Сейчас.
Смерть хозяйничает в этом здании. Смерть царит в коридорах, обнимая заплаканных близких у белых дверей палат. Смерть таится у стойки регистрации, тихим голосом отвечая на взволнованные вопросы в телефон через юную девушку. Но особенно много смерти на нижних этажах здания, где располагается морг. Конечно, там нет невыносимого зловония, которое вползает в ноздри и рот, мешает дышать, останавливает сердце, потому что это самый страшный на свете запах. Так пахло вокруг колодца в лесу. В морге же пахнет стерильностью. Гарри всем сердцем не хочет туда идти, страшась последнего взгляда на истерзанное тело Луи, но знает, что ему нужно. Не из-за агентов, а чтобы просто попрощаться. Но пока ещё они вверху, у стойки регистрации. Гарри заполняет форму, вписывая личную информацию в нужные строки мелким прыгающим почерком. Пэт останавливается рядом, упирается локтями в стол и, бросив взгляд в его лист, произносит: — У вас красивое имя, Гарри Стайлс. Как у знаменитости. Даже немного жаль, что вы не всемирно известный певец, а школьный учитель. Он лишь печально усмехается. — Знаете, агент Кадиган, мы не можем выбирать, кем нам родиться. Мы можем лишь выбирать, кем нам казаться. Одежда говорит больше, чем лицо, ведь одно — наша сущность. Другое — случайность. В отяжелевшей голове мысли еле ворочаются, но эта — чёткая, осознанная. Гарри говорит тихим голосом, вовсе не надеясь, что женщина поймёт. Он говорит для себя. — Так же и с именем. Оно — случайность, не отражающая мою сущность. Дыхание на шее, может быть — призрака Луи, может — самой смерти, напоминает правду. Гарри прикрывает глаза на миг, роняет тяжёлый выдох. Он не притворяется заинтересованным разговором, не ждёт её ответа, просто где-то в глубине себя понимает, что говорит о Луи. О его королевской сущности, которую не смогла извратить даже мама, с её чудовищными методами поломки детских душ. Луи — преступник… Нет, Уильям — принц. Принц остался собой даже после того, как выбрал кожу пса. Удовлетворённый правдой призрак летит дальше по коридорам городской больницы, оставив после себя ледяные мурашки на коже. Девушка за стойкой регистрации принимает бланк. Агенты просят следовать за ними. А выжженная исчезновением таймера кожа горит под бинтами на запястье. Впереди ждёт трудная встреча, словно участь, словно наказание за содеянное. Гарри не должен был выжить. Нет.
Тогда.
До рассвета оставался всего один угольно-серый час. Гарри смотрел, как затухало в камине пламя, всю ночь яростно метавшее искры. Между ним и Луи огонь тоже утих. Кажется, преступник спал. Повернуться Гарри не мог, потому что боялся всплесков утихшей было боли. Всё его тело оказалось истерзано. Пытками. Удовольствиями. Он не знал, что было хуже для души. Луи спал на спине, приоткрыв рот. Тихое сопение, вырывавшееся у него вместо бесшумных вдохов, заглушал лес. Гарри мечтал услышать звуки большого города: нервные автомобильные гудки, громкий пьяный смех, грубые рассерженные ругательства. Тишина и дикость этого места сводили с ума, возможно, больше, чем безумие и непоследовательность пса. Невозможность заснуть и сбежать от боли тоже не помогала успокоиться. После попытки Луи избавиться от него, Гарри проспал почти сутки, утонул в темноте беспамятства и теперь был лишён риска отключиться. Несмотря на физическую усталость, мозг продолжал упорно бодрствовать. Поэтому Гарри не нашёл более интересного занятия, чем разглядывать острые, по-королевски правильные черты спящего лица, изредка отрываясь и кидая взгляд на светлеющее пятно окна. Против всякой логики это занятие заглушало съедавшую его тревогу. В заточении в холодном мире камня и сумасшествия пошёл шестой день. А казалось — вечность, помноженная на вечность. Воспоминания о прошлом затёрлись и выцвели; построенные в реальном мире межличностные связи разрушились, превратились в прах и развеялись с тем ветром, что так надоедливо шумел листвой за окном. Остался только Луи и странная привязанность к нему. Доверие, незаслуженное, но глубокое, подобно жерлу рокового колодца. Связь переросла в нечто большее. Гарри понимал это тем отчётливее, чем ровнее его сердце билось под звуки сонного дыхания преступника. Стук чужого сердца успокаивал. — Что ты сделал со мной? Гарри показалось, будто он произнёс эти слова мысленно, но губы шевельнулись, и в рассеивающуюся темноту упало “Луи”. Не прерывая, казалось, безмятежного дыхания спящего человека, тот открыл глаза. С мальчишеским хладнокровным любопытством они уставились на оторопевшего Гарри. — Что сделал? Правда оказалась простой и не пряталась в глубине; Гарри честно признал, не отводя своих глаз: — Приручил. Луи засмеялся. — Что? Нет. Люди — не животные. — С каких пор ты считаешь меня человеком? Ленивая усмешка скривила красивый рот Луи. Он устроился в кровати удобнее под хруст надоевшего Гарри полиэтилена, словно и не чувствовал неприятных липнущих прикосновений к своему торсу. Или давно уже привык к ним. Нежное касание ладони к запястью оказалось громче любых, самых красноречивых слов. — Ты так и не ответил, как тебя зовут. — Гарри, — без борьбы сдался Стайлс. — Меня зовут Гарри. Кусочек тёмно-серого неба в прямоугольнике окна светлел всё более. Вместе с ним светлело на душе, в Гарри разгоралась надежда. Может, не всё ещё потеряно, и для них обоих есть шанс. Лёгким разочарованием оказалось молчание Луи. Гарри ждал, что тот назовёт его по имени, произнесёт своим сиплым, полным опасности голосом эти несколько звуков. Но преступник молчал и только улыбался как-то слишком темно для наступающего утра. Мерное течение крови в венах — именно в нём пряталась связь — прервалось, когда Луи перевернул руку Гарри, которую до этого безмятежно поглаживал. Его палец прочертил чёрные цифры под кожей. Тик-так. Тик-так. Безумие, копившееся в этом месте много лет, заразило Гарри. Он рассмеялся с характерными искрами в голосе лающим злым смехом. Пальцы задрожали, но преступник сжал их, крепко и ободряюще. — Не надо, не бойся. Мы справимся с этим, — негромко и спокойно отозвался он. — В этот раз, я клянусь, это не из-за меня. А от любой другой опасности я смогу тебя защитить. Солнце наконец побороло затянутое сумерками небо и ярко зажглось, разбросав вокруг горячие капли рассветных лучей. Ничто не преградило им путь в комнату, и, словно хозяева, они ворвались в незашторенное окно. В утреннем золоте пыль на горизонтальных поверхностях заблестела, подобно алмазной крошке. — Я так много раз ошибся с тем, кому принадлежат эти цифры и чья жизнь в опасности, — истерика в голосе, несмотря на успокаивающие прикосновения Луи, сверкала ярче пыли в свете солнца. — Раз за разом эти чёртовы цифры появляются вновь, когда, казалось бы, уже всё позади! — Зейн. Оцепенев, Гарри посмотрел прямо на собеседника. Смех засох в горле и осыпался обратно по пищеводу острой крошкой. Стайлс закашлялся, прижав ко рту кулак, вторая рука так и осталась в ладони Луи. — Я совсем забыл про него. Прохладные, закалённые обращением с оружием руки коснулись его щёк, потянули понуро опущенную голову Гарри вверх. — Я хочу видеть твоё лицо, — настоял Луи, когда почувствовал сопротивление. Оставалось сдаться: Гарри поднял голову с вызовом, обращённым скорее к самой судьбе, чем пытавшемуся смягчить его страх преступнику. — Забудь о нём снова. Он не твоя проблема, — Луи коснулся большим пальцем нижней губы, мягко, с видимым удовольствием провёл по ней. Удовлетворённый выдох заглушил бешеный стук сердца Гарри. В этот раз страх кольнул лишь один раз и растворился в тёплых прикосновениях грубых рук. Возбуждение зажгло кровь. И вдруг Гарри оказался в объятиях. В них было одновременно тепло и спокойно, проблемы, у которых пока не существовало решения, отошли на задний план, все остальные — развеялись. — Ты удивительный, — тело пронзила сладостная судорога от горячего шёпота в ухо. Мерзкий, прижимающийся к коже полиэтилен больше не имел значения, холод раннего утра не мешал. — Почему ты не бежишь прочь? Я доставил тебе столько боли. — Боль — это всего лишь ощущение в данном мгновении времени. Но время беспрерывно движется вперёд, и боль имеет свойство заканчиваться, — Гарри говорил тихо, но твёрдо, абсолютно уверенный в своих словах, а Луи тем временем внимательно изучал его лицо, словно пытаясь понять что-то крайне важное. — У меня было очень много таких мгновений. Преступник взял Гарри за другую руку, повернул её бледным запястьем вверх: на светлой коже, словно цветок на снегу, алел его укус. Метка совсем не ощущалась, потерявшись среди других отголосков боли. Глядя на отметину, на то, как смуглые пальцы Луи касались припухших краёв, голова Гарри пошла кругом. — Кто? — безэмоционально проронил он, продолжая касаться дела своих рук. Вернее, зубов. — Когда моя мама умерла, папа… Он слетел с катушек, — Гарри не хотел вдаваться в подробности и спрятал всю горечь и трагизм собственной жизни за шуткой. Но об улыбке не было и мысли ни у одного из них. — Тогда тебе не нужно возвращаться туда. — Луи, — со слабостью, вызванной испугом, возразил Гарри. Его взгляд метнулся за окно, на весеннее утро, что в спальне пса было холодным и каменным, но в городе наверняка тепло согревало лучами многочисленных прохожих и радовало глаз. Не то чтобы он действительно надеялся вернуться назад, когда проклятие связи изживёт себя. В голове Гарри всегда роилось множество мыслей, и никакая из них не была о благополучном возвращении к повседневности. Но вылетевшие изо рта Луи слова вдруг всколыхнули полумёртвую надежду на благополучный исход. — Останься со мной. Это место, сотканное из преступлений и жестокости, было словно из сна. Гарри до сих пор по истечении долгих болезненных дней не понимал, спит он или бодрствует. Безумие затягивало всё глубже, но против воли. Как он мог остаться тут? Не мог. — Это не мой мир, Луи, — истерзанные, вымазанные в пыли ладони легли поверх сбитых костяшек преступника. — И не твой. И хотя щёки овевала нежная теплота дыхания, их носы почти соприкасались, так близко находились лица, расстояние между душами после этой фразы увеличилось. Луи закрылся, получив отказ. Веки Гарри опустились, вместо красивого лица перед глазами предстала темнота. Но по-королевски правильные черты лица невозможно было забыть, невыносимо было не представлять. Образ Луи горел в голове, подобно сжигающему лес огню. Образ совершенно уникального чудовища, к которому невозможно было оставаться равнодушным. — Какая разница? Жизнь — лишь мгновение, возникшее из пустоты и уходящее в неё, — зашелестел его голос, обволакивая, словно бархат. — Только ты можешь выбрать, как прожить свою: существовать по серым правилам вечность или сгореть искрой, быстро, но сладостно. Губы легко скользнули по щеке Гарри. На коже, которой они горячо коснулись, остались влажные следы. Разум кричал о неправильности таких рассуждений, об опасности философии Луи, но душа уже сдалась на волю победителя. Гарри с ужасом осознал своё отличие от других, своё полное поражение. Осознал своё глубокое согласие с преступником. Уже давно сердце Гарри открылось для Луи — тот тайник, где прятались самые сокровенные желания, мечты и сны. Послушно душа опустилась на колени перед ним, ожидая окончательного разрушения. Вопреки любым ожиданиям, Луи оказался сложнее: давал так же много, как забирал. Алым заревом восстала в памяти картина булькающей кровью в горле девушки, что по велению Луи была так хладнокровно убита Рикой в лесу. Преступник забирал жизни, Стайлс не хотел знать, как давно и по сколько. Но ему, словно насмешку над вселенским балансом, Луи жизнь вернул. И, может быть, будь у Гарри чуть больше смелости, он осознал бы в этот же момент: он и не жил до этого самого момента. — Мы ещё вернёмся к этому разговору, — Луи поднялся. Заскрипел полиэтилен. — Ты поспи, а у меня есть неоконченные дела. Зубы за алыми губами скрипнули с досадой, напугавшей Гарри: Лиам пока не был пойман, и преступники всё больше раздражались по этому поводу. Гарри не знал, хочет он, чтобы всё, наконец, закончилось или же продолжалось ещё какое-то время. — Луи, я не могу, — врать, чтобы остановить его, даже не пришлось. Гарри сказал чистейшую правду, взглянул в ледяные глаза снизу вверх с таким детским разочарованием, что преступник смягчился. Острые черты его лица наполнились снисхождением. — Из-за боли? — Да. К тому же я спал довольно много, больше не хочу. Луи склонился над сидящим в кровати Гарри и потянул его левую руку к себе. Прежде чем с губ успело сорваться возражение, зубы уже впились во вчерашний укус. Боль была адской, и Гарри что было сил рванул руку назад. Преступник отпустил. Он не двинулся с места, так и нависал над кроватью мрачной тенью. На губах кровь. — Знаешь, ты обладаешь истинной красотой, и от этого я не могу контролировать себя. Не могу остановиться, — Луи вытянул руку с раскрытой ладонью, будто хотел коснуться его кончиками пальцев, но передумал. — Красотой, порождённой тьмой и страданием. Ты должен принадлежать этому месту. Ответить было нечего. Гарри перевёл поражённый взгляд на повреждённую руку, которую бережно прижимал к груди второй, и вдруг почувствовал трепет внутри. Слёзы, выступившие на глазах в момент, когда зубы Луи вонзились в плоть, высохли. Место укуса ещё пульсировало болью, но та боль была другая, сладкая. Она пронзала и отпускала, пронзала и отпускала, не унималась, не останавливалась. — Теперь понимаешь? — Луи знал, что он чувствовал. Снисходительным понимающим взглядом окинул всё его трепещущее тело и отвернулся, не дождавшись ответа. А Гарри и не собирался отвечать. Его сил хватало лишь на то, чтобы не стонать, ощущая волну за волной болезненного и сладостного одновременно. — Что ж, — донеслось до него из дальнего угла спальни. — У меня есть лекарство от твоих бед. От сиплого и полного спокойного удовлетворения голоса Гарри пришёл в себя, словно очнулся от зачарованного сна. У него даже перехватило дыхание от неожиданности: он так сильно ушёл в ощущения, подаренные укусом Луи, с головой. В сильных пальцах, полных волшебства, белела тонкая палочка сигареты. Гарри не хотел или не мог остановиться, продолжая хихикать. Виной тому была то ли какая-то шутка, сказанная Луи, то ли вся та дурь, что они выкурили. Но счастье беспричинно пузырилось внутри и вырывалось всхлипами смеха изо рта. И хотя в каменном особняке не было места радости, искусственная, вызванная наркотиками, она рождалась в груди и громким смехом разлеталась по углам. Звучание их голосов пронеслось по длинному коридору, миновало вызывающую дрожь ужаса лестницу, распахнуло одну из старых дверей. Сиплый смех любимого сына ворвался в мамину спальню и задел то трепетное, единственное живое, что оставалось в душе этой женщины. Иначе Гарри никак не мог объяснить, почему на пороге спальни Луи, прерывая их совместный беспричинный смех, ледяным изваянием застыла Рика. Чёрные, по-кошачьи раскосые глаза опасно блестели. — Луи, — процедила девушка сквозь стиснутые зубы. Гарри услышал их недовольный скрип, увидел, как напряглись лицевые мышцы скул. Словно непослушный мальчишка, уверенный в своём очаровании, что всегда помогало избежать наказания, Луи вскинул голову. На клюквенных губах ещё играла улыбка, глаза — отражение летнего неба, того самого глубокого оттенка самого солнечного дня. — Рика, — без издёвки, спокойно произнёс Луи ей в тон. Тишина между ними нависла грозовым облаком. Гарри заранее ощутил запах сырой земли и электричества, что непременно оставит после себя буря. От одной мысли, что тонкие женские руки, полные смертоносности и беспощадности, сейчас заберут Луи с собой, утащат прочь из кокона, что они соткали вдвоём, Гарри задрожал. Ему вдруг отчаянно захотелось заплакать. — Мама ждёт тебя в спальне. Довольно давно, — осуждающе бросила Рика первую молнию. Гарри повернул голову, чтобы успеть уловить реакцию Луи: его растрёпанные волосы обрамляли лицо, придавая острым чертам мягкости, вокруг глаз прорезались морщинки смеха. Красота его проникала в самое сердце Гарри и там пускала свои ядовитые корни, укореняясь навсегда. В это время Рика пожирала Гарри глазами. Навязчивое внимание сотнями игл впилось в кожу, что кровь прилила к лицу в жарком румянце. Минуты молчания текли, как во сне, но вдруг ткань оцепенения разорвалась всё ещё искрящимся голосом Луи, и Гарри вздрогнул. — У меня нет сейчас желания носиться за этим странным парнем по лесу. Если бы у него были планы насчёт нас, он бы уже что-то выкинул, — слова Луи неторопливо плыли в воздухе и разбивались вдребезги о прозрачную стену напряжения вокруг Рики. — Думаю, он всего лишь пытается выбраться из нашего леса, чтобы вернуться домой. — Луи! Её напор, то, с какой злобой она схватила его за бицепс, обескуражили Гарри. Короткие ногти царапнули бронзовую кожу, и ощущение это сменилось яростью. Луи никак не отреагировал на её попытки встряхнуть его, Гарри же был готов убить за это прикосновение. Тень опасности, нависшая над ними, заставляла крепче держаться за мгновение благополучия. Луи мягко убрал её руку. В его облике сквозила плавность. Он будто плавился, как воск, и неясно: было ли дело в наконец найденном равновесии между ним и Гарри или в выкуренной ими траве. Или в апрельском солнце за окном. Ветер, гуляющий по спальне, забравшийся сквозь окно без стекла, растрепал и без того хаотично лежащие пряди. Луи поднялся на ноги. Жалобно скрипнул полиэтилен, умоляя остаться. — Я скоро вернусь. Лишь дам ей знать, что не могу покинуть дом сейчас. “Остановись”, — хотел бы крикнуть Гарри, но под убийственным взглядом Рики замер, застыл маленьким кроликом перед удавом. Девушка источала волны ненависти. Всё её удивление от странного, несвойственного Луи поведения превратилось в сжигающую ярость. Не было сомнений, что перемены, так неприятные ей, были вызваны именно Гарри. Но Луи коснулся щеки грубой рукой, провёл вдоль бледной кожи, и Гарри ткнулся, будто конёк, в его ладонь. Отчаянность, с какой им обоим хотелось сохранить мгновение, граничила с безумием. Преступник одним взглядом успокоил, одним лёгким поглаживанием убедил. — Я скоро. Пальцами ободряюще, с глубокой нежностью взъерошил волосы Гарри, прежде чем выйти вслед за Рикой. Оцепенение охватило на миг при взгляде на сильные, покрытые шрамами плечи и сразу же отпустило, стоило остаться в комнате в одиночестве. Тишина шелестела вокруг, словно прощальный шёпот.