Великолепная семерка

      Чонгука видеть таким не должны. Потому что он — Золотко, он — Золотой макнэ, его нужно боготворить, холить и лелеять, и все ему позволять, и всячески его ублажать. Ему надо в тарелку лучшие кусочки мяса подкладывать, ему надо сок свежевыжатый ласково подносить, его нужно дружески трепать по затылку и обнимать поперек живота. Но уж никак не грубить ему и не выставлять из теплой квартиры на холодную лестничную площадку.       Почему нуна так себя ведет? Ведь все же было так хорошо? Был этот спортивный лагерь, где ее назначили старшей над его командой, был этот поход к горному ручью, посиделки ночью у костра и теплые нестройные песни. И было первое в жизни Золотка романтическое приключение, когда при свете луны они играли, сидя на скамейке под сосной, в слова, а потом он вдруг наклонился и поцеловал нуну в губы, потому что эти губы в лунном свете переливались и блестели.       Это был первый в жизни Гука поцелуй. В жизни нуны, конечно, не первый. Гук не мог точно сказать, как именно нуна отреагирует на его порыв, и уже готов был стерпеть даже оплеуху, но нуна посмотрела на него кратким и каким-то напряженным взглядом, а потом резко притянула его голову к себе и накинулась на его губы уже совсем другим поцелуем. Гука аж пот прошиб, так ему вдруг стало хорошо. Он почувствовал внизу живота какое-то навязчивое давление, бедра к бедрам нуны как примагнитились, и вот она уже сидит у него на коленях лицом к его лицу, и все это время продолжается страстный болезненный, первый в жизни Гукки поцелуй.       И первый в жизни Золотка секс тоже был с нуной. В последнюю ночь перед отъездом из лагеря. Под плотными, свисающими до самой земли сосновыми лапами, которые, будто образуя шалаш, создали какой-то непонятный мирок, укрытый от посторонних глаз. Лагерь вот он, неподалеку, даже голоса слышны — все бурлят, бродят, упаковывают сумки перед тем, как лечь спать, хотя, конечно, спать никто не собирается. Веселье в лагере только начинается, и как Гук оказался с нуной здесь — он и сам не вполне понял. Его словно течением сюда принесло, потому что шел он на ее голос и на ее улыбку. И едва их скрыла от глаз посторонних тропинка между сосен, как он поймал ее и начал целовать так жадно, словно боялся не успеть получить все то, что ему причитается.       И нуна сдалась под его напором. И сосновые ветки шалашом тоже сдались. При воспоминании о ее ногах, раздвинутых и согнутых в коленях, у Гука тяжелело внизу живота. Он не чувствовал романтики или какой-то влюбленности — Боже упаси! Но воспоминания о ее коже на внутренней поверхности бедра, о том, как втягивался и дрожал ее живот, когда он проводил пальцем по линии трусиков, заводили Гука невероятно.       И поэтому он, не отвечавший принципиально на все ее сообщения и электронные письма в течение долгих трех лет, потому что не считал нужным разводить все эти сахарные сопли, стремглав понесся к ее дому, когда прознал от тренера, что она возвращается в Сеул.       Ему открыла дверь молодая женщина, все еще красивая и стройная, но какая-то строгая и сдержанная. Он с трудом узнал в ней нуну, а она моментально узнала в нем Золотого Гука.       Узнала, кивнула и выставила его за дверь.       И вот этот факт настолько его возмутил, что теперь он плелся по безлюдному тротуару и не мог понять, почему эта жестокая женщина так с ним поступила. А у него уже были вполне определенные планы на вполне определенный секс, тем более, что воспоминания о том самом, первом, единственном с ней, были щедро приукрашены после многочисленных пересказов друзьям в порыве хвастовства, и потому разрослись до размеров хорошего полнометражного порнофильма с лихо закрученным и даже чуток детективным сюжетом.       Расстроенный и злой настолько, что хотелось плакать, Чонгук брел по одной из аллей парка, пиная попадающиеся под ноги прутики и сосновые шишки. Его руки сами сжимались все сильнее в кулаки, и в какой-то момент он почувствовал, что периодически бьет этими самыми кулаками себе по бедрам. И тут он услышал сзади торопливые шаги.       Нуна догоняла его. Она наспех накинула на плечи куртку, выбежала из дома, как была, в домашних тапочках и домашних вытертых джинсах. По правилам подростковой мелодрамы, нуна должна была сейчас кинуться в объятья своему возлюбленному и горячо его поцеловать.       Но она просто остановилась, перегородив ему дорогу, и так и стояла молча. Потом заговорила быстро, немного смущаясь, но решительно. О том, что их короткий роман был всего лишь глупостью, и с высоты прожитых лет он совершенно неприемлем. О том, что вообще-то ее в то время могли и посадить за развращение малолетних, так что будет лучше, если он никому не расскажет об этом. Или рассказывал уже?       Чонгук хлопал ресницами, таращил глаза, и понимал, что в ее словах пока нет ни одного правильного, то есть того, что он бы хотел услышать. Почему-то слезы на глаза не наворачивались, хотя в любой другой, менее значимой ситуации, они непременно появились бы. И макнэ одной из самых известных в Корее молодежных кей-поп групп, пацан, по которому сохли миллионы девочек и таких же нун по всему миру, просто стоял здесь как остолоп, на этой неуютной сквозняковой аллее, и слушал все эти неправильные вещи, которые говорила нуна. -., но если хочешь, мы сможем быть с тобой просто друзьями… — прорезались сквозь его невеселые мысли ее последние слова. — Друзьями? — переспросил Чонгук, стряхивая с себя остатки переживаний. И как-то кивнул неопределенно.       Но нуна и за этот его кивок ухватилась.