Don't even care

      На рынке тесно. Яблоку негде упасть — так много людей толпится вокруг. Гарри то и дело наступают на ноги, отовсюду разносится туркменский, нечёткий и бормочущий. Только ощущение сильной фигуры Луи за спиной не позволяет страху овладеть телом.       Родная Британия осталась далеко, а всё, что есть в этой стране — чужой язык и солёный бриз Каспийского моря.       — Давай уйдём? — оборачивается Гарри.       Луи вздыхает. Рукава его чёрной футболки широкие, их треплет ветер, на ногах голубые джинсы. Глаза с золотым вкраплением безумия скрыты зеркальными солнечными очками.       — Я думал, мы хотим купить продуктов для ужина, — искренне удивляется он.       Луи всё ещё невдомёк, что Гарри чувствует себя выброшенной на берег рыбой среди толпы людей, так принципиально непохожих на привычных англичан. Только в их бунгало, наедине, он может дышать спокойнее, забывая о расстоянии, что разделяет его с родиной.       — Я могу обойтись фруктами, — утверждает он. Правда может, лишь бы только убраться с людной площади. В груди уже закручиваются концы холодного беспокойства.       — Ну а я — нет.       Твёрдый тон не терпит возражений, поэтому Гарри лишь сжимает зубы, стараясь унять подступающую панику, и бредёт дальше сквозь толпу.       Ему не нравятся эти маленькие городки, почти селения Туркмении. Он бы предпочёл большой современный Ашхабад, в каменных лабиринтах которого легко можно вообразить себя дома. Вместо этого пыльные тропы и многолюдные рынки.       Единственный плюс — полное уединение для них с Луи. Никаких лишних вопросов, никаких спецслужб и подозрений.       Реальность очень быстро ставит на место, напоминает, почему они там, где они есть. Вскрик за спиной звучит сдавленно, но предельно болезненно. Гарри даже не нужно оборачиваться, чтобы понимать — Луи вновь не сдержал своих эмоций.       Толпа вокруг беспокойно расступается, отталкивает Гарри всё дальше от развернувшейся сцены. Ему едва удаётся обернуться, чтобы увидеть своего Луи таким снова. Жгуты мышц напряжены и проступают на руках, клюквенные губы сжаты в тонкую нить. А в глазах наверняка огонь ярости. К счастью для человека, на шее которого сомкнулись сильные пальцы, они скрыты солнечными очками.       Гарри больше не цепенеет при виде этих вспышек. Привык. Он теряет всё своё холодное беспокойство и бесцеремонно расталкивает людей вокруг в попытке добраться до Луи, прежде чем тот вырвет язык у рыночного воришки и задушит его им.       — Хей, хей, — успокаивающе произносит Гарри, его ладони ложатся на предплечье Луи. Под ними, во вспухших от напряжения венах, чувствуется биение сердца. — Разожми пальцы.       — Нет, — зло цедит тот в ответ. — Он пытался украсть у меня деньги. У меня.       Задушенное бормотание мальчишки гораздо тише их английской речи. Гарри не знает их язык, но не нужно быть лингвистом, чтобы понять страх на лице, почувствовать его затхлые волны, расходящиеся от неудавшегося вора.       — У нас будут неприятности, — мягко уговаривает Гарри.       — Может быть, — беспечно пожимает напряжёнными плечами Луи. — Но у него они будут раньше.       От смеси нарастающего ропота вокруг, тихого скулежа вороватого мальчишки и этого напряжения, когда они снова оказываются на краю пропасти, у Гарри сдают нервы.       — Плевать на кошелёк. Мы сейчас окажемся в тюрьме.       Гарри обессиленно прижимается лбом к виску Луи и кожей чувствует, как бьётся от напряжения венка. Всего миг искреннего настоящего страха, но он проходит. Луи не отталкивает, напротив, разжимает пальцы на шее вора с полным отвращения выдохом, берёт Гарри за руку и тянет в сторону плавучей пристани.       Тишину между ними не в силах остудить даже прохладный морской ветер, а хватка полных волшебства пальцев по-настоящему болезненная.       Гарри первым входит в дом и сразу же направляется в ванную в попытке скрыться от всё ещё клокочущей ярости, но шероховатые пальцы Луи сжимаются на локте.       Резкое движение, и, не удержав равновесие, Гарри оказывается в объятии. Оно не нежное. Луи тут же сжимает волосы в кулак, заставляя вздёрнуть подбородок, показать бледную кожу шеи. На ней едва зажили укусы и синяки, Гарри не хочет новых.       Но Луи зол, в смятении. Сейчас его в последнюю очередь будет волновать, чего же хочет или не хочет Гарри.       — Ненавижу это, — мягко шепчет Луи, но обман очевиден. Тихий голос не может скрыть клокочущей ярости.       — Что именно?       Гарри не пытается уворачиваться от ярких клюквенных губ, что касаются его подбородка, шрама на горле, полученного от Луи в особняке. От страха почти не трясёт. Медленно, но верно эти мгновения разрушительных эмоций превращаются в привычку.       — Когда ты обращаешься со мной, как с бомбой замедленного действия.       Резкий толчок в грудь отправляет Гарри на диван. Тоже привычно: Луи никогда не церемонится, когда эмоции берут над ним верх. В пепельных глазах становится ясно видно, как они захлёстывают его, будто волны в разбушевавшемся океане. Как бороться с нечеловеческой силой стихии?       Гарри предпочитает терпеть и пережидать.       Первая искра боли подобна первой ракете во время фейерверка: она взвивается вверх, осветив весь мир красным светом, испугав силой взрыва. Луи вздёргивает его на спинке дивана ровнее, ставит колено между чуть разведённых ног. И та самая первая боль приходит, когда он сжимает пальцы на запястье левой руки. Стискивает кожу так, что, кажется, даже кости скрипят под этим натиском.       Но постепенно ощущения блекнут на фоне влажных поцелуев, которыми Луи покрывает кожу шеи, горло, ключицы в вырезе футболки. Гарри не пытается вырвать руку или оттолкнуть. Напротив, он поворачивается лицом к любовнику, подставляя под эти поцелуи губы.       Ветер из раскрытого настежь окна напоминает те времена, когда каждый такой поцелуй мог нести смерть. Гарри больше не верит своей памяти, внутреннему голосу разума. Свободной рукой он тянет футболку Луи вверх, стараясь раздеть его, и ни на мгновение не отпускает попавших в плен его рта клюквенных губ.       — Нет, не так, — отталкивает вдруг Луи. — Не буду больше причинять боль.       Но это больше не его игра. Гарри ведёт партию, потому что хочет получить всю кипящую внутри Луи ярость. Свободную от хватки мозолистых пальцев руку он отводит назад. И бьёт, так, как, однажды видел, била Рика, прямо по красивому лицу принца.       Хлопок громкий, звучит гораздо громче боли и отрезвляет. В следующую секунду Гарри остаётся только зажмуриться и принять окончательно вышедшую из-под контроля злость.       Луи сжимает плечо, переворачивает своего любовника на живот. Зубы тут же оказываются глубоко в коже, укусы невероятно болезненные. Голос разума скулит о том, что нужно было остановиться. Но теперь уже определённо поздно.       Запястья Гарри оказываются стиснуты, руки до боли заведены за спину. Он может поздравить себя с тем, что вновь смог привлечь внимание той личности Луи, что с каждым днём бледнела и выцветала всё сильнее под Каспийским солнцем, но думает лишь о боли. Она вызывает жжение и трепет. Желание.       — Не медли, — скулит он, придавленный смертоносным телом Луи к дивану в их плохо обставленной гостиной. — Давай быстрее.       Сжав пальцами волосы, принц дёргает голову Гарри вверх, заглядывает в лицо и качает собственной головой в неверии:       — Ты такой порочный, Гарри.       Собственное имя, вылетевшее из яркого рта преступника, оглушает. Гарри дрожит, хнычет в ответ. Он ещё не научился бороться с магией, что рождается, когда Луи называет его так.       Секунда. Другая. Ничего не происходит. Луи только смотрит в его нуждающееся лицо и молчит. Гарри чувствует, как стекает тонкая нить слюны из уголка его губ на подбородок, но напряжение сковало тело, и нет сил сглотнуть. А потом жёсткие пальцы касаются напряжённой спины, ладонью Луи ведёт вверх по застывшим, онемевшим мышцам.       — Я дам тебе всё, что ты хочешь, — шепчет он, и тихий голос полнится угрозой, как тёмная грозовая туча — дождём. — Убедись, что это действительно то, чего ты желаешь.       Нужно ли ему спасение?       Гарри моргает медленно, и его поплывший взгляд фокусируется на партнёре. Луи ни за что не отпустит его сейчас, — светлые глаза наполнены раскалённым золотом, — но Гарри приятно, что он предлагает остановиться. Хотя и не собирается.       Не нарушая молчания, в котором слышно только тяжёлое дыхание и гул ветра меж распахнутых ставней, Гарри кивает. Глаза Луи — две тёмных глади воды. Глубокой, полной опасностей.       Гарри утонул давно.       — Трахни меня, — придушенно шепчет он уже в обивку дивана.       Луи, не церемонясь, толкает в плечи, упирает его лицом в мебель. Ладонь правой руки хаотично дёргает застёжку на джинсах. Они оба не в состоянии ждать более.       — Не надо прелюдий, — выстанывает Гарри в ответ на прикосновение тёплой кожи к горячему твёрдому члену. Он готов полностью. Но Луи медлит, сжимает пальцы на влажном от смазки стволе и ласкает.       — Ты думаешь, что, каждый раз подставляясь под меня, можешь победить мою злость, — нашёптывает принц в ухо. — Но что, если однажды я буду в настоящей ярости? Что, если я разорву тебя на куски?       Подтверждение словам — зубы глубоко в коже. Гарри кричит неистово, не стесняясь выдать голосом ту жажду, ту грань выдержки, к которой он подошёл, но ещё не переступил. Пока что в его крике не звучит отчаяние. Скорее, призыв.       Пальцы левой руки, которыми Луи вцепился в спинку дивана, походят на паучьи лапы. Они оба дрожат, сердца сбиваются с ритма, заходятся в лихорадке. Гарри тянется, чтобы коснуться губами восьмёрки на одном из пальцев Луи.       Поцелуй будто ожог. Принц отдёргивает руку от этой ласки, словно она смертельна.       — Мне плевать, — наконец отвечает на поставленный вопрос Гарри, хоть его подбородок безжалостно сжат пальцами Луи, шея оказывается болезненно вывернута, а слова получаются крайне неразборчивыми. — Я хочу тебя.       — Ещё бы ты не хотел, — полный королевского превосходства голос разливается кипятком по венам. До самых кончиков пальцев Гарри.       Он упивается чужой властью над собой.       Медленно, будто желание причинить боль и разрушить ушло, принц переворачивает Гарри обратно на спину, не сводя глаз со своей вожделенной добычи. Джинсы наконец на полу, и теперь он раздевается сам. Пальцы ловко стягивают одежду, оголяя бронзовую кожу и белеющие на ней отметины старых шрамов.       Гарри особенно любит этот момент, когда может заглянуть глубже в чужую душу сквозь эти рисунки боли. Он пальцами касается самых любимых, тех, что особенно красивы на теле Луи.       — Подчинишься мне?       Сиплый приказ невозможно игнорировать. Гарри тут же кивает. Луи сильнее, он в любом случае получит то, что хочет, но парадокс их болезненных отношений именно в том, что Гарри это необходимо: чем сильнее один разрушает, тем более живым чувствует себя второй.       — Шире, Гарри, — настойчиво повторяет Луи высоким обольстительным голосом. Его невозможно не слушать, особенно когда ладонь скользит по голому бедру, раздвигая ноги. — Хочешь боли?       Гарри мотает головой, и влажные волосы прилипают к подбородку и лбу. Вспотевшие ладони соскальзывают с обнажённых плеч Луи, за которые он так отчаянно цепляется.       — Ты же сам просил без прелюдий, — нагло ухмыляется преступник. Но злость схлынула, в его пальцах, полных волшебства, не осталось жестокости. Сила, с которой они сжимают Гарри, — контроль.       Луи сплёвывает на ладонь, растирает рукой по собственному члену, а Гарри приходится сглотнуть образовавшуюся во рту слюну: сегодня его ласка никому не нужна.       Лицо принца так чертовски близко, что можно разглядеть, как гаснут золотые искры в пепельной радужке, одна за другой. Безумие и гнев оставляют его, это подтверждает скользящая по телу Гарри ладонь. Мягко, нежно, ласкающе.       Клюквенные губы кривит улыбка, но в ней нет и капли ожидаемой зловещности. Луи склоняется ещё ниже, втягивает запах кожи своего любовника.       — Ты больше не пахнешь страхом.       — А чем?       — Теперь только желанием.       Поцелуй резкий и слишком короткий, чтобы Гарри мог им насладиться. Луи отстраняется почти сразу, и подтверждением, что это горячее движение вообще существовало, остаётся только блестящий след слюны на его губах.       Гарри больше не нужно умолять: Луи закидывает его ноги на свои сильные бёдра, придерживает влажными от пота руками. Член скользит между ягодицами, и Гарри, отчаянно желая его в себе, выгибается, помогая войти. Ему нужно чувствовать Луи: этой жаждой горят его вены, по которым, пульсируя от желания обладать, течёт горячая кровь.       Зубы оставляют следы на плече. Четыре коротких последовательных укуса, которые будто распределяют нетерпение Луи, словно если бы он не оставил их на коже Гарри, то мог бы потерять контроль над собой, причинить настоящий вред.       Только после этих манипуляций, после лёгкого кивка Гарри он делает первое движение. Первый толчок. Один из многих: короткий и неглубокий, но заставляющий вздрогнуть, вскрикнуть. Гарри выгибается под ним, пытаясь сдуть неприятно липнущие влажные кончики волос, и требует:       — Не церемонься.       И как результат этого разрешения — изумительное ощущение наполненности, током расходящееся по телу. Запах Луи, закутывающий его в непроницаемый кокон защиты.       Почти три месяца потребовалось им, чтобы понять всю глубину больше не связанных таймером чувств. Но теперь Гарри знает, он уверен: это не просто случайность. Каждый горячий толчок Луи внутри его тела кричит о том, что это осознанный выбор.       — Я люблю тебя, — беспомощно шепчет Гарри. В ответ — боль на коже, когда Луи крепче сжимает волосы в кулаке.       — Я знаю.       Желание угодить, быть хорошим выступает каплями пота. Гарри приподнимается, сотрясаемый хаотичными движениями, и ловит клюквенные губы своим ртом. Луи безразлично, с ленцой наклоняется ниже. Позволяет себя поцеловать.       — Каждый раз твоё тело приносит всё больше удовольствия, — честно признаёт он. — Я хочу вернуть его.       “Услуга за услугу”, — хочет сказать Гарри, но теряется в стоне. Горячая ладонь Луи на его члене может соперничать по силе доставляемого наслаждения лишь с грубым проникновением внутрь тела, с тем чувством, которое вызывает давление твёрдой головки на определённые области.       Луи что-то шепчет, по его вискам катится пот. Гарри не может разобрать, о чём ему говорят яркие губы. Он горит. Есть что-то необычное в этом состоянии, в сплетении удовольствия и тупой повторяющейся боли. Именно сочетание двух противоречивых ощущений приводит его к взрыву эйфории.       Всегда только так. Только в руках у Луи.       — Больше не могу. Не могу, — шевелятся губы Гарри.       Шёпот падает в дрожащий от жара воздух между ними и ничего не значит, потому что сперма уже блестит на руках Луи. Потому что тот уже содрогается от последних капель удовольствия, изливаясь внутри Гарри.       — Я тоже, — задыхаясь, произносит Луи.       И это не ответ на признание в любви.       Жизнь становится намного проще, когда человек принимает свой жребий и следует ему. Гарри это понял ещё в особняке.       Рука в руке Луи. Шершавые от обращения с оружием пальцы переплетены с пальцами Гарри. Горячая грудь принца прижимается к спине, лопатками Гарри чувствует биение сердца: ровный спокойный ритм.       Но Луи не спит.       — Прости меня, — тихо извиняется он. Гарри рад, что его лица не видно: он улыбается в ответ на эти слова.       — Мы живём, мы чувствуем, мы раним. Жизнь не делает исключений ни для кого, — философски замечает он, прогнав с лица улыбку, не позволяя ей прозвучать в голосе. — Поверь, до тебя моя жизнь была хуже.       Луи отвечает набившим оскомину “я знаю”.       — Тебе снятся кошмары, — всё же поясняет он. Извиняется не только за физическую жестокость, но и невозможность защитить от колющих мыслей. — Я слышу тебя по ночам.       Гарри оборачивается, не покидая объятие. Пальцы Луи тут же приводят его растрепавшиеся волосы в порядок: убирают кудряшки со лба и щёк за уши. В этих движениях полно нежности.       — И тебе, — глядя в небесно-голубые глаза, заключает Гарри.       Пауза между ними — безмолвная борьба. Желание услышать чужую правду у каждого такое же сильное, как и скрыть собственную. И, естественно, Гарри проигрывает. Луи всегда оказывается победителем.       Вот и в этот раз он тянет руку Гарри к своим ярким губам и оставляет поцелуй на запястье, где под светлой кожей разливается тёмный синяк.       — Тебе не хочется нормальной жизни?       — Что это? — грустно улыбается в ответ Гарри. — Гольф по выходным? Семейные ужины? Дом в кредит у банка и постоянная работа?       Движение Луи имитирует пожатие плеч. Его улыбка — улыбка искушающего дьявола.       — А тебе? — возвращает Гарри вопрос.       — Как мне может хотеться чего-то, чего я никогда не знал даже близко? — Луи кладёт ладонь любовника на свою щёку и продолжает вслух рассуждать. Гарри чувствует кожей каждое его слово, каждое движение лицевых мышц. — Глядя со стороны на всех этих обычных людей, кажется, что они всегда заняты, всегда куда-то спешат. Их жизни протекают так быстро, что почти не соприкасаются друг с другом.       Гарри не знает, что ответить, — Луи почти признаётся в том, что сильно нуждается в нём, — а потому возвращается к сути вопроса. Он рассказывает про сон.       — Мне снится, что я тону. Ощущения очень реалистичные, полные, как в жизни. Это всегда происходит медленно, я успеваю чётко осознать, что это конец, — Гарри неловко улыбается, стеснённый своей слабостью. — Я всегда должен проснуться и начать дышать, иначе, кажется, умру во сне.       — Я думал о чём-то похожем, — кивает своим мыслям Луи. — Ты всегда задыхаешься, будто тебя вытащили из воды.       — А ты?       Луи смотрит куда-то в сторону, над головой Гарри, и тому кажется, что он произнёс свой вопрос слишком тихо и принц его не услышал. Но через несколько мгновений взгляд фокусируется только на Гарри, и никуда не деться от пристального внимания.       — Обеденный стол, — произносит Луи почти деловым тоном. Спокойно и размеренно. — Мне снится, как я сижу за обеденным столом, а вокруг — покойники.       На мгновение взгляд теряет цепкость, становится пустым, но почти сразу Луи берёт под контроль собственные страхи, не позволяя им обоим погрузиться в них слишком глубоко.       — Таращатся, — продолжает Луи. — Глаза наполнены кровью, огромные, как надутые пузыри. Вокруг запах разложения и смерти. Такой шёл из колодца в особняке.       — Что говорят?       — Ничего, — Гарри чувствует дрожь от этого спокойного тона, от безмятежного мерцания в светлых глазах Луи. Такое отсутствие эмоций пугает сильнее разлившейся до этого ярости. — Им нечего сказать. Просто смотрим друг на друга: я и все те, кто принял смерть от моей руки.       Прежде чем Гарри может столкнуться лицом к лицу со страхами, что мучают и лишают Луи сил изо дня в день, тот отрезает поток откровений. Не пускает дальше, как он привык это делать. Мгновение честности проходит, и на клюквенных губах вновь снисходительная улыбка.       — Знаешь, что означает твой сон?       Гарри предпочёл бы продолжить разговор о сне Луи: пробраться за каменную стену, которая постоянно отделяет его от скрытой внутри принца правды, и стать ближе. Но Луи по-прежнему держит свои кошмары в темноте сломанного сознания. И делиться не желает.       — Нехватку времени, — с тяжёлым вздохом отвечает Гарри, отступая в этот раз. Время для борьбы с Луи и его барьерами ещё не пришло. — Я боюсь, что не хватит времени сделать то, что хочу.       — Тогда давай начнём?       Губы Луи такие яркие на светлой коже. Он покрывает поцелуями каждый дюйм от локтя и выше, пока не доходит до пальцев Гарри. Они дрожат. Внутреннее напряжение выходит наружу с этой дрожью, и его невозможно скрыть. Но Луи обнимает крепко, а его сердце бьётся ровно. Все его кошмары под контролем, и Гарри пытается подражать, пытается обуздать свои.       — Мне нужно, чтобы ты дышал.       К счастью, у него есть Луи, который готов защитить их обоих. Звук его голоса заставляет Гарри взять себя в руки, а мысли, которые он высказывает, — вдохновляют.       — Возвращаемся в Англию.