Великолепная семерка

      В огромном здании KINTEX, похожем на огромный муравейник, казалось, не осталось ни одного островка неподвижности. Все бегало, копошилось, вспыхивало и гасло. Пахло лаком для волос, потом и дезодорантами. Пахло сигаретным дымом и немного алкоголем. Еще пахло раменом. - Ты похож на прекрасного принца, знаешь? – сказал Намджун, когда до выхода на сцену оставались минуты. И даже странно было Хосоку услышать от него это, потому что непонятная, защитная ухмылочка лидера как всегда, на всякий случай, превращала все сказанное в сарказм или шутку.       В огромном зале путаница проводов сужала пространство, создавая ощущение паутины. Было жутко холодно. Пальцы заледенели, онемели. Кончик носа покалывал и, видимо, покраснел, хоть этого и не было видно под гримом. СиЭль, роскошная, как и всегда, восседала на высоком сверкающем троне в шубке и быстро-быстро говорила что-то. О том, что должен быть коллаб, Хосок, конечно же знал. Знал и боялся того момента, когда выйдет на сцену он. И он, конечно же, вышел – как всегда жутко модный и трогательно смешной, несуразный, но жутко стильный и крутой.       Тэхён, во всю глотку оравший “Да, сэр, я – единственный в своем роде» вслед за исполнителем, тоже не заметил, как в секунду Хоупи, до этого живо подтанцовывавший руками и головой всем, выходившим на сцену, с удовольствием игравший на камеру при приближении оператора, вдруг не то чтобы сник, а его движения стали вялыми и заторможенными, ватными, и он, вроде бы, вторил тому, что было на сцене, а взгляд прилип к мелькавшему на сцене чуду в горчичном велюровом костюме, и следовал за ним, словно через силу, превозмогая болезненное сопротивление.       «Да, ты единственный в своем роде, это безусловно» - сверкали его глаза из-под высветленной челки. Поймал ли эти слова человек на сцене – кто разберет? Козырек белой кепки низко надвинут на лицо, сверху капюшон, длинный белый ремешок вьется по шее змеей. «Я - дорогой парень» - не унимался человек на сцене. «Да, безусловно», - отвечал ему взгляд из-под светлой челки. – «Ты обходишься слишком дорого!».       Его парень сидел тут же, смотрел на него, прям перед Хосоком – тонкий, стройный, красивый как само совершенство. Взгляд чуть надменный, застывшая улыбка.       Его парень слишком переполнен чувством собственного достоинства, чтобы фанючить на таких мероприятиях! Для всех остальных он был всего лишь коллегой по группе.       Человек на сцене кинул взгляд туда, где Хосок пытался собрать по каплям всю свою выдержку, а Тэхён, в конце концов заметивший, что с другом что-то не то, принялся пристально его разглядывать.       Человек в горчичном костюме спустился со сцены и зашагал в направлении сидящих за столиками мемберов. Шагал, читал, размахивал руками. И зал расплылся сальными улыбками, ожидая крутого фансервиса между парнями-мемберами самой крутой к-поп группы. Но горчичный костюм замер в метре от своего парня, наткнувшись на холодный сверкающий взгляд за его спиной. Замер, развернулся и зашагал к другому столику.        «Он смотрит на меня и поражается, как много время может изменить в человеке» - думал Хосок на сцене, взлетая в своем фирменном прыжке, а вместе с ним взлетали и белый шелк рубашки, и белые пряди волос, и блеск, сводящий с ума блеск подведенных глаз. – «Теперь уже ему не поднять меня, держа руками за талию. Да он и не станет, наверное».       «Поразительно, сколько бы не меняли года человека, какими бы разрушительными не были бы последствия возраста, но самого главного они изменить не в силах. Того, что в глазах. Того, в чем и есть сам человек», - так на самом деле думал человек в горчичном костюме, сидя в темном зале за столиком рядом с коллегой по группе, который выглядел как само совершенство.       Запыхавшись, бантаны покидали сцену под рев аплодисментов. Тем ценнее были эти овации, что исходили они и от коллег, по большому счету, конкурентов. На выходе в коридор, ведущий к гримеркам, они все-таки встретились. Джей-Хоуп поймал его взгляд и медленно кивнул. И он ответил кивком. И вновь чехарда вечера закружила их и развела по разные стороны баррикад. - Ты поприветствовал своего любимого хёна? – раздался позади голос Джину. - Поприветствовал, – ответ получился хриплым, каким-то поспешным, делано равнодушным. Джину тактично промолчал. Свидетелем их с хёном расставания была вся танцевальная академия. Как и их романа – бурного, страстного, внезапно начавшегося и закончившегося.       Хосок был студентом академии, а он – одним из ее посетителей, потом одним из его покровителей, другом самого хозяина. Они встретились на новогоднем фестивале в этом же самом здании, куда студентов академии привезли на первое в их жизни выступление, и он, выстроив студентов перед собой в шеренгу, жестко отчитал их за все те косяки, которые они успели допустить в танце за свои первые пять минут позора.       Хосок не слушал, огрызался, потому что это было несправедливо, а любовь к справедливости была у него в крови. Ругались они еще примерно неделю, а потом решили заключить мировую, потому что ни один из них дрессировке так и не поддался. Выпив по бутылке пива в знак примирения, они внезапно прилипли друг к другу под окнами русской аптеки напротив академии, игнорировав тот факт, что Хосок нарушает правила общежития и вообще ему грозит расправа, и исступленно целовались, прижимая друг друга по очереди к обшарпанной стене в проулке, до самого рассвета, не в силах оторваться друг от друга.       Такой страсти больше в жизни Хосока не было. Это было такое бешеное влечение, когда занимаешься любовью на подоконнике в окне верхнего этажа студенческой общаги, и твое изгибающееся тело бессовестно подсвечивает запыленная настольная лампа, и невольными свидетелями вашей страсти становятся даже самые равнодушные прохожие, но ты не в силах остановиться, чтобы даже задернуть шторы, потому что пытаешься поймать каждое мгновение, как страдающий от жажды пытается поймать губами самые маленькие капли самого скудного дождя.       От нахлынувших воспоминаний у Хоби даже в животе заныло. Джину давно ушел, оставив его наедине с его мыслями. И невыносимо ему теперь возвращаться в этот темный грохочущий зал, входить под пристальным его взглядом.       И Хосок, выдержавший тонну человеческого интереса к своей личной жизни тогда, сейчас просто струсил. Он решил для себя, что не вернется туда, в зал, не доставит ему такого удовольствия. Хоби послал лидеру сообщение в какао, что не вернется, не объясняя причин, а затем постарался прошмыгнуть мимо курящей толпы у заднего выхода на парковку.       Игнорируя пару окриков, он быстро зашагал мимо надписи KINTEX туда, где, как он помнил, точно была река. Краем глаза, каким-то беспокойным, настороженным спинным нервом он почуял, что от толпы курящих отделилась фигура и направилась параллельно его пути в том же направлении по тротуару на другой стороне дороги. Сердце Хоупа бешено заколотилось. Он прибавил шагу, он уже практически перешел на бег. И он почему-то уже знал, что это именно Джиен шагает параллельно, и очень скоро на кольцевом перекрестке они встретятся. Хосок шмыгнул к декоративным деревьям, и угодил прямо в его объятия. И сразу почувствовал на своих губах его вкус, давно забытый и отправленный в самые дальние углы памяти, туда, где пылится все, что важнее прятать от самого себя, чем от других.       Он целовал Хоби сначала осторожно, будто прислушивался, готовый в любую минуту отстраниться, если только почувствует какое-то сопротивление с его стороны. Целовал, захватывая губами его ярко красные щеки, целовал глубоко, тягуче, а потом вдруг переходил на много-много мелких поцелуев, и вновь впивался в лицо Джей-Хоупа со всей силой той, прошлой их страсти.       Хоуп впился ногтями в его куртку так, что, наверное, на ней останутся следы. Им обоим в голову пришла мысль, что здесь, на самом перекрестке, их очень скоро кто-нибудь обнаружит, а потому, не отрывая губ друг от друга, натыкаясь на углы и бордюры, они жались ближе к деревьям, пока не нырнули в тишину и темноту прибрежной аллеи. Через секунду Хоуп почувствовал обнаженной спиной шершавую кору дерева, к которой все сильнее придавливала его страсть GD. Одни идеальные губы встретились с другими идеальными. Это зрелище в лунном свете было настолько прекрасным, что, кажется, даже ветер замер в кронах дерева, чтобы украдкой полюбоваться.       Хосок задыхался. Казалось, что поцелуев ему недостаточно, что он сможет наполнить их страстью еще больше. Тяжелое частое дыхание Джиёна сменилось коротким хрипом. Он так сжал голову Хоби ладонями, что в висках зазвенело. Через короткий полузадушенный горловым спазмом стон отстранился, посмотрел на пылающее лицо Хоупа и насмешливо сказал: - Я так и знал - ты все еще сохнешь по мне! В этом был он весь.       И, взявшись за руки, эти двое зашагали в сторону стоянки, потому что рвались на волю, вон с этой тесной от воспоминаний улочки, которая, как и прежде, давила на них.