Великолепная семерка

      Жарко.       Впервые за все последнее время у Джина, кажется, осталось такое вот чистое и понятное моночувство.       Жарко.       Физически жарко, потому что тысячи лайтстиков, опаляемых горячим дыханием фанатов, создают ощущение тлеющих углей в кострище.       Визуально жарко, потому что блестящий концертный пиджак сияет как сто тысяч солнц, и его не охлаждает нисколько белая шелковая рубашка с роскошным жабо, делающая Джина похожим на отважного прекрасного принца из детской сказки.       Эмоционально жарко, потому что все на пределе человеческой температуры тела – 39 и 9 как минимум в нежности, восторженности и трепетности.       А еще жжется в груди где-то за ребрами, такое горячее жаркое предвкушение будущего счастья.       Никогда Джин так не выходил на сцену. Никогда он так не стремился туда и в то же время не сомневался, что готов к этому.       Переполненность чувствами – не самый хороший помощник для пения, надо сказать. Горло перехватывают нахлынувшие чувства, сжимают, давят, и там, где эмоции могут выплеснуться в роскошный звук, взволнованное сердце мешает это сделать. А особенно, если за каждой строчкой песни всплывает, как кадры из любимого фильма, вчерашний вечер и проводы Наны в аэропорту. "…Я просто пытаюсь выдержать всё это…"       Родители сказали, что не стоит Джину ехать с ними в Ичхон, потому что там толпа народу, папарацци, и ни к чему привлекать себе внимание лишний раз. И Джин согласился, потому что у него же контракт и здравый смысл и все такое. "… Я хочу тосковать…"       И они сели в такси, и Нана коротко обняла его на прощание. И объятия эти не были смущенными или холодными, как при встрече, а были уже теплыми и дружескими… что ли….И от этого почему-то стало не по себе… "… Да, это моя правда. Впереди только порезы и ушибы…"       Твердить себе как мантру, что, поступив неразумно, он может разрушить свое будущее, и если все обойдется весомым штрафом компании, то ему крупно повезет, но при этом судорожно набирать номер менеджера-хёна и рыдать в трубку нечленораздельно о том, что она… «Понимаешь, хён!»… уезжает…. И он… «А если больше никогда???» не может ее не проводить….? "… Maybe I, I can never fly…"       Может быть, именно тогда он и решился на первый свой отчаянный прыжок в бездну, с обрыва, который мог стать первым полетом, а мог стать и последним. А может быть кто-то там, сверху разглядев слезы в красивых глазах Джина, решил немного помочь и перевернул игральные кости на другое ребро? "…. Крылья, как и другие вещи, нереальны…"       Джин думал, что верил в сказки в детстве. Оказывается, впервые он поверил в сказку тогда, когда, стоя на подземной парковке у автомобиля хёна, думал, как ему пробраться к гейтам. Потому что чья-то волшебная палочка сделала так, чтобы Нана забыла в машине плейер. Забыла и вернулась. И попала к Джину в объятия. "…Возможно, я не смогу дотянуться до небес…"       И он дотягивается до ее губ сначала робко, а потом, радуясь их ответной готовности, смелее пробует их ванильный вкус. "… Но даже так, я хочу протянуть руку…"       И, чувствуя, как ее руки свободно и привычно оплетают его шею и прижимают к себе все ближе и ближе, словно там всегда и было их истинное место и предназначение. "… Хочу попытаться пробежать чуточку дальше…"       Ее голос, подозрительно похожий на тихий стон, вибрирует на его губах так, что они начинают чесаться, и он с таким остервенением углубляет поцелуй, что стон, теперь уже самый настоящий, врывается, вплетается в его собственное дыхание, заражает его и уже два тембра вибрируют на губах. "…Wide awake Wide awake Wide awake... Don’t cry …"       Ее самолет все-таки улетел. Конечно улетел. Потому что сказки, раз появившись в твоей жизни, вспыхнув неожиданно в серых буднях отблесками просыпающегося солнца, улетают в другие миры, чтобы там вершить свои чудесные дела. Но кто сказал, что они больше не вернутся к тебе? "… Maybe I, I can never fly…"       Но вкус полета я уже почувствовал. И разве теперь сможет что-то меня остановить?