Coldplay — Paradise
— Второе апреля, детки, в нашей семье отмечается не меньше восьмого марта. Кто скажет, что произошло в этот день? — Вы с мамой впервые поцеловались. — Правильно. Это был волшебный день, сейчас я вам о нем расскажу.*2 апреля, 2016 год*
Прошла неделя после пасхальных каникул. Ох, как же мы их провели… если коротко, то разгромили домик в Торнхилл на триста тысяч крон. Я не всегда поступал хорошо, и вы должны это понимать. И вот Пенетраторы, включая меня и Криса, стали решать, где же нам взять такие деньги. Хоть у многих из нас и были довольно обеспеченные семьи, столько мы все равно не смогли бы собрать самостоятельно, поэтому в наши «гениальные» головы пришла такая же «гениальная» идея. Вся её суть заключалась в том, чтобы продать как можно больше толстовок, а еще у нас был аукцион. Правда не обычный — на поцелуи. К слову, мой стоил тысячу крон… Ну все, хватит, вы же знаете, каким я говнюком был, не удивляйтесь так каждый раз. Вашей маме наша супер-идея (до сих пор считаю так, только маме не говорите) совсем не понравилась. Не знаю, что на нее нашло в те дни, но она была просто одержима беженцами из Сирии. В школе в первый же день я не удержался и подошел к Нуре. Она же поприветствовала меня моим привычным саркастическим именем. В последний раз мы виделись, когда она ночевала у меня… Про эту историю я вам расскажу потом. — Привет. — Вильгельм! — светловолосая красавица повернулась ко мне лицом. — Скучала? — Нет. — Ни капельки? — Неа, — конечно, я знал, что, может, она и говорит правду, но лишь отчасти. Нельзя отрицать тот факт, что отношение её совершенно поменялось ко мне после ночёвки. — Хорошо провела каникулы? — Да. А ты? — Отлично. Немного безумно. — Видела твое мероприятие на Фейсбук. Очаровательно. — Ты должна прийти. — Нет! — странно, а я ожидал что-то по типу «Да, конечно, я обязательно буду». Ваша мама совсем неоригинальна. — Почему? — Потому что это — глупейшая вещь в мире. Аукцион, серьезно? Это проституция. — Ты ревнуешь. — я откровенно насмехался над Нурой, глядя на её ротик открывающийся в недоумении, от её попыток доказать, что я всё истолковываю не так. — Нет… — Потому что я буду целоваться с другими. Ты сердишься, да? — как же я был собой доволен в тот момент. Бесценно. — Я не сержусь. Тем более, не ревную…бла — бла — бла, — ну то есть ваша мама не говорила «бла — бла», она говорила что-то о беженцах и Сирии, а когда я очнулся, то ее уже не было рядом. Думаю, вряд ли там было что-то интересное. В кафетерии между нами вновь произошел диалог. Но только теперь я ей писал, не осмелившись подойти при тете Вильде. Раз это для тебя так важно, я решил, что мы пожертвуем 10% с собранных завтра средств. Но только, если ты придешь на вечеринкуТы же знаешь, что больной на голову, да?
Это ты будешь больной, если не придешь. Подумай о беженцах.20%
Договорились, но тогда тебе придется быть милой на вечеринке. И ты уже выиграла аукцион поцелуев. Так что больше нет смысла ревновать.Я не ревную и не участвую в аукционе
А вот и участвуешь***
Вечеринка была назначена на восемь часов. В общем, все проходило довольно обычно, за мой поцелуй кто-то заплатил то ли три тысячи, то ли четыре, сейчас точно не припомню. В любом случае аукцион заведомо выиграла ваша мама, а мы просто собрали побольше деньжат… Да, звучит не очень. К середине вечеринки ко мне наконец подошла Нура. Скоро время объявлять победителя, а она, похоже, ревновала до чертиков. — А вот и ты! — Как там с объявлением результатов аукциона поцелуев? — И ты, как обычно, зла, — подытожил я, не удержавшись и посмотрев на её губы, снова в этой алой помаде. — Похоже на то. Ты ходишь и рассказываешь всем какую-то х…неинтересную вещь. — Неинтересную вещь? Давай поспокойнее. Верь в меня хоть немного. — Верить? Тебе плевать на всех, кроме себя, — слова эти довольно больно ударили меня и по самолюбию и в общем счёте, ведь видеть один скептис в глазах той, на которую тебе, как раз и не наплевать… Я просто желаю никогда не оказываться в такой ситуации. — Это не так. Двадцать процентов сборов пойдут на помощь беженцам. — Потому что я здесь. — Их не волнует, почему у них есть деньги, — устало проговорил я. — А тебя не волнуют они. Не по правде. — Меня волнуешь ты, — я улыбнулся, — по правде. — Нет, не волную. Если бы тебе было не все равно, ты бы не заставлял меня идти на вечеринку таким способом. — Ты не должна находиться здесь, если сама того не хочешь. — Нет, должна! Как иначе беженцам получить свои деньги? — ну вот она опять про них. Честно, это немного напрягало, и я начинал медленно и постепенно выходить из себя. — Беженцы в любом случае получат свои деньги. Так что расслабься. — Да, но…хм… Я должна быть здесь и смотреть, чтобы Эва не натворила никаких глупостей. — у вашей мамы всегда были с этим проблемы. Если вкратце, то она не уследила за тетей Эвой, и тетя Эва… Обнималась вместе с тетей Вильде. — Как думаешь, у тебя получается? Смотреть там, конечно, было на что, но вы мои дети, и мне неловко рассказывать об этом. Однако, когда Нура наконец повернулась ко мне, сердце ушло в пятки, потому что я понимал — близится важный разговор. — Ты скоро устанешь от этой игры? — Какой игры? — Делать вид, что я тебе не нравлюсь. — Это не игра. Я не притворяюсь, — наконец я добился того смущения, той неуверенности в глазах ярой феминистки, которую так жаждет увидеть каждый парень, которую жаждал увидеть я. — Окей, сделаем так. Посмотри мне в глаза и скажи, что не нравлюсь. — Ничего глупее не слышала, — ваша мама отвела глаза — первый и самый точный знак того, что она врет. Однако волнение моё из-за этого лишь нарастало, а сердце прыгало то в пятки, то обратно — в грудину. — Посмотри на меня. Скажи, что я тебе не нравлюсь, и я отстану. Клянусь. — и вот наступил момент истины, который когда-нибудь, да должен был прийти. Наступила тишина, хотя вокруг нас и были десятки людей, хотя музыка и играла оглушающе, я не слышал и не замечал ничего, кроме Нуры. — Ты мне не нравишься, — от этих слов, слетевших с ее уст, полностью поменялся смысл моей жизни. Сразу мне стало ничего не нужно, все вокруг теперь казалось бессмыслицей. Слова вашей мамы значили тогда, да и сейчас тоже, для меня больше, чем слова самого Господа Бога. Слова, которых я так боялся, которым я так не верил, все же каким-то образом оказались истиной. И мне не оставалось ничего больше, кроме как уйти с этого дурного места подальше ото всех. Музыка вдруг стала слишком громкой, людей стало слишком много, а я стал вдруг таким ничтожным в первую очередь — для себя. Однако голос, ставший таким знакомым и родным за то время, которое мы общались, вдруг совершенно неожиданно окликнул меня. — Ты не имеешь права злиться! — Я не злюсь. — мне самому было удивительно, от чего голос мой был настолько спокоен. — Я просто пытаюсь делать правильно, а тебе на это плевать. Ты всегда получаешь то, что хочешь. Ты безумно эгоистичный, самовлюбленный и… Манипулятор! И избалованный. Вот почему ты мне не нравишься, каждое слово, каждая фраза причиняли мне невероятную боль, ударяя по самым уязвимым местам, эхом повторяясь где-то в подсознании. Слушать это было вне моих сил. — Это всё? — спросил я, перебив её тираду, и устало посмотрел на блондинку, что стала будто ещё красивее, еще желаннее. С ответом она медлила. И мне казалось, что прошла целая эпоха, до того, как Нура наконец ответила. — Нет! — она опять оставалась стоять на месте, и я уже хотел было уйти к черту, подальше от этого места, как тут краем глаза я заметил, что маленькая фигура её, подобная кукле, быстро приближается ко мне. Расстояние между нами было меньше, чем между вами ребята, сейчас, когда вы сидите на диване. И мы оба с замиранием сердца ждали, когда же Нура наконец решится. И она решилась. Приподнявшись на носочках, обхватив мое лицо руками, она наконец поцеловала меня. Я наконец почувствовал такой желанный вкус ванильной помады, я наконец дотронулся до её бархатистой белоснежной кожи, почувствовал свежий запах её духов. Большой узел, что завязался у меня еще на вечеринке и утягивал за собой все органы, сразу же развязался и превратился в бабочек, что порхали у меня в животе. Это был необычайный момент, который я ждал около года. Вот так, детки, мы и начали встречаться. Второго апреля две тысячи шестнадцатого года мы поцеловались в самый первый раз. И я, как и ваша мама, никогда не забуду этот день.***
Fay Wildhagen — Into the Woods
Придя к Крису на следующий день в квартиру, дабы рассказать о том, что мы с вашей мамой наконец вместе, я застал его в ужаснейшем и в самом подавленном настроении, что я встречал за все годы своей жизни. Вернемся буквально на день вперед, то есть на вечер перед вечеринкой, которая проходила второго апреля. Крис, наш дядя Крис, бабник третьего поколения, к тому моменту уже давно встречался с тетей Эвой. И, что было шоком для нее и для нас всех, очень серьезно воспринимал их отношения. Вплоть до того, что сам решал за нее, в чем ей пойти, и чаще это были закрытые вещи. Его Величество Шистад буквально разрывался на две части, пытаясь проводить время со мной и быть уверенным, что с его «дочкой» все нормально. А когда вы живёте на разных концах города, то делать это очень и очень неудобно. Именно поэтому между ними и состоялся тот разговор, разрушивший всю дальнейшую жизнь. Я буду говорить вам со слов дяди Криса, ведь сам не присутствовал при этом всем. — Эва-а-а, — протянул я, лёжа в кровати девушки, читавшей какую-то книгу. — Да? — не отрываясь, пробубнила Эва. — Может ты переедешь ко мне? Ах, да, забыл сказать, Мун просто ненавидела обязательства. Она была самой настоящей девчонкой, но говорить о совместном проживании, свадьбе и, не дай Бог, детях она терпеть не могла, считая, что нужно жить сегодняшним днём. — По-моему, это плохая идея. — Что? Но почему? — нахмурился я, приподнимаясь на одной руке. — Я…ну, у меня много тюбиков в ванной… — продолжая читать, ответила Мун. — Не проблема. У меня большая ванная, все поместится. — Я раскидываю вещи, — наконец она захлопнула книгу, откидывая ее в сторону. — Я тоже, мне не привыкать. — Я плохо пахну? — Мун, в чем дело? Ты не хочешь жить со мной? — Нет, просто… ну, за этим пойдёт знакомство с родителями и всей семьёй, свадьба, дети, пеленки, старость, вставная челюсть. — она скривилась. — И что? Это же жизнь. Все так живут. Невозможно быть молодым вечно, хотя и очень хочется, — я утянул девушку за собой и вдохнул запах ее медных волос, клубничный, с нотками цитрусовых. — Да, но…я не хочу этого. — В смысле? Не хочешь со мной? — сел, позабыв о шелковистых волосах. — Нет, нет…просто. Мне не нужно все это. Я хочу…свободы. — Эва тоже села на кровать. — И ты считаешь, что свободы не может быть со мной? — Ну… Крис, ты же постоянно рядом со мной! Я даже в ванную сходить не могу нормально, ты сидишь у двери! Это выносит мозг. — Я переживаю за тебя, Мун! Ты же ещё совершенно ребёнок! Я боюсь за тебя, — чуть вскрикнул я, уже вставая с кровати. — Мне шестнадцать, Шистад! Шестнадцать! Даже моя мать не следит за мной так, как ты! — Значит, она тебе не мать, раз не беспокоится о жизни единственной дочери! — Это мои с ней дела, не смей вмешиваться! — вскричала она, вставая напротив меня. — И быть, как Юнас? Который даже познакомиться с ней нормально не смог! — Да лучше быть, как он! Юнас не считал меня неконтролируемым ребёнком, для которого необходима нянечка! — Он был полным мудаком и козлом, совершенно не заботившемся о тебе! — меня возмутило ее сравнение с Васкесом, и пальцем не ударившем, чтобы защитить Мун. — А ты нет? Не ты ли пере… — она сказала «переспал». А не что-то другое. — переспал с большей частью Ниссена? Не ты ли изменил Ибен со мной?! Да я уже сто раз пожалела, что выбрала тебя, а не Юнаса! — в порыве злости выкрикнула Эва, и в комнате повисло тяжёлое молчание. Было понятно, что это не просто ссора из-за не выброшенного пакета молока или раскиданных носков. Нам двоим было понятно, что это конец. — И чего же ты тогда до сих пор сидишь здесь? В квартире, где побывали сотни девушек? — если изначально мой голос был спокойным, то к середине начал переходить на крик, — Иди к нему! Давай, он же, черт возьми, такой хороший! Вперёд, Эва! Говори ему, какой я плохой, а не мне! Плачь ему в рубашку, а потом сиди одна в пустом доме, в то время, как твой ненаглядный Юнас курит травку где-нибудь с друзьями! Вали к нему, Мун, — от злости я сильно хлопнул кулаком по стене, однако физическая боль была несравнима с той, что я чувствовал внутри. — Мы расстаёмся? — она тихо всхлипнула, утирая нос рукавом моей толстовке, которую она забрала себе ещё в начале наших отношений. — Нет, — Дети, закройте уши, потому что здесь это слово необходимо, — Нет, блять, ты просто будешь встречаться со мной и Васкесом одновременно. Да, Мун, мы расстаёмся. Потому что я не хочу быть для тебя проблемой, которую нужно терпеть изо дня в день! — И Эва ушла. Тихо и неприметно, также, как и появилась в моей жизни. Просто свалила, бесшумно закрыв за собой дверь. — Но ты ведь пошёл за ней? Крис, ты же не оставил все, как есть? — я забрал у него бутылку с виски, почти полупустую. — Я не собираюсь ходить за ней и выпрашивать прощения. В конце концов, какая, к черту, девушка? Я же Крис Пенетратор! Не хочет быть со мной, и не надо, я спокойно проживу без неё. Знаете, есть такое чувство, когда знаешь, что человек врёт. Вот и в тот момент у меня было точно такое же. Ну, конечно, обстановка в квартире тоже помогала. Раскиданные вещи, опрокинутая ваза, сломанный стул. Однако единственная уцелевшая вещь там — фотография Мун с Крисом. Их счастливая фотография. Но и она вскоре полетела в дальний ящик. Вот так, детки, тетя Эва и дядя Крис крупно поссорились и расстались. Я не смог сказать ему о нашем с Нурой счастье. Это бы убило его ещё больше. Хотя, куда больше, тогда я уже понимал, Шистад разбит, что было совершенно необычно. В следующий месяц он не жил, а существовал. И кто бы мог подумать, что виной этому была простая девушка. Простая рыжеволосая девушка с фисташковыми глазами, заставившая его, как меня заставила ваша мама, поменяться с ног до головы.