Великолепная семерка

      Квон смотрел на Хоби насуплено, тяжелым взглядом. И Хоби было неуютно от этого взгляда, но где-то под ребрами уже начала разливаться тревожная сладость предвкушения, потому что знание того, что этот взгляд означает, он пронес с собой через все эти годы.       Квон подошел к нему, осторожно взял его за талию и приподнял над землей. - Килограммов шестьдесят, - хрипло проговорил он. - Шестьдесят три, - поправил Хосок, почему-то не решаясь поднять глаза.       Это была их старая игра: встретившись первый раз после их тяжелого и длительного расставания, Джиён «взвешивал» его и пытался угадать, тяжелее он стал или легче за то время, пока они не виделись.       Не то чтобы Джиён упрекал его за лишние килограммы, его фигура была идеальна для Квона. Никогда не критиковал и не советовал похудеть. Но всякий раз после очередного такого «взвешивания» Хосок садился на диету или отправлялся в спортзал, чтобы в следующую встречу поразить, удивить, порадовать. Его или себя его реакцией. Но следующая такая встреча могла произойти только через несколько лет, и Хосок за это время успевал похудеть, поправиться, опять похудеть, опять поправиться…. И при следующем «взвешивании» слышал его знакомые «Килограммов шестьдесят?».       Сегодня он не спешил убрать руки. Поставив Хосока на пол, он продолжать сжимать его тело руками повыше талии. В комнате уже стало совсем темно, и надо было бы включить лампу, но было как-то не до этого.       Впервые за все их сегодняшнее время вместе Хосок только сейчас решился, осмелился, рискнул поднять глаза и дал ему рассмотреть свое лицо. И такая звенящая тоска была в его взгляде, что Джиён сглотнул и отнял руки. - Я, наверное, пойду уже… - сказал Хоуп. – Мне еще в свою общагу добираться. Он кивнул. - Не провожай меня, - попросил. - Я и не собирался. Ты же возьмешь такси? – Квон отвернулся к окну и начал высматривать такси у подъезда.       Хоби покраснел от стыда за ту ситуацию, в которой сейчас находился, и за его грубость, и за то, что так жестоко и банально разбились в прах его тайные ожидания и предвкушения.       Молча повернулся к двери. Открыл ее. Вышел в пустой желтый коридор. Уже час ночи. Тишина вокруг удивительная для гостиницы, но неудивительная для гостиницы в той глуши, где они сейчас находились. Обернулся еще раз. - Ну, пока, Джиённи, - взял себя в руки. – Рад был повидаться.       Он вздрогнул. Кроме Хоби редко кто называл его так с тех самых пор, как они расстались. Парень его нынешний не любил телячьих нежностей, да и вообще был довольно холодным в эмоциях человеком, и Джиён в нем это особенно ценил: он мог бы слушать часами его яркую и эмоциональную болтовню, подливая изредка пиво в кружку, высыпая окурки из пепельницы, разогревая чай. Они могли бы просидеть вот так вот до утра, но никогда не сидели. Потому что…. Ну не сидели никогда.       До утра он мог проболтать с Хосоком, который сейчас стоял посреди пустого желтого коридора и отчаянно не хотел уходить. С ним кухонные посиделки превращались в словесные баталии, в розыгрыши и творческие мастерские. Ему он выворачивал душу наизнанку. Ему он придумывал невероятные истории и выдавал их за эпизоды своего темного прошлого. И Хоби, понимая, что все это выдумка, поощрял в нем эту страсть к сочинительству. Да и вообще всегда считал, что он – талант. С Хоупом им не хватало на ночь трех пачек сигарет и упаковки пива. С Хоупом они чертили тупыми концами вилок на клеенке целые схемы и планы будущего дома. С Хоупом они до хрипоты спорили о вкусах, о которых, вообще-то, не спорят. Квон защищал свои музыкальные пристрастия, которые Хоуп не всегда понимал, но вынужден был слушать с утра до вечера на максимальной громкости динамиков. Хоуп защищал своих разношерстных друзей, которые, все как один, не нравились Джиёну: он считал их шлюшками, политическими проститутками и прихлебателями.       Они спорили до хрипоты, а потом спор перерастал в какой-то короткий, внезапный секс, остервенелый в моменты наивысшего возбуждения и бесконечно нежный после кульминации, нежный и смешливый. Хоуп был невероятен, божественен в сексе, его фигура античной статуи, но только не статичной и холодной, а теплой и подвижной, завораживала нагими линиями, а мягкий голубой лунный свет отливал на его коже мистическими бликами.       А сейчас Хоби стоял в коридоре, растерянный и разочарованный, и, все еще болезненно не разлюбивший его даже спустя много-много лет.       У Джиёна комок в горле. А в голове только одно: «Пусть он уходит, Господи Боже, только пусть он уходит!». Потому что если он не уйдет, то весь его тщательно выстроенный мир рухнет. И он даже представил, как несутся в тартарары его парень, карьера, дорогая машина, красивая квартира, еще одна квартира, куда он привозит шлюх, огромный фанклуб, родители и вся родня. Все, что было для него важно все эти годы. И все, что он никак не был готов потерять.       Хоуп, не получив никакого ответа на свое теплое прощание, кивнул, больше самому себе, и направился к лифту.       Шел, а откуда-то снизу, липкий и холодный, поднимался страх того, что Квон не остановит его, что вот так Хоуп и уйдет. Ну не может же так быть, чтобы все эти годы, проведенные вместе с ним, а потом еще годы, проведенные в раздумьях о нем, прошли впустую и ни к чему не привели?       Хосок чувствовал, что Джиён все еще стоит в дверях и смотрит ему вслед. Хосок даже приостановился было, чтоб дать ему возможность решиться и догнать его. Но Джиён этого не сделал. Нажал кнопку лифта. И вот еще одна заминка, секунда, в которую можно было бы решиться. Хоби обернулся. В дверях никого не было.       По ту сторону Квон Джиён, знаменитый G-Dragon, мечта миллионов девушек и парней, взрослых женщин и солидных мужчин по всему миру, тихо сползал по двери вниз, пока не сел на корточки. Обхватил голову руками. В его голове вереницей замелькали воспоминания – те, которые были давно уже упакованы и запрятаны на самое дно памяти, заперты в сейфе души, чтобы ни один звук, ни один запах не просочился оттуда в его реальную настоящую жизнь. И тут – Бум! Прорвало, слетели замки, посыпались шифры. Он встал. - Так, все! – он говорил сам с собой вслух тогда, когда действительно нервничал и нуждался в твердом слове, а никого постороннего не было рядом. – Нужна музыка. Включил телевизор. Пощелкал каналы. Поймал себя на мысли, что сквозь эфирные потоки прислушивается к шагам в коридоре, к тому, не открылись ли двери лифта. Девушка с экрана пела какую-то депрессняковую песню о том, что живем один раз и нельзя притворяться перед теми людьми, кто тебе действительно дорог. - И ты туда же! – крикнул он в экран, психанул, выключил телевизор, выдернул шнур из розетки. Взял телефон. Позвонил Сынри. Его сонный голос на том конце привел его в чувство. Встряхнул. - У тебя все в порядке? – делано грубовато спросил он. – У тебя кто-то в гостях? Я вроде слышу голоса...       Сынри уже привык к его нервным звонкам среди ночи, а потому отвечал привычно: очень хочу спать, мол, но поскольку тебе нужно меня сейчас услышать, то я весь в твоем распоряжении. - Ложись спать, - и нажал кнопку отбоя.       На часах уже далеко за полночь. Поскорей бы уж этот день завтрашний. Уеду и забуду.       Зашел в туалет. Расстегнул ширинку. Опустил глаза и вздрогнул: очень четко привиделись глаза Хосока, смотрящие снизу на него, улыбающиеся одними щелками. Волна желания поднялась стремительно откуда-то от самых кончиков ног и до корней волос, обдала жаром. Он кинулся к умывальнику, пустил холодную воду. Сунул голову под кран. Освежился. Взял полотенце. Кончики пальцев на руках сладко ныли. Кинул взгляд на ванну, и ему привиделось, как Хосок, его Хосок, словно маленького, купает своего Джиённи в ванной, пенной губкой проводит по груди, по животу, спускаясь, а потом Джиённи шумно затаскивает Хосока к себе в ванну. Еще одна волна желания накрыла его с головой. Он даже присел, настолько неожиданным и сильным оказалось напавшее на него возбуждение. Запульсировало в висках.       Резко встал, пинком распахнул дверь ванной. Вышел в коридор, огляделся. Забежал в лифт, спустился, тарабаня от нетерпения кулаком по стене. Вышел, прошел быстрыми шагами к выходу. Остановился. Вернулся. Прошел в бар. Взял себе выпить. Выпил. Потом еще. И еще. Рядом за стойкой скучали девочки в ожидании, видимо, клиентов. Подошел к одной. Показал, приподняв двумя пальцами, крупную купюру в кармане. Вопросительный взгляд. Кивок. Взял ее за локоть. Вывел в холл. Вошли в лифт. Нажал рукой кнопку экстренной остановки. Сорвал с нее трусики. Взял ее быстро, жестко, грубо, словно стараясь выместить на ее бедном теле все свои переживания. Увидев слезы и растекшуюся тушь на лице, отпрянул, достал деньги, отдал, разблокировал лифт, поднялся к себе на этаж. Вышел, оставив ее в кабине лифта надевать растерзанные трусики. Сел на кровать. Обхватил голову руками и заплакал.       По щекам, впервые за многие годы, текли настоящие слезы. И было странно ощущать на себе эти обжигающие капли. Казалось, что они разъедают какую-то тяжелую и плотную корку, высвобождая глаза для чего-то очень хорошего. Или плохого. Но точно чего-то нового.