияние, будто подхваченный сильной волной, позволил унести себя потоком чистых эмоций. Логика мира осталась за стенами старого дома, а внутри властвовало только безумие. В момент, когда боль и удовольствие от прикосновений Луи смешались, Гарри стал его частью. Ловко, в одно движение поднявшись, пёс потянул за собой Стайлса. Когда чужой волей Гарри оказался на ногах, Луи улыбнулся. Заложника ошеломил вид крови на его белых зубах, дикий оскал, в который превратилась эта улыбка. Хрупкое понимание треснуло с тем звуком, с каким ломаются хлипкие надежды, заранее обречённые на провал. Пытаясь скрыть собственное состояние, Гарри коснулся пальцами ноющего места на подбородке и тут же отдёрнул руку, словно обжёгся. Горячо не было, было дико, невыносимо больно. Место укуса пульсировало и горело. — Ты воистину зловещее создание, — язык Луи пробежался по губам, оставив блестящий влажный след розоватой от крови слюны, рука поднялась, словно он хотел сжать горло Гарри, но ограничился только прикосновением. — Смотри, что заставил меня сделать. Гарри даже не собирался возражать: он уже окончательно осознал, насколько хрупко равновесие во вселенной, принадлежащей псам. Всё, что он когда-то знал, больше не имело силы; весь собранный годами опыт рассыпался в прах, оставив его наивным и чистым, словно младенца. Потерянный во всём произошедшем, в боли и усталости после ожесточённой борьбы, Гарри позволил увести себя обратно к общему столу. Ощущение незначимости собственной личности ржавчиной вцепилось в душу и медленно, но необратимо разъедало эфемерную материю. Взгляд мамы протянулся через пространство зала и зацепился за их с Луи пару. В блёклых глазах больше не было того восторга, как в первые секунды знакомства. Теперь она смотрела, как на очередную безделушку, извлечённую из кишок огромного захламлённого дома. Луи поднял стул, с силой надавил на плечи дёрнувшегося было Гарри, и тому поневоле пришлось опуститься. Олли услужливо протянул верёвку через стол, на губах мелькнула мерзкая злорадная ухмылка. Тошнота от грязи этого места, от всего царящего вокруг ужаса сжала пищевод Гарри ледяным кулаком. Об обществе разглядывающей его мамы он старался не думать, повернувшись так, чтобы даже краем глаза не замечать чёрных лохмотьев ночи. — Только не связывай, — тихо молвил Гарри в сторону своего похитителя. Луи задумался всего на миг, но всё равно опустился на колени, чтобы привязать щиколотку Гарри к перекладинам стула. — Я не могу рисковать безопасностью мамы. Ты непредсказуемый. Гарри хотел бы засмеяться, но был слишком потрясён и напуган для этого. А ещё он старался отводить взгляд, не смотреть ни на кого за этим рассохшимся столом, но кожей чувствовал их внимание. Оно сконцентрировалось на лице, игольчатыми уколами путешествовало по скулам и губам, забирались на лоб и возвращалось к подбородку. Румянец стянул кожу Гарри жаром, выдавая реакцию на их пристальное разглядывание. С прямой спиной, с некой гордостью, притаившейся в развороте плеч, Луи сел рядом. Он потянулся за лапшой, от которой уже не поднимался бледный дымок: она почти остыла, пока они с Гарри боролись на лестнице. И в этот момент вновь зазвучал голос мамы, только теперь он был наполнен искренней тревогой. — Луи, детка, когда твой таймер запустился? В скрипе стула, в хрусте картона Гарри услышал напряжение, сковавшее Луи. И не только он один: Рика уставилась напарнику в глаза, приподняв в удивлении бровь. Её челюсти мерно пережёвывали пищу, за которую никто другой за столом пока не взялся. Только мама, если и заметила его острую реакцию, притворилась, что не обратила внимания. Гарри медленно приподнял руки и стёр кровь с шеи: она так и текла медленным ручейком из нарывающего болью укуса на подбородке. — Когда я встретил вот его, — кивок в сторону Гарри, словно укол холодной серебряной иглы. — В том поезде. Краем глаза Гарри заметил неловкое движение рук: сухие бледные пальцы, подобные лапам дряхлого старого паука. Мама коснулась одной рукой запястья второй, погладила сквозь слои кружев и бархата. И словно землетрясение встряхнуло апатичный мир Гарри, разогнало оставленную схлынувшим адреналином усталость: она гладила то место, где должен был быть таймер. Но подобного рода мысли не стоило озвучивать вслух, не стоило вообще об этом думать. Гарри зажмурился в надежде, что сможет скрыть от псов свою догадку. Вдруг она будет стоить ему жизни? — Может, мы уже поедим? Кого волнуют эти часы в теле Луи? Не бомба и ладно. Рика произнесла всё на одном возмущённом выдохе и набила рот лапшой, как бы уходя от возможного обсуждения. Гарри снова украдкой стёр набежавшую кровь и подумал, были ли у неё в душе свои причины ненавидеть судьбу и время? Может, не такие жалкие и крошечные, как у Гарри, обычного живого человека. Каждый потянулся за своей порцией, исключая двоих: мама, что взволнованно ёрзала на своём месте, о чём сообщало тихое поскрипывание стула, и Гарри, растирающий засыхающую кровь между пальцев. Воздух в зале был пронизан шорохом колышущихся на ветру веток деревьев, неповторимым запахом весны. А также примесью гниения, которым отдавал не только старый дом, но и души собравшихся. Мама вновь порывисто вздохнула и словно решила отложить не поддающуюся решению задачку на потом. Сосредоточилась на чём-то более близком, более лёгком. — Значит, ты, — шепнула мама. Гарри взглянул на неё всего на миг, украдкой, и содрогнулся всем телом. Дикий чистый ужас вызывали её бесцветные глаза и тонкая пергаментная кожа. — Как зовут твою игрушку, Луи? — Он не игрушка. Может быть, он решил, что ничего не изменится от этого короткого, но ёмкого замечания. Может быть, ему было всё равно. В любом случае Гарри услышал свист топора, взметнувшегося над его шеей. Олли зло и разочарованно блеснул взглядом, но ком сожаления проглотил, и ни слова протеста не сорвалось с губ. — Значит, гость, — презрительный смешок Рики почти заглушил эту фразу мамы, но следующую Гарри услышал чётко. — Нечасто за нашим столом появляются гости. — Я набила пузо, спасибо, — Рика швырнула коробку обратно в центр стола на серебряный поднос и бодро поднялась. — Извини моих невоспитанных детей. Эти дрожащие лапы паука потянулись к Гарри, и он заледенел, мечтая лишь о том, чтобы чёртова Вселенная взорвалась именно сейчас, чтобы весь мир рассыпался в труху до того, как мама коснётся его. Молитвы не были услышаны. Пальцы коснулись подбородка над раной, скользнули ниже, к неиссякаемому ручейку крови. От мамы не шло тепла, как не было и холода. Гарри едва чувствовал её безликие прикосновения на своей коже, но запах, этот древний аромат безумия и отсутствия времени, полностью поглотил его. И больше ничто не имело значения, кроме страха, что высокими беспощадными волнами шёл от неё. — Столь прелестная наивность, завёрнутая в такую притягательную оболочку, — подушечки её пальцев окрасились кровью Гарри. — Ты будешь подарком или наказанием? — Я… не буду, — пробормотал Гарри. Слова этой женщины не несли никакого смысла, понятного, по крайней мере, ему. Ответов на её вопросы не было, но они и не понадобились, когда Рика перебила: — Я собираюсь найти того парня. Гарри опустил ресницы и медленно отодвинулся от всё также протянутой руки мамы, от её неживой ладони. Ему хотелось взглянуть на Луи, почувствовать, что, несмотря на смятение и бушующий вокруг шторм, всё же есть тот человек, тот якорь, что удержит. Серые глаза оказались полны света, когда Луи посмотрел на Рику снизу вверх и удивлённо спросил: — Вы ещё не нашли его? Какого чёрта?! Рика лишь пожала плечами. Нож, которым она царапала поверхность стола в начале ужина, исчез где-то в рукаве. — Это становится интересно. Я сам хочу заняться им. Луи отодвинул недоеденную лапшу, словно потерял к ней всякий интерес, потерял аппетит. Страшнее всего было осознавать, что так же легко он мог потерять интерес к Гарри. Остаться без покровителя среди псов значило больше, чем умереть. — Если успеешь, Луи, — бросила вызов Рика и, не дожидаясь ответа, покинула их совместный обед. Стоило двери за ней захлопнуться, как Луи уже принялся отвязывать Гарри от стула. В его пальцах дрожало то же нетерпение, какое горело в глазах. Розовый язык мелькал между губами. Когда Гарри оказался свободен и на ногах, Луи чуть сжал его локоть и настойчиво произнёс. — В мою комнату. И без глупостей. Ощущая на себе взгляды мамы и Олли, Гарри подумал, что не сможет выполнить поручение. Не сможет обойтись без глупостей. Когда Гарри очнулся от своего тревожного сна, весенний день медленно превращался в звёздный вечер. Воздух темнел, густел в кронах деревьев. В небе зажигались первые сверкающие блёстки. В спальне Луи, в этом ветхом убежище безумия, ничья злая воля Гарри не потревожила. Осознав, где находится, он резко сел. В груди оглушительно заколотилось сердце. К счастью, одиночество и тишину нарушал всё тот же шёпот полиэтилена и больше ничего. Кожу под подбородком стягивала корка засохшей крови, а под ней угадывалось пульсирование боли. Едва слышной пока, но она обещала разгореться со временем вновь в сжигающий пожар, стать больше и объёмней. Любое неосторожное движение могло вернуть Гарри в ту агонию, что оставили ему зубы Луи. Последнего, к сожалению или к счастью, всё ещё не было. Гарри становящимся привычным жестом глянул на запястье: таймер показывал завтрашний вечер, и сегодня можно было вздохнуть спокойно. Ещё сутки до очередного витка в танце со смертью. Именно дыхание для Гарри стало дефицитом. В этом доме, казалось, сами стены высасывали возможности его лёгких сокращаться. И даже когда удавалось глотнуть воздуха, с борьбой и через силу, внутрь проникал лишь холод от старых камней. Нужно было выбираться из этого ада камня и отсутствия времени. Стремление вернуться в реальный мир, в ту унылую, полную разочарований в себе и унижений жизнь беспокоило Гарри, словно зудело под кожей. Там его не ждало ничего хорошего, но здесь… Здесь было дно всего самого тёмного и извращённого, что вообще могло существовать. От этих мыслей в разнеженном сном сознании вспыхнула паника. Укол пришёлся в солнечное сплетение и за секунды, за несколько ударов сердца разросся, охватив всё тело. Напряжение сковало мышцы, конечности заледенели. В голове Гарри зашумело. Что, если он никогда, никогда не сможет покинуть стен этого дома? Смерть на фоне этой перспективы выглядела избавлением. Чтобы вернуться в чувство, развеять смятение и лишающую разума тревогу, Гарри укусил себя за запястье. Зубы вошли в кожу, но не прорвали её. Кровь не хлынула, как после укуса Луи. Боль слегка отрезвила, но не смогла заглушить ужас, сковавший душу. И тот стал только сильнее, пополз мерзкими щупальцами страха по венам, игнорируя свежую боль на запястье и вновь вспыхнувшую — на подбородке. Гарри ощутил, как его заполнял яд этого чувства, когда дверь приоткрылась. Не было облегчения от возвращения Луи, от треснувшего, наконец, безумного одиночества этого места. В образовавшуюся щель протиснулась чужая ладонь, пальцы обхватили дерево двери. Гарри чётко разглядел белые полосы старых рваных шрамов на подушечках этих пальцев и вскочил с кровати, затравленно озираясь по сторонам в поисках безопасного угла. Это не был Луи.