Сейчас.
Так много различных звуков за прикрытой дверью кабинета. Гарри вслушивается, пытаясь отличить один от другого, идентифицировать знакомые. Пэт возвращается с пластиковым контейнером салата и ещё одной чашкой кофе. Именно она становится виновницей нарушенной тишины, оставляя дверь прикрытой неплотно. — Я не голоден, спасибо, — отказывается Гарри от её немого вежливого предложения. Салат отодвигается в сторону и остаётся забытым. Удостаивается только одного взгляда, но и его хватает, чтобы вспомнить те времена, когда Гарри питался только такой едой. Прозрачная тонкая пластмасса и вкус под стать: такой же пресный и дешёвый. Дома никогда не ждал ужин: отец, бывший боксёр, после смерти мамы совсем одичал и кормил подрастающего сына лишь кулаками. Ржавого цвета воспоминание далёкого прошлого тянет за собой что-то свежее, не такое старое. Гарри, кажется, только сейчас понимает, что благодаря болезненным домашним урокам смог выдержать всё, что выпало на его долю у Луи в руках. Сейчас он мог бы даже поблагодарить отца за то, что не сломался в ночь, когда оказался между Луи и Лиамом. Волны болезненной ностальгии рождаются внутри тела Гарри и распространяются вокруг. Он вдруг проваливается в прошлое, более далёкое, чем то, каким стал Луи. Его вращает в круговороте дней, они растягиваются в года. Жизнь проносится перед глазами, и Гарри зажмуривается, чувствует, как его тошнит от скорости. — Мистер Стайлс, — вдруг прерывает Пэт это падение по спирали. — Кроме вас и умершей в лесу девушки был ещё один заложник, не так ли? Гарри делает глубокий вдох: Пэт словно в его голове, словно прочла эти мимолётные мысли. Попадание ею в цель вызывает у него уколы тревоги. — Да, — откашливается Гарри. — Лиам. Он погиб позже, уже перед тем, как особняк загорелся. — Вы знали, кто он? В сумятице мыслей есть одна яркая, предупреждающая — агенты точно знают, кем был Лиам, это не вызывает ни малейшего сомнения. Но стоит ли им знать, что и Гарри в курсе? Вряд ли. — Такой же заложник, как и я. Непринуждённое пожатие плечами отдаётся болью. Гарри вновь погружается в размышления, будто эта боль в его теле именно для того, чтобы утащить глубже в память, в мгновения, которые были и прошли. И больше не повторятся. Луи развеялся, как пыль по ветру. Его тело гниёт в больничном морге, но душа прекратила существовать. И может, так и должно было случиться: вспоминая все метания последнего дня в особняке, Гарри уверен — так лучше. Влажные мысли ползут, столь же скользкие и прихотливые, как и воды Темзы, один момент памяти без перерыва сменяется другим. Но дверь вновь открывается, разрушая мерное течение времени. Гарри выпадает из спасительного забытья в реальность. Типичный английский коп, юный и рыжий, просовывает голову в комнату. Светлые зелёные глаза шарят по присутствующим, пока не натыкаются на Гарри. На мгновение в них мелькает выражение, какое бывает у людей перед лицом величайшего несчастья: разрушительным природным бедствием или крупной катастрофой. Но миг проходит, и наваждение развеивается. — Автомобиль ждёт, — сообщает парнишка и исчезает за дверью. Агенты, не сговариваясь, собираются, и Гарри медленно поднимается с надоевшего стула, но прежде чем беспрекословно последовать за ними, задаёт мучающий вопрос: — Куда мы едем? И лучше бы не спрашивал. Агент Фармер натягивает чёрный пиджак на плечи: светлым в облике остаются лишь пряди седины на висках. — На опознание тел. В морг.
Тогда.
Прошло много времени, прежде чем Гарри покинул комнату, заполненную старыми вещами. История Лиама не пожелала оставаться там, как одна из поломанных игрушек или кусков ветхой мебели — преследовала, словно призрак грядущего, по коридорам дома. Ночь вступила в права, и темень окутала каждый закоулок особняка. Пробираться сквозь лабиринты комнат приходилось почти на ощупь, но то, что Гарри, очевидно, заблудился, волновало его меньше всего. Информация о том, что Луи — пропавший принц, путала мысли, конфузила сознание. Эта истина смешалась с жуткой правдой о рождении в колодце, и вместе они разрушили представление Гарри о мире, уничтожили всё, что он знал прежде. Шок вверг в прострацию. Комната сменялась тёмным переходом коридора. За ним следовала ещё одна комната. Им не было счёта, как не было в них света, и Гарри казалось, что ночь близится к завершению, уставшая наблюдать за его бесцельными скитаниями. Каменные стены под пальцами густо источали холод. Он цеплялся за кожу, стараясь ползти выше, но Гарри был недосягаем, может, потому, что отсутствовал мысленно, а может, потому, что был сыт. Лиам поделился едой, и вместе они перекусили, словно скрепили какой-то интуитивный договор без чётких правил. Гарри обязался сохранить информацию в тайне, но вслух не произнёс своего обета. И теперь, возвращаясь в спальню с шелестящим на полу полиэтиленом, он гадал: насколько власть Луи над ним сильна, и сдержит ли он слово. Потому что теперь, когда вскрылся нарыв, спрятанный временем и мамой во тьме колодца, когда бомба секрета происхождения одного из псов готова была разорваться, стало ещё больше причин спасти Луи. Не связанное с таймером притяжение вдруг обозначило себя, словно дремавшее до сих пор чудовище подняло голову и зарычало. Гарри понял — у него нет выбора, он не может умереть. Он обязан спасти принца. А дом, словно мешая, не выпускал из пыльного нутра. В Гарри медленно закипал гнев, подпитывался страхом и разгорался в настоящую бурю. Злость на сложившуюся ситуацию усугубляло и без того шаткое положение: вряд ли он мог позволить себе это чувство, будучи заложником в шаге от смерти. В какой-то момент мыслей о Луи стало так много, что Гарри потерял нить реальности и действительно поверил, что находится в сломанном разуме преступника, заперт во тьме и хаосе безумия. И как случались в его сознании вспышки собственной личности, когда связь на короткое время удавалось обуздать, так же волны света внезапно упали на стены дома, осветив подножие лестницы. Дрожь была инстинктивной: всё плохое, кажется, случалось на этих ступенях. Рука легла на перила, кожей Гарри почувствовал пыль и грязь. Каждый день ветер приносил частицы улицы в разбитые окна и оставлял здесь, возможно, чтобы именно сегодня и именно Гарри коснулся этого кусочка свободы. Прежде чем мышеловка захлопнулась бы окончательно. — И где же ты пропадал? Голос Луи разнёсся громом, спугнув безраздельно властвующую тишину. Свечи в его руках не было, свет шёл откуда-то из-за спины Гарри, и тем не менее ярость в горящих глазах не увидеть было невозможно. Такая злость могла быть вызвана лишь подозрениями; вопрос сам по себе нёс угрозу разоблачения. Внезапный ужас сковал ответ, не позволив ему покинуть губ. Смотреть вверх, на ярость Луи, было слишком волнительно, а обернуться в поисках источника света — слишком страшно. Так он и застыл изваянием, и только ладонь сжимала рассохшееся дерево перил. — Я просто… заблудился, — нашёлся наконец Гарри. От утренней меланхолии в холодных глазах не осталось и следа. Растворилась та близость, что возникла в проклятом круге вокруг колодца. Луи смотрел подозрительно и жестоко. В свою очередь Гарри постарался вложить во взгляд доверие. Преступник не верил его объяснению, и чтобы уравнять чашу весов между ними, оставалось довериться самому. В немой тишине между ними, пока Луи сканировал цепким взглядом уставшее лицо, мерцали, будто светлячки, отголоски радости. Живой. Вернулся. Таймер продолжал тикать в сознании, но уже не так зловеще. Впрочем, цветы этого светлого чувства быстро увяли, затоптанные ледяным подозрением. Гарри сглотнул, посмотрел вверх, на сжимающиеся в кулаки, чуть подрагивающие кисти, и попробовал оправдаться: — Я просто… бродил тут. Будь они одни, Гарри был уверен, его бы не трясло подобным образом, словно он оказался на краю обрыва, а внизу плескалось ледяное беспощадное ирландское море. Было нечто беззаконное в том, как прозвучали шаги позади, как ответы пламени на стенах качнулись. — Ты бродил по дому в одиночестве? Ты уверен? Присутствие мамы, её шелестящий пожухлыми листьями вопрос добавили в густую, вязкую от подозрений и страха пустоту каплю напряжения. Гарри захлебнулся ею: возможно, потому его губы дрогнули, а может, виной были потрясения и усталость закончившегося дня. Луи не волновала причина, он увидел движение и сделал свои молчаливые выводы. — Ты был с тем, другим, кто так бесцеремонно проник в наш дом? Мама попала в цель, хотя Гарри был более чем уверен, что ткнула она наугад; никто не был свидетелем их с Лиамом встречи. Но свеча в сухих руках отбрасывала на лицо, неподвластное возрасту, дьявольские отсветы. В блёклых глазах горела жажда расправы. — Я был один, — настойчиво повторил Гарри. И совершил ошибку. Будто сгусток самой холодной космической тьмы, Луи скользнул по ступеням вниз. В каждом движении — твёрдость, сталь принятого решения. Звук его шагов — эхо землетрясения, природное бедствие, несущее разрушение. Рука в волосах Гарри оказалась вовсе не для ласки: преступник схватился у корней и рванул так, что тьму под веками зажмуренных глаз осветили мириады ярчайших искр. Колени вновь бились о камень ступеней: Луи бесцеремонно тащил его вверх за волосы, в спальню, где объятий полиэтилена уже точно не удалось бы избежать. Кожа на голове горела от боли, а рана на подбородке заныла в предвкушении, словно намеченная на материи строчка, которая не в силах дождаться момента, когда же игла вонзится в неё. Так не должно было быть, но так было. Гарри ненавидел своё тело за желание подчиниться силе Луи, щедро даримой боли, но был абсолютно беспомощен перед мощью связи. — Мама умеет врать, — тем временем шептал пёс. Пламя свечи осталось далеко позади: где-то внизу лестницы оно освещало восторженную, полную истинного зла улыбку мамы, но было слишком хилым, чтобы достичь этого коридора. Вокруг царила ставшая привычной тьма. В ней растворялось всё, кроме звука. Значение имел только голос Луи, а не слова, что он произносил. — Ты — нет. Совсем нет. Гарри так и не услышал, в чём заключалась его ошибка. Он почувствовал всю обречённость до того, как спина коснулась шелестящего материала, а в углу комнаты вспыхнул огарок свечи. — Я никогда не хочу слышать от тебя ложь. Луи уже был сверху, будто все его движения — лишь отсветы молнии. Гарри не успел вымолвить ни слова, прежде чем нож приставили к рёбрам. — Подумай хорошенько, прежде чем что-то сказать, да? Тонкие черты лица, искривлённые злобой и ненавистью, всё равно были похожи на дорогой фарфор. Гарри приподнял левую руку, чтобы коснуться кожи и проверить, не была ли она такой же холодной и безжизненной, как он. Теперь, когда правда вскрылась, всё в облике преступника буквально кричало о том, что первые суждения были ошибочны, что глубоко внутри пса спрятана королевская сущность. Гарри видел те же светлые глаза, что у наследника трона, те же с рыжиной волосы. Пусть тот вырос подонком, но его чувство справедливости и инстинкты шли из самой глубины сознания, из закрытой на замок памяти о том, как его растили правителем. Но молчал, задумавшись: правда не должна была всплыть сейчас. Луи оказался во власти эмоций и недоверия и легко мог прикончить Гарри, если бы посчитал, что секрет угрожает безопасности мамы. — Ты видел Лиама? Тяжесть чужого тела на бёдрах ощущалась могильной плитой. Луи первым же вопросом загнал в угол, заставил проглотить появившиеся было слова. — Луи, пожалуйста! Молить — всё, что оставалось. Гарри выдохнул немую просьбу, услышал, как скрипнул под ним полиэтилен, почувствовал холод лезвия. Преступник наклонился ниже, сжал его ноги бёдрами; в глазах плясало пламя свечи, и, казалось, лёд зрачка был окаймлён золотистым сиянием. — А что в действительности значат цифры на наших руках? Про них ты тоже не договариваешь? Прикосновение Луи — расплавленное золото. Гарри вздрогнул, когда пальцы легли на горло, сразу под незажившим укусом. Их горячая сила потекла по коже: сначала было даже приятно, но уже через мгновение пришла боль. Тело инстинктивно выгнулось, и бок укусила сталь ножа. — Я не желаю тебе зла, — прохрипел Гарри. — Хочу спасти. Голос подводил, слабел, пальцы на шее свинцовыми переплётами становились только сильнее. Луи не слушал. В его лице зажёгся тот фанатизм, который Гарри уже видел. Шансов на объяснение не осталось. — Мне не составит труда расколоть тебя, — Луи лизнул его губы, коротко и влажно. — Может, ты думаешь, что я только пугаю? Может, дело в цифрах? Рука исчезла с горла, и Гарри втянул воздух. Оказывается, его было совсем мало в лёгких: они горели. В темноте, освещённой тусклой свечкой трудно было разглядеть таймер, что демонстрировал Луи, но Гарри напряг зрение. Возможно, на руке преступника сейчас отображался короткий отрезок оставшегося Стайлсу времени. Неприятная влажность растекалась под спиной: кровь пропитывала рубашку. Гарри не чувствовал боли от распоротой кожи на боку, всё его внимание сконцентрировалось на голосе Луи и вере в то, что тот не зайдёт слишком далеко. — Рика права, я слишком долго тянул с тобой. Гарри неприятно поразило разочарование в его голосе, некая готовность завершить трудное дело. Какая-то ужасающая сила подчинила тьму в комнате себе и вместе с ней проникла в тело: Гарри не мог говорить, не мог дышать. — Луи, остановись, — всё же выдавил он. — Не я твой враг. Они не могли позволить себе это безрассудство: Зейн был близко, Гарри мог чувствовать затаившуюся опасность. Но преступник не слушал, им уже овладела жажда крови, желание отделаться от смущающих обстоятельств, от заложника, ставшего кем-то другим. Луи пока не понимал, кем для него стал Гарри. — Вы все мои враги, — бросил он. Полиэтилен на кровати хрустел и скрипел под их телами. — Ты лжёшь мне, ягнёночек, и я собираюсь выяснить почему. Луи пружинисто спрыгнул с постели, и у Гарри возникло жгучее желание тоже покинуть её. Он потянулся следом, но тут же был остановлен: сильные пальцы сжали плечо, преступник придержал его, а второй рукой сделал молниеносный выпад. В следующее мгновение Гарри ощутил то же, что произошло с ним в поезде: сердце внезапно отказало, а с ним — и конечности. Приподнятый корпус рухнул обратно в кровать на хрусткий полиэтилен. Тело сотрясал припадок. Ни возможности говорить, ни даже дышать. Только страх. Луи усмехнулся, откровенно наслаждаясь видом, и с лёгким снисхождением произнёс: — Волшебство. Оно у меня в пальцах. Под этим покровительственным взглядом Гарри вдруг осознал очень важную вещь: Луи оказался в собственной темнице, он не понимал, что реально, а что — выдумка его сломанного разума. Маска сплавились с душой, из этой камеры было не вырваться. Пока преступник отлучался, в одиночестве его кровати, превратившейся в жертвенник, Гарри думал не о том, через что должен будет пройти прямо сейчас, чтобы насытить жажду Луи. Искусственный припадок потихоньку сходил на нет, а на его место вплывала пустота, подобно утлой лодочке на совершенно спокойной речной заводи. Гарри казалось, что он покинул своё тело, распростёртое в кровати, и покачивался на лёгких волнах. — Эй, — лёгкой пощёчиной вернувшийся Луи разрушил иллюзию и привёл в чувство. — Не теряйся, я ещё даже не начал. Это не в счёт. Пальцем преступник провёл по телу Гарри и сунул его, окровавленный, в рот. Будь Стайлс в своём уме, его обязательно бы затошнило, но кажется, он сломался так же, как сломался когда-то Луи. — Пожалуйста, послушай меня… — Уже собираешься признаться? — преувеличенно-разочарованное выражение искривило клюквенные губы. Луи вновь оседлал его: в руке было небольшое полотенце. Ничего угрожающего. — Луи. Я не могу сказать сейчас, но я прошу — поверь мне. — Ягнёночек, — фыркнул преступник. Покой, какого никогда прежде не ведал Гарри, смыло волной беспокойства. Ледяной тон был красноречивее произносимых угроз. — Я даже рад, что наконец разделаюсь с тобой. Никаких непонятных цифр, никаких томительных сомнений. — Я не сделал ничего против тебя. Гарри перехватил руку с полотенцем, не позволив тряпке опуститься на своё лицо. Луи, всё с той же ненормальной, совершенно оторванной от реальности улыбкой, замер, позволил удержать свои запястья. Между взглядами вспыхнуло напряжение, но тут же сгорело от недоверия. — Можно ли приравнять намерение к действию? — философски молвил Луи. Его слова рассыпались искрами боли: удар пришёлся в челюсть, и Гарри расцепил свои пальцы на чужом запястье, чтобы прикрыть лицо от повторного. — Я считаю так: ты обманываешь меня, а значит, твои мысли, твои намерения уже не чисты. Резкость касаний уже не приносила боли, это было ничто по сравнению с тем, как болело место удара, как ныл порез на боку. Луи связал Гарри, словно пойманное животное, и сил сопротивляться уверенным профессиональным движениям не оказалось. — Последний шанс. Скажи мне, где второй парень и кто вы такие? Гарри ответил упрямым безмолвием. Ему хотелось прокричать в искривлённое фанатизмом лицо о том, кто сам Луи, но этого нельзя было делать. Гарри не мог разрушить призрачный шанс Лиама вернуть принца семье и миру. — Ты всё равно заговоришь. Ткань легла на лицо, неприятно коснулась кожи и скрыла сумрак, разгоняемый мигающим светом свечи настоящей тьмой. Гарри дёрнулся, но руки были плотно связаны, тело — обездвижено. А потом полилась вода. Мгновенно она пропитала ткань и проникла в нос. От неприятных ощущений Гарри закашлялся, попытался вдохнуть, но добился лишь того, что ещё больше ледяных капель оказалось внутри. Дорожками капли текли по щекам и ушам, издавали противный перестук, падая на полиэтилен. Гарри бился выброшенной на берег рыбой, пытаясь вдохнуть, в панике открывая рот шире, но получая вместо необходимого, отчаянно желаемого воздуха лишь больше воды. Несмотря на это, часть сознания всё равно запоминала окружающие мелочи: кровь с тела капала беззвучно, не то что вода; тяжесть Луи на его бёдрах была тёплой; ветер за окном шумел надоевшими листьями. Мгновения агонии продолжались бесконечно. Гарри мнилось, что он бессчётное количество раз умер от удушья и воскрес, чтобы помучиться ещё. А потом влажная тряпка с хлюпающим звуком покинула его ледяную кожу. Вдохнуть Гарри всё равно не успел: горячие губы прижались к его собственным. Луи целовал настырно, жадно. С тем же фанатизмом, с которым пытал или потакал указаниям мамы. В комнате стало слышно лишь звук его занятых губ, не слишком отличающийся от плеска волн, бьющихся о берег. Гарри не видел разницы между мокрым полотенцем на лице или этими алчущими губами: воздуха для дыхания не было в обоих случаях. — Видимо, ты недостаточно сильный, — подписал преступник приговор, с усилием отрываясь от губ Гарри. — И мы оба ошиблись, это точно твои цифры. Я всё решил. О мучившем полотенце напоминала только влага на лице и пробирающий до костей холод замёрзшей кожи. Луи отбросил его в сторону, и с противным чпоком оно упало в пыльный угол. Но глаза, горящие настоящей решимостью, остались. Гарри наконец овладел собственным дыханием, но больше ни на что времени не хватило: у Луи в руках вновь появился нож. Преступник потянулся, коснулся им предплечья с обратной венам стороны. Лезвие вошло в кожу, и Гарри закричал. Из-за сбитого дыхания звук вышел сдавленным и тут же прервался: Луи вновь прижался губами к широко открытому рту. Словно впивал его растворяющуюся жизнь. Надрез вышел глубоким. Кровь брызнула Луи в лицо, оставив на щеках пятна гораздо ярче лихорадочного румянца. Медный запах наполнил комнату. Острая боль в руке, затруднённое дыхание, мерзкий запах, вернувший Гарри вновь в самое начало этой истории, в лес, где умерла незнакомая девушка — всё это сдавило грудную клетку, будто неподъёмный камень упал сверху. Луи ещё что-то шептал, боролся с собой и связью, пытаясь занести руку с ножом над сердцем Гарри. Кровь бодро сочилась сквозь порезы на теле на шуршащий полиэтилен. Безумие прибывало. Тьма нарастала. Прежде чем соскользнуть в обморок, Гарри увидел цифры на дрожащем в напряжении запястье Луи. Они отсчитывали последние минуты.