Тогда.
Эта история начиналась с близости к смерти. Никто не знает, когда наступит его конец, никто не подозревает, когда сердце остановится, прервав ритм толчков молчанием. Человеческое тело запрограммировано на самоуничтожение. Таймер где-то глубоко в мягкой живой плоти неслышно тикает, отсчитывая секунды до смерти. Глоток воздуха обнуляет цифры, возвращая табло в исходное положение, и до следующего вдоха он вновь считает мгновения. Замкнутый круг, который невозможно разорвать. Только если сдаться и умереть. Но рано, ещё слишком рано было ставить точку. Впереди вилась тропинка, и он переставлял заплетающиеся ноги в попытках добраться хоть куда-нибудь. Дышал тяжело и хрипло и мог только молиться о том, чтобы внутренние органы оказались не задеты. Очередной шаг. Всхлип. Внутри почти не осталось сил, чтобы бороться. Тем не менее он продолжал идти вперёд, с упрямством, которого раньше в себе не замечал. Минувшие события изменили всех, оставили неизгладимый отпечаток в каждой душе, что волею судеб оказались в том поезде. Кровь скапливалась в ране, толчками вырывалась наружу, сочилась сквозь сомкнутые пальцы, делая их скользкими. Боль от засевшей в теле пули была похожа на сильные порывы ветра: её невозможно было остановить, невозможно было укротить. Она властвовала над телом и разумом, подчиняя себе. В очередном приступе острой боли он остановился, упёрся ладонью в дерево. Для Гарри это был конец: он чувствовал нечеловеческую тяжесть в теряющем кровь теле и пустоту в голове. Во рту был металл, и чтобы убедиться в правдивости своих опасений, он сплюнул под ноги. На тёмной земле почти не было видно крови, а вот на траве, на низких широких листьях вокруг — смазанные густые капли. — Дерьмо, — процедил он сквозь зубы. В ответ лишь шелест листьев и далёкий рокот вертолётов. Одна рука всё также зажимала огнестрельное ранение на боку, как научил Луи, второй он оттолкнулся от дерева, оставляя после себя багровый отпечаток ладони. Пальцы тряслись от напряжения и соскальзывали по окровавленной одежде вниз, но он шёл, стиснув зубы, сжав до скрипа челюсть. Вокруг не было ничего, кроме бесконечной листвы. Она шумела на ветру, будто тихий женский смех — сама Судьба шутила над ним. Лес не заканчивался, и цели не было. Впереди неизвестность. Но, несмотря на тщетность всех его усилий, Гарри всё равно переставлял ноги и шёл дальше. Боль плелась следом. И летела далеко впереди. Его согнуло пополам, и он снова сплюнул накопившуюся во рту кровь. Боль оказалась вокруг и внутри него. Смерть распахнула свои объятия и ждала, но окровавленные губы скривились в ухмылке, и Гарри сделал ещё шаг. Из последних сил. Его единственный вариант — умереть. Его единственный выбор — сделать это на своих условиях. Это Луи поставил точку в рассказе его жизни, и сейчас, в непосредственной близости от смерти, когда костлявая уже тянула свою загребущую руку по вымученную душу Гарри, он возвращался мыслями назад, к тому, с чего начался его конец. Ровно неделя. Прошла.
Сейчас.
Первым делом Гарри бросает взгляд на его правую кисть — источник его жестокости, его волшебства. Он до сих пор слышит сиплый голос в своей голове, когда Луи произносит это вслух: “Волшебство. Оно у меня в пальцах”. Ткани уже нет на теле, но ему никак не поднять взгляд от пола. Не взглянуть в лицо своей потере, которую так долго отрицал. Но Олли был прав: у Луи никогда не было достаточно сил, чтобы справиться с Зейном. Как бы сильно Гарри ни старался, у него также не было шансов спасти принца. Место таймера на запястье пульсирует болью, как бы говоря о том, что это судьба. Случилось лишь то, что было предначертано. Убедив себя такими мыслями, Гарри выпрямляется, смотрит, наконец, на остывшее тело. И не узнаёт. Чтобы осознать увиденное, требуется долгое мгновение, за которое планеты сбиваются с курса и гаснут далёкие звёзды. Несмотря на бледность мёртвой кожи, в ней не угадывается бронзового оттенка. Тёмная смуглость. — Это последний из преступников? — спрашивает агент Фармер. Его абсолютно спокойный вид, то, как безмятежно и расслабленно прижимаются бёдра к одному из стоящих в помещении металлических столов, напускное. Гарри сам играл с ними в эту игру целый день. На размышления слишком мало времени. Нет даже мига, чтобы решить, как ответить, как сохранить Луи и дальше в тени от их пристального внимания. Гарри даже не до конца понимает, что на полке холодильника лежит тело Зейна. Не Луи. — Это один из сыновей мамы. Он был в поезде, но, кажется, не с ними. Была какая-то стычка, — ответ инстинктивно срывается с губ. Гарри удивлённо моргает, обескураженный открытием, отсутствием Луи в морге городской больницы. — Хорошо, — Пэт, кажется, выдыхает с облегчением. — Честно говоря, нам до последнего момента казалось, что вы скрываете важную информацию, Гарри, — Энди подаёт знак прикрыть тело, и Зейн оказывается под простынёй сухими руками старика-патологоанатома. — Зачем мне это? — растерянно хлопает ресницами Гарри. Он не чувствует облегчения, не гадает, где же тело принца. В голове только гулкая пустота, в которой слышно шелест листвы и шёпот полиэтилена. — Абсолютно незачем. Давайте спишем на профессиональное недоверие. — Профдеформация, — поддерживает партнёра Пэт. Они покидают морг, попрощавшись с доктором. Гарри слышит, как скрипят задвигаемые обратно в холодильные камеры полки, как скрежещет замок, запирая хладные трупы внутри. Пока их не сожгут через несколько дней. Опознание произведено, больше ждать нечего. И тогда последняя память об ужасной маме рассыпется прахом, жуткие истории больше не повторятся. — А как вы узнали, что я говорю правду? Я о Зейне, последнем парне, — всё-таки спрашивает Гарри уже наверху. Девушка за стойкой, которой он отдавал бланк со своими данными, подкрашивает губы яркой помадой. Должно быть, смена заканчивается, и она собирается домой. — На самом деле, ещё один заложник выжил. Мистер Пейн дал показания, полностью подтверждающие все ваши слова, а также свидетельствовал, что последний из членов группировки погиб во взрыве, разрушившем особняк, — Энди даже не смотрит на Гарри, сообщая эту информацию. Его рука, с зажатой в пальцах шариковой ручкой, скребёт роспись в журнале посещений. Брови Стайсла ползут вверх, он сам это чувствует, но остановить их не в силах. — Лиам выжил?! — Да, — улыбается Пэт. — Простите, что не сказали сразу. Мы должны были увериться в вашей правдивости, — она делает движение рукой, как бы объясняя. Агент Фармер хмыкает неразборчиво: — Такие люди обычно не умирают, — и больше ничего не добавляет. А Гарри и не нужно: он сам знает, кем является Лиам Пейн и на кого он работает. Агенты по очереди пожимают Стайлсу руки на прощание, на этом их знакомство заканчивается. За стеклянными дверями больницы властвует майский вечер. Он пахнет первыми цветами и автомобильными выхлопами. Город шумит вокруг, такой не похожий на лес, в котором Гарри встретил семью мамы. Запястье зудит и ноет под бинтами, боль неожиданно нарастает. Не тратя времени на ностальгию и пропитанный ароматом воспоминаний воздух, Гарри спешит убраться с людного пятачка асфальта перед больницей. Горящие жёлтым электрическим светом фонари остаются за спиной, а темень городского переулка за каким-то дешёвым баром раскрывает объятия. Гарри останавливается, приваливается, обессиленный, спиной к грязной каменной стене. Пальцы дрожат, когда он распутывает белый больничный бинт, вовсе не боясь сделать ране хуже. Ему нужно знать, необходимо увидеть. Когда тонкая полоска ткани, в темноте похожая на молочную змею, вьётся вниз и падает на асфальт, Гарри, нахмурившись, склоняется ниже. Его рука в ужасном состоянии, словно изорванное полотно картины, скроенное по кусочкам. Множество швов, соединяющих кожу, всё равно не в силах скрыть масштабы полученных повреждений. Первое, что понимает Гарри — его рука не будет прежней никогда. Отметины и бугры останутся на запястье навсегда, и о коротких рукавах он может забыть. Вид раны действительно шокирует. Второе, что он понимает — это не следы ожога от потери таймера. И вот тут гравитация даёт сбой, внутренний мир сходит с орбиты, набирая обороты в полёте в бесконечность. Гарри сползает по стене вниз, прикрыв лицо руками. Из-за ладоней слышится тихий, но полный безумия смех. Шок медленно оседает в лёгких нехваткой дыхания. Прохладный вечерний асфальт холодит ноги, уговаривая подняться. Совсем рядом звучат рассерженные сигналы автомобилей. Гарри задирает голову вверх и пытается увидеть звёзды, но городское небо затянуто тучами смога. Он так и сидит, представляя себе, как девушка-администратор стучит каблуками по улице, направляясь домой, а старик-патологоанатом ждёт рейсовый автобус; как агенты тихо переговариваются в автомобиле по пути в участок. Гарри думает о чём угодно, но не о том, что Луи, возможно, жив. И это помогает успокоить нервную дрожь, охватившую пальцы. Когда дыхание возвращается, когда от холода немеет клокочущее беспокойство в груди, он поднимается на ноги и отправляется искать Луи. Но тот находит Гарри первым. Тёмный автомобиль тормозит у тротуара, по которому спешит Гарри. Тормозит резко, с лёгким скрипом шин по асфальту, привлекая внимание пешеходов. Гарри вздрагивает от неожиданности произошедшего, но не отпрыгивает, а просто останавливается. Откинувшись на спинку водительского сиденья, Луи с улыбкой смотрит на него. Живой и здоровый. Глядя на улыбающиеся клюквенные губы, Гарри не знает, чего ему хочется больше: благодарить за то, что он вновь видит их, или разбить кулаком за все те переживания, что пришлось терпеть. Луи легко покидает салон, с непринуждённой грацией, а Гарри так и стоит молча посреди тротуара в ожидании объяснений. Но принц не делает попыток заговорить и не пытается подойти. Он только смотрит поверх металлической крыши автомобиля и продолжает улыбаться. — Ты жив, — наконец бросает Гарри, и слова эти тяжело падают между ними. Луи пожимает плечами в ответ, словно это само собой разумеется. Как будто это не он там у колодца велел не ждать обещаний, сказал, что не выполнит. Не выживет. И тогда на смену тревожной радости в груди приходит злость. Гарри сжимает упрямо губы и вздёргивает подбородок. В ответ доносится глубокий вдох. — Послушай… Заветного “Гарри” не звучит, и Луи не делает ни шагу к нему. Их всё также разделяет автомобиль, но губы уже не растянуты в улыбке. Напротив, вокруг глаз преступника тонкие морщинки, которых Гарри не привык видеть, а в самих глазах — отражение городских фонарей и дрожащая тревога. Но бронзовый цвет его кожи и язвительный изгиб клюквенного рта остаются такими же, какими их запомнил Гарри. — Как ты выбрался? — перебивает он. — Ну, — Луи в растерянности чешет затылок, отводя взгляд куда-то в сторону. — Понимаешь, Лиам помог мне справиться с Зейном, а потом я вытащил его из огня, когда особняк взлетел на воздух, — на мгновение он задерживается с продолжением, но всё же произносит вслух: — Я сам не предполагал, что есть шанс выбраться оттуда. Гарри требуется время, чтобы восстановить дыхание и равновесие. Тело ломит от усталости и застарелой боли, потревоженное снятием бинтов запястье сгорает в агонии. Когда он оборачивается, Луи уже идёт к нему, приближается с каждым шагом. Но холодные ладони не касаются щёк. Он замирает в шаге, сохраняет дистанцию. На приподнятую в удивлении бровь отвечает просто: — Не уверен, что вправе коснуться тебя. Но я бы хотел. Со смертью мамы с него будто слетела шелуха безумия и вседозволенности. Гарри смотрит во все глаза, но не узнаёт в незнакомце пленившего его преступника. Тот же пряный аромат кожи, те же полные волшебства пальцы, но Луи совсем другой. — Коснись. Первое, что чувствует Гарри после данного разрешения — горячее дыхание, потом язык. Граница между невозможным и возможным стирается, когда его неслушающиеся пальцы обхватывают плечи Луи; Гарри тянет к себе ближе, хочет почувствовать твёрдость бёдер, властность прикосновения, жар поцелуя. И Луи даёт ему всё, словно слышит желания. Целует горячо, до нехватки воздуха, до опухших губ, прислонив к машине. Металл на пояснице остужает ледяным прикосновением, приводя в чувство. Гарри почти теряет голову от возвращения в эти объятия, но останавливается, ощутив холод автомобиля на оголившейся спине. — Стоп, — рука упирается в чужую грудь, и громкие, словно пушечные выстрелы — каждый удар сердца под ладонью. — Пойдём со мной, — просит Луи, преодолевая слабое сопротивление. Его губы у уха, и Гарри чувствует, как краснеет кожа, как она покрывается мурашками, но не от холода. Он зовёт с собой. Со стороны, они просто разговаривают, может быть, чересчур близко, двое молодых симпатичных мужчин, но один из них собирается принять то, что отрицало всё его существование. Гарри действительно хочет согласиться, несмотря на то, где и как зародились его чувства. А может быть, как раз из-за этого. — Ты видел худшую мою сторону, — мысли Луи бродят по тем же закоулкам памяти, он думает о тех же кровавых моментах между ними. — Значит, не будет никакого разочарования. Он проводит языком по своим губам, словно слизывает с них вкус рта Гарри, и вздыхает. — Я плох в просьбах. Но, пожалуйста, позволь показать тебе и другую мою сторону. Гарри ждёт, пока Луи закончит, хотя готов сказать “да”, но невысказанность в серых глазах слишком яркая, и он мысленно поздравляет себя с тем, что пробудил человечность в одном из лучших псов мамы. И может быть, именно в этом заключалась его роль как спасителя. — В конце концов, мы всё ещё связаны. Тонкий рукав светлой кофты Луи ползёт вверх, чтобы оголить запястье. На коже по-прежнему тёмная вязь цифр, но ведут они себя крайне странно: меняются не в порядке убывания, как должно, а в хаотичном беспорядке. — Что с твоим таймером? — пугается Гарри — Он такой с тех пор, как я выбрался из особняка. Положив руки на металл автомобиля по обеим сторонам от Гарри, Луи с заговорщическим видом наклоняется и одаривает его слишком широкой улыбкой, обнаружившей ту самую иллюзию хищных клыков, что Стайлс наблюдал однажды: тот уже почувствовал слабость. — Помнишь, я говорил тебе о том, что ярко сгореть — гораздо приятнее, чем влачить жалкое серое существование? Тогда ты согласился со мной полностью, — Гарри ощущает колено на своём бедре в опасной близости от паха. Луи пытается получить его всеми возможными способами, не гнушаясь банальным соблазнением. И вряд ли у Стайлса есть шанс. — Что останавливает тебя сейчас? Напоминанием о том, что они больше не ограничены холодными стенами из камня и непрекращающимся шумом листвы, что вокруг городская реальность, служит вибрация телефона. Загипнотизированный искрами во взгляде Луи Гарри медленно достаёт телефон из кармана штанов и держит его в ладони, всё не решаясь посмотреть. — Тебе звонят, — шепчут клюквенные губы, и словно вновь шорох полиэтилена по каменному полу. Луи касается тыльной стороны ладони пальцами и приподнимает руку Гарри, заставляет его отвести взгляд от своего лица и взглянуть в экран телефона. Найл с дисплея показывает неприличный жест, телефон мигает зелёным текстом входящего вызова. — Я верю в тебя, — Гарри вглядывается в лицо лучшего друга, но обращается к Луи. — А от этого не такой уж большой шаг к чему угодно, — палец скользит по экрану, сбрасывая вызов, и телефон затихает. Это движение наглядно демонстрирует, что дискуссия закончена. Выбор сделан. Луи отталкивается от машины, пружинистым шагом обходит её. Пока он занимает водительское кресло, Гарри тоже устраивается, застёгивает ремень безопасности. — Ты украл эту машину? Тонкие губы сжимаются в нарочито подчёркнутой реакции. — Скажем так: это часть моего наследства. Лиам похлопотал, чтобы мне не пришлось больше никогда применять свои умения для заработка. Гарри облегчённо выдыхает от осознания того факта, что у Луи действительно есть все шансы перешагнуть через своё безумное криминальное прошлое. — Значит, ты видел семью? — Ты говоришь о королеве? — переспрашивает принц, но тут же продолжает, не дожидаясь ответа. — Только издали. Мне не хватило смелости взглянуть в глаза ей и сёстрам. Когда такое количество содеянного висит на шее, его слишком трудно нести. — Но они столько лет ждали тебя. — Лиам рассказал ей, что я уже не тот человек, который мог бы принять престол, и попросил отпустить, — Луи бросает взгляд в зеркало заднего вида, отъезжая, а потом на лицо Гарри. Стайлс вовсе не уверен в том, что тот хочет увидеть. — Она знает, что я в порядке, и этого достаточно. Первый же светофор горит для них ярко-красным, и Луи останавливает машину. Его отрешённый взгляд скользит по прохожим за окном, по сгущающейся на улицах ночной темени. — Я не могу быть тем, кого растили во дворце: он сгинул в колодце. И не могу быть тем, кто рос в особняке: его убил ты. Кем мне быть, я пока не знаю, но обещаю, что прежним ни за что не стану. Я больше не сделаю тебе больно. У Луи в голове может происходить что угодно: Гарри не раз оказывался свидетелем того, с какой скоростью щёлкали его мысли, переключаясь. Он не может быть полностью уверен в этих словах, но поскольку его всё ещё никто не укусил, выходит, что Луи действительно изменился. — А если я захочу повторить то, что произошло в особняке? Принц берёт его за руку, подносит к своим губам. Гарри замирает в ожидании той сладкой боли, что может подарить только Луи, но тот лишь поглаживает большим пальцем костяшки и мягко касается ртом в поцелуе. — Возможно, тебе нужно будет только попросить, — улыбка полна обещания. Резкий жёлто-белый свет фонарей затмевает звёзды; их не видно с улиц, зато он делает лицо Луи более контрастным. Гарри наслаждается тем, что может видеть его. — Послушай, Уильям… — Луи, — поправляет принц. — Луи. А ты Гарри. Пока машина ещё не пришла в движение, он поворачивает свою руку к Гарри, не выпуская его запястья из ладони. На отлитой из бронзового металла коже нет абсолютно ничего. Таймера нет. Луи улыбается отразившемуся на лице Гарри удивлению и делает то, что ему свойственно: легко прикусывает кожу над большим пальцем, отправляя по телу Стайлса мурашки удовольствия и предвкушения. Светофор загорается зелёным.