Великолепная семерка

      Чонгукки дурачится.       Не то, чтобы это с ним случалось редко. Но если для Вишни это было нормальным состоянием 24/7, если для Хоби это было служебными обязанностями как Всебантаньей Надежды, то для Чонгука это было показателем высочайшего счастья и комфорта, внутреннего и внешнего. Другими словами, Чонгукки дурачился, когда его ничего не тревожило и все было хорошо.       Первое правило бантанов: когда у макнэ все хорошо, все хорошо у всех. Все улыбаются и даже не прячут улыбки, по-доброму подначивают малого и с восторгом воспринимают его дуракаваляние. И в этот раз причина как раз всем ясна. Более того, эта причина выпирает из чонгуковых штанов при каждом удобном случае.       Макнэ таскается за Тэхёном везде. Он его даже в душ одного не отпускает. Правда, оказавшись в закрытом душе, он целомудренно садится на стиралку и, уткнувшись в телефон, ждет, пока Тэхён помоется, и даже глаза стесняется на него поднять. Это Тэхёна смешит невероятно. Он подначивает макнэ как может, извивается под душем, показательно постанывает, растираясь мочалкой, высовывается из-за занавески с просьбами подать то-другое, щеголяет перед ним в набедренном полотенце… Но Чонгук держится целомудренно и непреклонно. Хотя внизу живота скручивает все до боли. Ему хочется… вот только он и сам не знает, чего. И поэтому пока он позволяет себе только поцелуи. Хотя иной раз эти поцелуи доводят обоих до такого исступления, что вот-вот все бы произошло. Но не происходит.       А потом Тэхён заболевает. И Чонгук прилипает к Тэхёну намертво, как будто вот до этого он просто на скотч был к нему приклеен, а вот сейчас – уже на суперклей. Чонгук таскается по общаге с подносом, уставленным кружками и стаканами с бульоном и лекарствами, и моська у него такая обеспокоенная, что на него смотреть смешно и страшно одновременно. Он сумасшедшую мамашу напоминает: каждые пять минут градусник Вишне сует, причем тот факт, что температура не превышает норму, его как раз не успокаивает. Почему не повышается? Это что ж, организм совсем не борется с инфекцией? И макнэ зарывается в интернет в поисках информации про иммуномодуляторы.       Ну а если уж температура (не дай бог!) поднялась на один-два градуса – тут все, разбегайтесь, бантаны. Режим скорой медицинской чонгучьей помощи активирован.       Во-первых, по общаге проносится истерический крик «А ну заткнулись все, больному нужен покой!», после чего в каждой комнате общаги происходят грандиозные разборки с непроникшимися и незаткнувшимися товарищами, сопровождающиеся реальными угрозами физической расправы. Взаимными чаще всего. Так что больной, даже если бы и хотел покоя и уснуть, вряд ли на это имеет шанс. Поэтому Ви преспокойно висит в смартфоне, хихикая с гифок и громко матерясь с фанфиков.       Во-вторых, Тэхёна укутывают как гусеницу в период окукливания и одновременно подвергают комнату остервенелому проветриванию, потому что «свежий воздух убивает микробы». Тэхён жалуется изо всех сил на то, что ему жарко, а носу холодно, но дотянуться ни до форточки, ни до макнэхиного затылка он не может, потому что его руки припеленуты к туловищу, ибо нефиг макнэху обманывать: больной человек должен спать и сил набираться, а не в телефоне зрение садить.       Короче, заботящийся о ком-то Чонгук – это жесткий апокалиптический пиздец с отягчающими последствиями, и не дай бог никому с этим столкнуться.       Но и Чонгуку тоже нелегко. Поскольку простуженный голос Тэхёна – это, реально, афродизиак. Это что-то потустороннее, завораживающее, завязывающее узлом, возбуждающее и освобождающее. И поэтому Чонгука при каждой его фразе, произнесенной с проникновенным страдальческим выражением, потряхивает. И он развивает бурную деятельность больше как раз по этой причине: чтоб хоть немного отвлечься и хоть немного контролировать свои гормоны.       И тогда вступает в силу Второе правило бантанов: когда макнэ развивает бурную деятельность, все у всех плохо. Потому что от макнэ некуда деться, от него не спрятаться-не скрыться, он даже на откровенную грубость не реагирует.       Поэтому если макнэ сказал, что для скорейшего выздоровления Тэхёшеньки все бантаны должны сесть в рядок у его постельки и спеть на три голоса колыбельную, и лучше, если это будет, к примеру, Песня Сольвейг, то бантанам проще это сделать, вот честно. В результате стройный хор с красивым трехголосьем выводит григовскую нетленку, а Шуга робко пытается даже заботливого рэпу начитать, надеясь, наивный, что так их раньше освободят от вокальной повинности.       Тэхёха ржет как потерпевший, чуть с кровати не валится, после чего решает, что, хоть и чувствует себя уже довольно выздоровевшим, все-таки, наверное, еще поболеет денек. Мало ли, на что еще интересненькое Гука пробьет?       Впрочем, Вишню скоро рассекречивают, и чонгукова гегемония низвергается самым обидным образом.       Весь этот вишнево-чонгучий флафф заходит уже слишком далеко, так что на ISAC приходится их разогнать к едрене-фене, потому что уже ну просто пиздец. И все равно Тэхён улыбается. Широко, красиво, крышесносно. На всех фото, на всех видео – цветущая улыбка, чуть смущенная, чуть вызывающая – так, как он это умеет. И все время пританцовывает, ждет, когда уже, наконец, наступит вечер, и они вернутся в свою общагу, в свою комнату, и будут целоваться, целоваться, целоваться на кровати до головокружения. И снова руки будут беспорядочно, как в бреду, поглаживать самые укромные места на теле друг друга, и снова будет нарастать ритм, учащаться дыхание, хотеться все большего и большего. И, возможно, в этот раз оба решатся на то самое большее. Или нет. Но когда-нибудь обязательно решатся. Или нет. Или перебесятся со временем, встретят самых лучших девушек на земле и заведут замечательных детишек. Но навсегда между ними останется эта маленькая сладкая тайна.