OxxxyGa

Мирон херачил кулаками по стене, совершенно не зная что делать. Ему было отвратительно снова изменять любимому человеку. Тем более с ней. Конечно, в прошлый раз он, вроде, как реализовал свою ненависть, а слушая рассказ о сумасшествии Егора, он даже пожалел ее, но это ведь не повод вестись на это дерьмо. Стоит один раз поддаться на шантаж, и она уже не оставит его в покое. Таким жалким и бессильным он себя давно не ощущал. Перед глазами стояли разочарованные и злые лица родителей. Он и сам понимал, что это неправильно, что он единственный ребенок, а они хотят внуков, продолжения рода и все такое, но сердцу не прикажешь. Он влюбился в Володю и на самом деле совсем не жалел. Жалел только, что оказался не в состоянии защитить. Он и так в хреновых с отчимом, а если тот ещё и об этом узнает, Гному придется ещё хуже. Мирон был в полном раздражении, и в голову приходили только всякие суицидальные мыслишки, но смерти Володи он не хотел, а кидать его в этом дерьме одного было бы нечестно и отвратительно. Костяшки он разбил почти сразу, и теперь на обоях оставались кровавые следы, а он все бил и бил, не в состоянии остановиться. Это было хоть что-то. Единственное, что он сейчас мог — это вымещать злость и бессилие на ни в чем не повинной стене, чтобы не пойти вымещать его на ком-нибудь ещё. Володя сидел на диване, обняв за неимением кота подушку и вздрагивая от звуков ударов. Сейчас ему было действительно страшно. Все это напоминало беттрип. Он не мог отвести взгляда от Федорова, не знал сколько это длится и был уверен, что стоит Миру поймать его взгляд вместо стены, он будет пиздить его. А ещё он совершенно точно знал, что в этом случае ничего не сможет ему сделать. Не потому что еврей сильнее, опытнее или злее, дело в другом. Володя полностью признавал свою вину. Это дерьмо началось из-за него от и до. Начиная вечными прогулами, которые в купе с хуевой успеваемостью и поведением, стали поводом для первого шантажа и заканчивая совращением Мирона. Да, по мнению Володи, это было совращение, он ведь первый его поцеловал и потом тоже… А то, что он при этом был пьян, совсем его не оправдывает, по крайней мере, в собственных глазах. В дверь позвонили. Хозяин продолжал самозабвенно пиздить стену. Звонок повторился настойчивее, Галат пошел открывать. Оказалось, это Рестор. — Что случилось? — с порога спросил он. — Если кратко: Мирона ради секса шантажирует завучиха. — И чем шантажирует? — с угрюмой веселостью спросил Саша. — Тем, что раскроет наши отношения предкам. — Как будто они ей поверят. — У нее есть целая, блять, группа доказательств с фото и видео! — Чего, блять?! Откуда?! — Да эти ебаные слэшеры постарались! — блондин чуть не плакал от страха, злости и безысходности. Сунул телефон в руки Тимарцеву, там уже была открыта нужная страница. Быстро пролистав группу, Саша охуел. Нет, 99% содержания были просто двусмысленными или  с той злосчастной пьянки после батла, но попадались и пиздец убедительные фотки вроде той, где они держались за руки под партой или по очереди дремали друг у друга на плечах. Про фотку из раздевалки тут и говорить не стоило. Присвистнув, он вернул телефон тощему и, входя в комнату друга, из которой уже с минуту не доносились звуков ударов, констатировал: — Вы в жопе. Фродо стоял, уперевшись лбом и кулаками в стену, тяжело дышал и смотрел в одну точку. — Что мне делать? — тихо и как-то совсем обречённо спросил кудрявый. — Переспи с ней и не парься, — пожал плечами лысый, падая на диван. — Если я сейчас соглашусь, она уже не отвяжется, — бесцветно возразил он. — Тогда смирись с тем, что ваши родители все узнают, а лучше сам им расскажи. Такое легче будет узнать от сына, чем от какой-то бабы со стороны. — Они нас убьют. — Зато она потеряет единственный козырь и не сможет тебя шантажировать. Ну, и вообще это будет честнее с вашей стороны. — Думаешь? — Уверен. — Да и если действительно захотят убить, всегда можно сбежать, — улыбнулся. — И то верно, — посветлевшим голосом согласился десятиклассник: — Володь, как тебе идея? Поняв, что все решаемо, Галат успокоился, подошёл к парню и обнял: — Все хорошо, если ты «за»… Я думаю, они поймут, должны понять, — уже тише добавил он. Мирон не ответил, только тяжело вздохнул и, закрыв глаза, прижался к любимому спиной, положив свои руки поверх его. Саша тактично молчал, разглядывая плакаты. Володя, помня о его присутствии, нехотя отстранился. — А зачем ты пришёл? — спросил Федоров, садясь на диван между гостями. — Ты так стену ебашил, что я подумал, что что-то случилось, — пожал плечами. — Ну, как видишь, не ошибся, — усмехнулся Вова. — Как сессия? — Заебись. В пятницу последний зачёт, и свобода, — потянулся, хрустя суставами и беззаботно улыбаясь. — Классно. — А что так рано? — Да там в Министерстве образования с программой учудили. Хуй его знает почему, но этот год у нас в мае заканчивается. Почему нельзя было впихнуть этот короткий год в начале или в конце? — Ебнутые они там все просто. — Ну, так другие в образование не полезли бы. Все​ согласно развели руками. — А в семнашке как дела? — Тухляк. Одни малолетки. Остальные все к экзаменам готовятся и хвосты подбирают. Ладно мелких хоть Тимур в узде держит, а то расхерачили бы уже все к чертям. — Басота? — Ну, да. Он же в восьмом, никуда готовиться не надо, а пиздюки его слушаются. — А не боишься потерять железный трон? — Да этих малолеток задавить авторитетом как нехуй. Ну, а в крайнем случае, все можно решить батлом. — Если пиздюков будет представлять Тимка, это даже будет интересно. — Пожалуй. Если ему не Птаха пишет. — А если и Птаха, какая ему разница? Он все равно там не появляется почти. — Дело не в этом. А в том, что если Тимка почувствует себя сильнее старших, он и его перестанет слушать. А нахуй ему это надо? — И то верно. — Но если дойдет до батла, я тебя отправлю, а то он реально как-то дохуя выебывался в прошлый раз. — Ну, блять, спасибо! Без этого пиздюка мне делать нехуй! — наигранно возмутился Мирон. — А что, ебать мамок интереснее? — заржал Тимарцев, за что и получил подушкой по чрезмерно счастливому ебальнику от Володи (что характерно). Теперь пришла очередь Федорова смеяться и получать за это (от Санька). Потом бумеранг «добра» вернулся Галату, и началось эпическое сражение на подушках и за подушки, которых было только две, и, естественно, на всех не хватало. В конце концов они попадали на диван, заливисто хохоча и глотая ртом воздух в попытках отдышаться.

***

После того, как Саня ушел, стало как-то неловко. Странно было показывать отношения при ком-то. Точнее, не так. Странно было осознавать, что показывал чувства при постороннем, и ещё страннее от того, что это воспринималось как норма. Володя даже с девушками особо не показывал ничего, да и не чего было показывать. С Мироном во всем было по-другому. Вот и сейчас ему отчаянно хотелось того, чего он ещё не делал. Допив чай, до невозможного похожий по вкусу на глинтвейн, он подошёл к парню и, сев у его ног, положил голову ему на колени. Это было уютно. Фродо посмотрел на него удивлённо и молча стал гладить по голове. Володя прикрыл глаза. Федорова действия блондина немного удивили, но то, как мягкий ёжик волос щекотал ладонь и пальцы, действовало умиротворяюще. Да и Галату, вроде, нравилось. — Мне страшно им говорить, — вырвалось у кудрявого. — Мне тоже, — признался Гном. — Думаешь, действительно другого выхода нет? — Да, — помолчав, ответил парень. — Как бы они не отреагировали, думаю, это лучше, чем попасть в сексуальное рабство к старой мондавошине или пытаться оправдываться всеми правдами и неправдами, — тяжело вздохнув, он обнял чужую ногу, скрытую серыми мешковатыми спортивными штанами, прижал к худой груди и продолжил:  — Я не хочу оправдываться за то, что люблю тебя. С чего вдруг у кого-то появилось право решать, кого я могу любить, а кого — нет? Это же бред! — Я тоже не хочу оправдываться, — согласился Мирон. Взяв тощего за подбородок и подняв его лицо к себе, он наклонился, мягко коснулся губами его губ, которые ещё хранили вкус и запах чая-глинтвейна. — Надо сказать, — уверенно выдохнул Володя, через несколько минут уже сидя на коленях Хоббита. — Только сначала надо проверить, — хитро прищурился Фродо. — Что проверить? — Пидорасы мы или нет. — За мной должок, кажется, — припомнил чуть смущенный десятиклассник. — Ага, — подтверждает Мирон, втягивая его в очередной поцелуй.

***

На этот раз Володя проснулся в обнимку с Мироном, лёжа на нем и утыкаясь лбом в подушку, а носом — парню в шею. Классно. Одеяло немного сползло, и плечи морозило, но шевелиться не хотелось от слова совсем. Широкая теплая грудь под ним равномерно вздымалась, словно укачивая. На спину приятной тяжестью давила рука Федорова. Вот теперь Вова действительно чувствовал себя принадлежащим ему. Теперь это точно навсегда. Один раз — не пидорас, но два раза — это уже система. Он улыбнулся, вспомнился сегодняшний сон. Они ехали в автобусе с открытым верхом и пели песни. Ветер в лицо, закатное солнце, синее небо с первыми звёздами, розовые и оранжевые облака, последние лучи играют на листьях деревьев, Мирон играет на гитаре и смотрит только на него, Санёк обнимает какую-то девчонку с африканскими косичками, они улыбаются и громко подпевают. Вокруг ещё много народу, но их лиц он не видит совсем. Хорошо. Действительно хорошо. Все так, как должно быть, все на своих местах, и все счастливы. Хороший сон. Ему давно такие яркие и приятные не снились. Надо запомнить. Он прокручивает все в голове ещё раз, чтобы​ закрепить. В памяти всплыл первый раз, когда Мирон сыграл ему на гитаре и спел. Это была «Кукушка» Цоя. Он слушал как заворожённый, сам не заметил как стал подпевать. Фродо тогда сказал, что он поет красиво. Немного странно, для друзей, но не для них. Фродо вообще быстро вжился в роль учителя, а посему часто и щедро хвалил его за любой успех. Что забавно, так это то, что он никогда не пытался его ругать или стыдить за промахи, как делают это остальные. Федоров всегда объяснял ошибки. У него было легко и приятно учиться. Надо будет посоветовать ему пойти в педагогический, если он передумает становиться рок-звездой. Володя снова улыбается. Ещё хорошо, что Хоббит вовремя остановился, в противном случае пришлось бы набить ему морду (ради восстановления авторитета), а совсем не хотелось. Побалдев ещё немного, Галат от нечего делать стал целовать плечо Федорова, тот заворочался и проснулся. Все тело наполняла сладкая истома после психоэмоционально-физической разрядки и долгого сна. Хотя возможно, это его Володя отлежал. Тощий-то он, конечно, тощий, но весит все равно порядочно. — Доброе утро, — бормочет кудрявый, обнимая любимого, и второй рукой, которая до этого покоилась на спинке дивана. — Доброе, — с улыбкой в голосе тянет Галат, потираясь носом об его шею, как это часто делают коты. Все же, несмотря на свою тощесть и бледность, Володя очень уютный. Особенно когда вот так лежит и шею своим дыханием щекочет. Вспомнился от чего-то тот Галат, каким он был до всего этого. (Такой, каким его видел Мирон) Раздолбай с улыбкой до ушей и мертвыми глазами, под которыми, казалось, навечно залегли фиолетовые тени. Галат, который с явным удовольствием читал Есенина на восьмое марта и крыл оппонентов мамаебскими шутками в кругу. Тогда он казался эдакой рок-звездой: вечно весёлый и пьяный, регулярно огребающий, но все такой же беззаботный. Федоров тогда был уверен, что этот парень пропил или прокурил возможность унывать. И несмотря на не высокое мнение относительно его умственных способностей, в тайне хотел быть таким же. Удивительно, как может поменяться мнение о человеке всего за пять недель. Теперь он воспринимал Володю совершенно иначе. За сравнительно короткий срок он успел узнать, что блондин любит читать, что он классно целуется и кусает губы, когда читает или пишет, что чай он пьет без всего, а кофе — с двумя ложками сахара и большим количеством молока, что он боится щекотки и предпочитает алгебре геометрию, что он может быть очень ласковым и (хоть он вряд ли признается) обожает ходить, держась за руки. Федоров ласково погладил любимого по спине. Парень сполз ниже, заползая под одеяло, и уложил голову на широкую грудь, слыша как успокаивающе глухо бьётся сердце. Кудрявый прошёлся ладонями вдоль позвоночника, погладил замёрзшие плечи, очертил пальцами линии лопаток, скользнул по чуть выпирающим ребрам, легко пощекотал бока и устроил руки на спине, вровень с копчиком. — Мы опять школу проебали, — заметил он, глянув на часы. — Похуй. — Надо задание хотя бы сделать. — У нас есть дела и поважнее. — Какие, например? — Например, придумать как сказать родителям, что мы встречаемся, и придумать план «Б» на случай слишком уж хреновой реакции. — Вопрос в том, что считать «слишком хреновой реакцией»? — со вздохом сказал Федоров. Ему не хотелось поднимать эту тему сейчас, но что поделать? Времени у них совсем мало, сегодня четверг, а его родители прилетают в воскресенье утром. — Ну… Если они попытаются нас отпиздить или запретят общаться и отнимут телефоны, — предположил Володя, не без удовольствия отметив, что Мирон прижал его к себе теснее. — Но ведь мы в любом случае сможем общаться в школе. — А если тебя посадят под домашний арест, так, что ты даже не сможешь ходить в школу? — Почему меня? — Потому что у тебя посещаемость нормальная и оценки хорошие, а у меня все только начало приходить в удобоваримый вид. — Логично. А вдруг меня в Англию увезут? На совсем. — Когда они собираются ехать обратно? — Через две недели. Как всегда. — Значит, у нас будет целых две недели, чтобы организовать тебе побег. — Ну, сбегу я, и что дальше? Где я жить буду? — У меня. Или у Рестора. — Первым делом они заглянут к Саньку и перевернут всю квартиру. Можешь поверить, его родители им не то что не будут мешать, они присоединятся к поискам. Потом они пойдут в школу и затребуют твой адрес. После чего придут и заберут меня, предварительно сделав втык и тебе, и твоей маме. А если наткнутся на твоего пьяного отчима, вообще заяву в опеку накатают. Мол, живёшь ты в притоне, совращаешь хороших мальчиков, а родители за тобой не следят. И отправимся мы в разные стороны: ты — в детдом, я — в Англию, и минимум год, лучшее, что нам светит — это скайп. Потом тебя выпустят, я приеду, и загребут нас в армию как миленьких. Так пройдет ещё год, если не два. А после всего этого мы встретимся и поймём, что совсем друг друга не знаем. Разойдемся, как в море корабли, помиримся с родителями, поступим куда-нибудь или найдем работу, потом подходящую девушку. Не факт, что любимую, но подходящую (по половой принадлежности). Женимся, заведем детей и все оставшееся у нас время будем жить из чувства долга перед обманутой женщиной и случайно зачатыми отпрысками. Или все будет ещё проще: тебя в детдоме доведут до суицида или убьют, а я, узнав об этом, вскроюсь или выйду в окно. Забавная получится интерпретация Ромео и Джульетты. Повисло молчание. Оба представили осуществление данного сценария. Прервал залипание в альтернативное будущее Галат. — Я так не хочу, — как-то по-детски пробурчал он, потираясь щекой о грудь парня. — Я тоже, — тихо. — Летом можно было бы пожить в семнашке, но, когда родители обратятся в полицию, ее сто процентов проверят… — Значит, надо либо уезжать в другой город, либо искать другой выход. — А в какой город? — Не знаю. Надо в какой-нибудь большой, так труднее будет найти. — А уехать надо будет навсегда? — Нет, конечно. Только до совершеннолетия. Потом можем вернуться в Питер, если захотим. — А это время можно попутешествовать. — Каким образом? — Автостопом. Мы двое взрослых, достаточно сильных парней, чего нам бояться, верно? — Как минимум того, что нас никто не станет подбирать. Летом ещё куда ни шло, можно в палатке перекантоваться, но зимой так можно и окачуриться. — Ну, на зиму можно где-нибудь оседать, квартиру снимать, и все такое. — И на какие шиши? Нет, ну, у меня есть кое-какие сбережения, но их, если очень сильно экономить, хватит месяца на три, максимум на четыре, а дальше что? — Ты же хорошо играешь на гитаре, можешь в переходах играть, а я — петь. Ещё можно раздавать листовки, разгружать вагоны или те же фуры, воровать, если сильно прижмёт… — Отсасывать дальнобойщикам, — с иронией в голосе продолжил Мирон. — Идиот, — надулся Володя. — Да ладно тебе. Я же шучу, — улыбнулся парень, водя носом по коротко стриженной светлой макушке.