Каждый день пятница

— Наше еженедельное собрание официально начинается, — Алан ударил по длинному и деревянному столу судебным молоточком, который однажды попросил заказать на EBay у Нейта. Для чего, зачем, почему… Нейт не знал, а узнал на следующем совещании, когда он начал его с судебного молотка. С тех пор никто ничего не спрашивал у мистера Гарсии. — Тишину, пожалуйста, — он постучал несколько раз. Обведя брезгливым взглядом молоток в застывшей руке, Эшли медленно закатила глаза и осмотрела всех присутствующих. Она знала каждого. Конечно, не глубоко лично; она ночевала не у каждого и не носила горячий чай в постель каждому редактору, фотографу, фотошоперу, еще чего. Однажды, когда Миранда умирала от температуры, Эшли добровольно зашла в гости, а все эти остальные… знакомые лица, чьи номера записаны у нее в контактах, и которым она пишем SMS-ки по работе раз в месяц. Так, что — да. Она их знала. И от 70% содержимого в этом кабинете ее тянуло блевать. Возьми хоть Лили с пилочкой в руках. Что она делала, кроме как ровным счетом ничего? Но она не без мозгов. И до ее мозгов доходит, что если продолжать тянуть красивые длинные ляжки на работе, Алан ее уволит. Он не слишком сентиментален и может унюхать безответственность еще на входе в крутящиеся двери бизнес-центра. И сегодня Лили предложит дурацкую рубрику о феминизме. Эшли лишь зашла посмотреть и по возможности остановить. Ведь столько пятниц прошло, а Эшли так и не посетила совещание. Она чинила машину, рвалась из города, но машина ломалась. Она была у себя в квартире. Надоело. Она говорила с одними и теми же людьми. Она была в автобусе, и он слишком резко тормозит. Она смотрела на Гарри и медленно, оправданно, начинала его ненавидеть. — Эд, ты звонил Алисе? — Она все еще в декрете, — парень с шарфом и жвачкой во рту сидел на другом конце стола. — Что было на показах Шанель? — Мужская зимняя линия одежды, — Вероника в черном сама звучала, как мужчина. — Нам это не подходит. — Не подходит, — растягивает Алан и быстро чиркает что-то в своем блокноте. — Нейт. Статья оформлена? Нейт Блеквуд сидел прямо напротив Эшли. Сегодня девушка поздравляла его с Днем рождения, поэтому его гнев по поводу неоформленной статьи был укрощен. Конечно, язвить и шутить ему никто не запрещал, ведь это его натура. Нейт убийственно улыбается и переводит взгляд робота на Эшли, которую не разбудит даже лопата по голове. Ей скучно. Ей всегда скучно на подобных собраниях. Она клянется, она пыталась слушать, но их голоса такие раздражительные, а темы для разговоров — однотипные, что она не может не растечься безжизненно на стуле. — Мария улетела в Индию, — настойчиво с улыбкой говорил Нейт, дожидаясь, когда в Эшли проснется совесть. — Я знаю, но неужели у нас нет больше фотошоперов? — О, конечно есть, — ее глаза медленно закатываются и закрываются. — Но все они — злые и неблагодарные собаки. — Собаки кусаются, когда ты кусаешь первым, — громко произносит Эшли, высверливая дыры в его лице черными лазерами. Осталось надеяться, что они не шутят. — И кто же тебя укусил? — Достаточно, — заканчивает Алан. — Действительно, достаточно, — добавляет сумасшедшая Лили. Ее красная помада и квадратные модные очки придавали ей пять лет: она выглядела строгой и серьезной клише-сучкой, которая давит каблуком каждого, кто с ней не согласен. — Потому что у меня есть предложение. Враждебный взгляд демонстративно переключается на Лили, которая сидела по диагонали. Все мрази по ту сторону стола? Эшли знает, о каком предложении идет речь, и она помолчит. Мистер Гарсиа воздержался от того, чтобы долбануть молоточком по столу. — Феминизм, — Эшли уже осуждала ее с нагло приоткрытым ртом. — Мы должны выделить рубрику для ненависти мужчин, — голова практически падает с плеч. — Только подумайте: как сильно обрадуется женская популяция Америки, когда узнает, что мы во всем правы, — черные глаза Лили встречает задумчивый взгляд Алана. Он сделал его задумчивым, потому что он чересчур культурный босс. — Может быть, это покажется неправильным для мужчин. Но нас читают женщины. И женщины любят побеждать, — ее указательный палец на пару секунд поднялся, а после Лили откинулась на спинку стула. — Прости, — раздается смешок, влезающий в монолог Хопкинс. Ей это не понравилось. Она выстреливает взглядом в Эшли, пытаясь распять ее на стуле. Эшли хмурится, улыбается. — Но ты вообще гуглила слово «феминизм»? Такое тяжелое молчание расползается по кабинету, забирается каждому в горло, в глаза, в бумажки, которые коллеги перелистывают с максимальной осторожностью и медлительностью. А кому делать нечего — тот с распахнутыми глазами от охерения смотрели вперед себя. — Да, — дерзко, с выпяченной нижней губой. — Поэтому я на стороне девушек, об которых парни вытирают ноги. — Если тебя бросил бойфренд, то почему страдает весь журнал? — пожимает плечами Эшли и внимательно смотрит на суженные змеиные глаза Лили. Она готова плескаться ядом. — Ты всю жизнь без парней. Тебе не понять. — Ну, может, я просто лесбиянка. — Поэтому тебя волнуют мои парни? Ревнуешь? Из горла даже смех не вырывается. Эшли медленно наклоняется вперед и смотрит прямым взглядом на Лили. — Лили, — тихо, саркастично. — После встречи с тобой, я снова стала натуралкой. — Эшли, хватит, — мистер Гарсиа один раз бьет по столу, и Бруно убирает с него руки, складывая их на груди. — Свои любовные игры оставьте за дверью, — Лили фыркает сама себе, сдувая черную длинную прядь с лица. Алан глубоко вздыхает. — И боюсь, Лили права. Такая рубрика будет пользоваться спросом. — Вы все с ума посходили? — У тебя есть другая идея? — директор поворачивает голову к Эшли, и на этом ее попытки поменять исход событий заканчиваются, потому что у Эшли нет своих идей. Она не гениальная коробка с рубриками для журнала. Она не умеет думать, мечтать, использовать что-то, кроме любимой серой краски в голове. Эшли пыталась снова. В без конца идущих пятницах Эшли оставалось только пытаться или лежать на асфальте, в надежде, что ее переедет грузовик, но девушка пыталась из принципа, из настырности, наглости. Эшли однажды промолчала все собрание и, собственно, происходящее протекло так же, как бы оно протекло без нее. Она вышла посреди предложения Лили и уехала домой, чтобы проснуться в офисе. Чуда не происходило. Ангел не спустился с небес и не сказал, что Эшли — особенная и она на особенной миссии. Ничего такого. Просто мир глючил только для одного человека, и это невыносимо. Ее дни начинались «Я пойду туда и сделаю какую-нибудь дрянь» и всегда заканчивались «Я запрусь в комнате и просижу там, пока что-нибудь не изменится само собой». Какая ирония: ни первый, ни второй вариант не тащил за собой субботу. Всегда пятница. Самым очевидным был Гарри Стайлс. Возвращение к знаменитости, к интервью, к… черному входу, у которого Гарри появлялся на четыре секунды (Эшли засекала). И самым очевидным — было пытаться. Снова и снова взять у него интервью, и если не черный вход, почему бы не белый? Почему бы не пытаться чинить машину и не ходить домой звонить в авто-мастерскую, а поехать на SNL. Эшли смотрит на время. Миранда будет рыдать в телефон только через полтора часа. Папарацци столпятся у выхода через два. У нее есть время исследовать старый мир в новое время. Стены. Рекламы. Две дороги. Девушка постояла на углу и зашагала к главному входу. Все еще пусто, будто всех сожрали зомби. Руки она держала в карманах пальто и выглядела, как неопытный спец-агент. А настоящий спец-агент охранял двери. Внимание заостряется на мужчине в костюме, и Эшли идет к нему, обойдя газон и канатное ограждение. Она жует жвачку. Ты даже не жуешь жвачек, ты неосознанно делаешь вид. Хочешь казаться сильнее, независимо, защищено. Метафора жвачки, разве это существует? С каких пор ты следуешь трендам? И зачем тебе казаться, разве ты не есть? У тебя есть причина строить лицо железной леди, потому что ты не железная леди. Охранник видит ее и смотрит только на нее. Ему остается ждать, а Эшли идти быстрее. Плюс в отсутствии завтра — можно творить глупости без последствий и, кажется, Эшли вошла во вкус. — Привет, — растягивает Бруно, осматриваясь по сторонам. — Вы не знаете, как попасть на SNL? — Если ты спрашиваешь, значит — никак, — высокий и худой не смотрит на Эшли. — Потому что я фанатка? — Потому что тебя скорее всего нет в списке гостей. — Уже хорошо. Как попасть в список? — Нужно быть приглашенным. — Так почему бы меня не пригласить? — Приглашают организаторы. — И кто организаторы? Охранник впервые дернулся и закрыл глаза, вдыхая в себя. Не подавая виду. Его тело не двигается, а взгляд внезапно опускается к лицу Бруно. — Скоро приедут машины, и я не хочу потерять работу. А Эшли не хочет проблем. Хотя был ли смысл врать? Ей нужны проблемы, нужны изменения, выход из зоны комфорта — что-нибудь, что поменяет реальность в любую сторону. Даже если ее посадят в тюрьму! Пожалуйста. Посадите. Может, там она наконец сдохнет со скуки. Эшли потеряла счет пятниц. Значит — больше десяти. Ее голова лежит на столе. Глаза открыты. Телефон вибрировал. Из двери с ней кто-то разговаривал, но Эшли крутила в мыслях песню Stop, которую услышала в лифте в четверг. После чего она вышла, поговорила с Мирандой, Нейтом и уснула за компьютером. Какой волшебной пылью ее посыпали за ночь? Уже ничего не важно. Детали, которые были каждый день новыми, осточертели. Кофеварку хотелось выбросить в окно, удлинитель перерезать, уволиться и повторить все по пунктам завтра. И еще, и еще раз. Пока ничего снова не изменится. Пока Эшли снова не будет существовать, ощущая пустоту в голове, давящую на мозг. Пока она не перестанет слышать злорадствующий смех вокруг и услышит его внутри, в районе грудной клетки. Он разрывал на мясо, а Эшли молчала. — Во всяком случае, Эшли, — Алан протер переносицу. Она не смотрит, максимум стоит рядом и хлопает ресницами в стену. Алан по законам одного сценария смотрит на нее. Помнится, в первый раз она чувствовала какую-то эмоцию. Нежелание слушать, но потребность в каком-то занятии, в работе. Сейчас же планеты застыли на своих мысленных орбитах. Может, искать новые? — Эшли Бруно. У меня для тебя работа. Нужно интервью. Причем срочно. Дальше она говорит, мы же скоро выпускаем номер. — Мы же скоро выпускаем номер, — говорит Эшли таким тоном, словно она готовит постановку мюзикла, а это — двадцать восьмая репетиция за день. Язык заплетается сам об себя и спотыкается об зубы. — Практически дедлайн. — Практически, вот именно. А Гарри Стайлса мы не можем упустить. Взгляд не скользит из одной точки в другую, а падает тяжелым камнем то на один тысячу раз изученный предмет, то на другой. Эшли начала считать розетки в удлинителе. Один. — Он сегодня на SNL, великое событие. Два Три. — Я не хочу, — спокойно отвечает девушка на автомате. Четыре. Пять. — Я могу попросить Лили, а ты поедешь в дом престарелых. Шесть. Ровно шесть розеток и последняя занята зарядкой для ноутбука, на котором коллега смотрит трансляцию матча. Взгляд медленно протянулся в другую сторону, как огромная и противная рыба, которую поймали на удочку. Мужчина сидел в костюме, продолжая осыпать себя крошками начоса и сыром. Идиот. Все равно Барселона выиграет 3:1. — Да. Попроси Лили, — внезапно говорит Эшли, повернув голову к боссу, который тыкал по всем сенсорным кнопкам на кофеварке. — Я поеду в дом престарелых. Его брови взлетают, выгибаются в разных формах удивления, а взгляд все еще следил за пальцем на кнопках. Эшли не ходила этой дорогой. Сходить к пожилым людям, поговорить с медсестрами и написать статью о бабушках и дедушках? Задание казалось самым тухлым и скучным для редактора «Seventeen». Не престижным. Но у Алана первый выбор — Эшли Бруно. Потом уже за ней волочатся всякие Лили, которые не заслуживают интервью с знаменитостями. Интересно, как Лили справится с Гарри Стайлсом? Интересно, как Эшли проведет время в доме престарелых? Ей потребовалось слишком много пятниц, чтобы свернуть с асфальтированной дороги и пойти неудобными тропинками, обросшими крапивой и ядовитыми ягодами. Прямые дороги надоедают до тошноты. Рано или поздно ты моргнешь, отвлечешься или посмотришь в сторону. Несмотря на то, что Эшли ищет максимально легкий путь, не создающий препятствий ежедневной лени, приходится перешагивать и через свои ограды. Разбирать свои кирпичные стены. Не сразу. Но по кирпичику. Потому что в своих четырех стенах становится невыносимо громко, и ты ищешь новое тихое место. Эти дома не похожи на обычные больницы ни снаружи, ни внутри. Они как интернат, закрытые школы, серые и никому не нужные. Они не запирались на замки и не ставили решетки, но оттуда все равно никто не хотел убегать. Приходили тоже редко. Так поняла Эшли, почувствовав себя одной в коридоре. Не одинокой — это привычно. Одной. Пустой ресепшен. Горящий компьютер. Кожа невольно давала знать, что здесь прохладнее, чем на улице. Кончики пальцев скользнули по поверхности батареи в надежде согреться, но батареи не работали. Бруно поправляет ремешок сумки и чуть увереннее идет вглубь коридора. Чуть осторожнее, неосознанно побоявшись создать шум. Побеспокоить. Она беспокоилась о ком-то? Не из ее оперы. Жуткий скрип она услышала еще тогда, когда наступила на мокрую тряпку у дверей вместо ковра, но стала прислушиваться. Скрип сам нарастал, как приближающийся поезд. Только здесь словно что-то разрезали. Вели ногтями по стеклу. Из-за угла вывернула коляска с бабушкой, а за спинкой стояла молодая девушка. На первый взгляд показалось, что девушка моложе самой Эшли. Лет девятнадцать. Светлые волосы были собраны в пучок. Всего секунду Бруно стояла деревом и наблюдала, что не есть ее стиль. — Здравствуйте, — быстрым шагом она пошла на встречу к постоянным обывателям дома-тюрьмы. — Я из журнала «Seventeen». Вас уже предупредили о нас? — Ах, да! — девушка расцветает. Действительно. До ее прихода она была цветком, спрятавшимся на ночное время. — Еще на прошлой неделе, — улыбается, смотрит, рассматривает, любуется, и Эшли понимает, что тоже должна улыбнуться, но выходит что-то вроде «мне неловко здесь находиться, и я не знаю, как себя вести» улыбки. Девушка стоит. — Я Алиса, — еще и руку протянула. Эшли точно знает, что должна протянуть руку. — Эшли. — Добро пожаловать. Вот, — Алиса сделала два шага в сторону ресепшна и схватила с крючка у полок один халат. Он был последним. — Я позову нашу главную. Подождете? — риторический вопрос, после которого девушка почти бегом испаряется в глубинах небольшого здания, а Эшли успевает сделать половину кивка. Халат ей велик. Рукава свисали. Но холодные руки Бруно были не против. С ней осталась бабушка, которая не выглядела безжизненно старой. Рот у нее был приоткрыт, а взгляд вполне мог сосредотачиваться и рассматривать вокруг вещи. Когда Эшли представляла бабушек, она видела их вяжущими носочки или шарфики, но у этой руки были сложены на бардовой книжке. — Сегодня комнаты пустые, — раздается ее низкий голос, больше похожий на мужской, и Эшли вздрагивает, опуская голову к бабушке. — Обычно здесь много народу бегает, — дрожащие пальцы двинулись. — А сегодня иначе жизнь течет. У девушки глаза широко распахнуты, а уши заложены от необъяснимой паники и страха, который она чувствовала лишь первый раз, осознав, что застряла во временной петле. Ее осознание бьет второй раз. — Ты этого не замечаешь, правда? — ее голова подвинулась, но не поднялась до конца к Эшли. — Только я замечаю, — ее пальцы начинают поглаживать книгу, а глазами она начала хлопать чаще, смотря только вперед. — Потому что больше делать нечего. У Бруно медленно открывался рот, чтобы вставить непонятно что на протяжении всего монолога бабушки. Ей так отчаянно хочется бросится к ее коленям и плакать, плакать и плакать, пока не настанет завтрашний день. Пока хоть один человек на планете не скажет: «Я знаю, каково это. Я верю». Она бы поверила. Эшли знает. Но все так бессмысленно. Каждый разговор, каждая слеза на грязной плитке, каждая попытка станет снова попыткой завтра, потому что завтра нет. Нет последствий. Чувств. Осадка на душе. Нет пепла после сгоревшего огня. Нет простуды от того, что Эшли простудила ноги. Нет ничего, кроме ее самой. Одной. Ей хочется извиниться перед старушкой, но она не знает за что. — Простите, — говорит голос за спиной. Эшли чувствует жизнь у себя за спиной, слишком молодую жизнь. Она успевает разозлиться и в мыслях горько плюнуть на очередную пятницу, размазав ее подошвой. Она нехотя оборачивается, проглатывая каждую пятницу и позволяя разодрать себе горло каждой неудавшейся попыткой. Позволяя. Эшли раньше не позволяла. Она не позволяет строению рушиться. Ломаться — конечно: принципы неосознанно хрустят, трещат, но Эшли аккуратно держала каждый. Эшли всегда Эшли, хоть измени ей имя на какую-нибудь Кассандру. А она пробовала, однажды, но ей опять сказали, что она двинулась. Эшли дышит спокойно, понимая, что сердце вылетает. Пробивает дыру. Что она чувствует, хотя чувствовать не любила и не умела в последнее время. Главное дышать — остальное пусть плывет по своему течению. Ее глаза — холодные зеркала, которые никогда не треснут. Стена. Стены смотрят. Но эмоций на стенах нет. Она запоминает его глаза, понимая, причины запоминать нет, и что теперь сможет видеть глаза каждый день, но она поглощает секунды. Забирает себе его обычный, теперь любопытный взгляд себе, будто он по праву всегда принадлежал ей. Она наглеет, если так долго смотрит на мужчину. Сглатывает и понимает, что до сих пор глотает ножи. Происходящее — подстроенная шутка и она давно разрабатывает эту теорию. — Миссис Мэдисон у себя? — он настолько спокоен и не убиваем ни одним штормом, которые Эшли укрощает в себе, что ей хотелось улыбнуться. Так искренне и так тупо улыбнуться, что после она даст себе пощечину. Он принял ее за медсестру. Ей сейчас все равно. Может считать ее космонавтом, она потерпит. Ей нужно всего лишь смотреть. — Сегодня в нашем доме прекрасный день, — сзади возвращалась Алиса, а их взгляды по-прежнему прикованы. По-прежнему смотрят. И эти взгляды не скромничают, не прячутся, потому что Эшли начала первая. — Популярный журнал, Гарри Стайлс, — Алисе явно нравилось смеяться, но ее смех не фальшивый. — Нам обязательно нужно всем выпить чаю. — У меня нет времени. Правда. Я только отдам конверт, — его голос и взгляд адресован Алисе, а Эшли чихать хотела, с кем он говорил. Гарри тоже улыбался. Она смотрела на его улыбку и понимала, что в жизни она выглядела... живее, чем на фотографиях. Если бы ты знал, Гарри Стайлс, сколько раз я тебя видела, и как хорошо я знаю ветер, который дует в 14:39. И я вижу тебя еще раз. И мне даже не интересно, почему. Она нашла его.