Больше не один

Ему прикрепили датчик к виску — отслеживать, если он надумает воспользоваться даром — и повели дальше по коридору. Следователь уже разложил на столе какие-то документы и формы, когда Рена — много бледнее обычного — посадили в допросной. По традиции фильмов на одной из стен было зеркальное окно, и он покосился в ту сторону, размышляя, сколько человек могут за ним наблюдать. «Думай, думай, думай», — билась в голове отчаянная мысль. Предъявленные обвинения тянули лет на десять колонии, он в панике стискивал кулаки, стараясь не выдавать нервную дрожь. Во всем этом была только одна не состыковка, за которую он цеплялся последними силами тонущего в панике сознания: парню выжгли мозги, раз пострадала нервная система, а он не был на это способен — он слишком слаб как видящий. — Итак, — голос дознавателя вырвал его из раздумий. Харли приготовил ручку, надел очки, зачитал права. Фраза «все что, вы говорите, может быть использовано против вас» засела в мозгу занозой. «Надо молчать», — лихорадочно соображал Рен. — Фамилия-имя, дата рождения, категория, гражданство, адрес проживания, место работы или учебы, пожалуйста, — скороговоркой произнес он и принялся строчить, пока Лоуренс называл данные. На словах «МВ пять» следователь приподнял брови. — Видящий? — Да. По маме. — Отец? — Простой. — Редкость даже в наши дни. Как давно проходили тест на способности? Уверены, что пятая категория, а не выше? — Когда поступал. Уверен. — Ладно, еще раз пройдете. Дальше, пожалуйста. Рен продиктовал адрес, название университета и коротко бросил «безработный». — Ранее судимы? — Нет. — Хорошо. Вы участвовали в драке, которая произошла вчера у вашего университета около пяти часов вечера? Лоуренс вздохнул несколько раз, чтобы успокоиться, и выдавил: — Предпочел бы отвечать на вопросы в присутствии адвоката. Следователь обжег его взглядом из-за очков. — Адвоката вам предоставят, а пока я хочу обрисовать все в общих чертах. Отвечайте на поставленный вопрос. — Сначала адвокат. — Слушай, — Харли снял очки и отложил ручку, сцепляя пальцы в замок. Его взгляд был отстраненно холоден, но на дне зрачков вспыхивала тщательно сдерживаемая профессионализмом ярость, — не время в игры играть. Ты понимаешь, что парень превратился в овощ? Все внутри оборвалось, в горле пересохло, руки снова задрожали — волнами накатывал ужас от осознания произошедшего. Но ведь это не он! Чтобы довести человека до такого состояния… он не мог. Он не мог просто потому что недостаточно силен, потому что их было трое, и он распылялся — у него не хватило бы способностей. Это не он. Не он. — Я не мог… Я… — он запнулся и вновь завел безопасную шарманку: — Я требую предоставить мне адвоката. Без него я говорить не буду. Дальше он следователя не слушал: ему угрожали, почти били, заперли одного в допросной на несколько часов, а он молчал и повторял, как заведенный: «Требую адвоката», — потому что дело приняло слишком серьезный оборот, парня покалечили, а его самого могли отправить на нары встречать свое тридцатилетие за решеткой. Дознаватель — уже не Харли, а кто-то куда более негативно настроенный — сплюнул и приказал увести его в камеру — пустую, меченым всегда давали одиночные, во избежание. Его привели чинно, вполне вежливо, но забыли открыть наручники и, как понял Рен, когда их все-таки сняли, не случайно. По коридору разносились голоса — подследственных и охранников — и Рен сел на койку, думая, что теперь делать. Он хотел знать, что с тем парнем, как все так получилось… Парнишка же молод, лет семнадцать–восемнадцать, первый курс всего… Рен сгорбился и опустил лицо на упертые в колени руки. Он не мог. Он не был на это способен чисто физически: меченые по силам различаются так же, как и простые люди. Нарушены функции мозга? Чтобы спалить разум до такой степени надо быть чертовым атлетом среди видящих, а эта история явно не про него, но он даже доказать ничего не сможет — ему просто никто не поверит. Исследований на эту тему проводилось немного, да и простые люди, веками подминая меченых, лишь недавно стали смотреть на них как на полноправных членов общества, и то только в юридическом смысле. Положение было хреновым. И болтливые мужики в соседних камерах не помогали. От скуки он принялся читать вывешенные на стене права и обязанности подследственных, арестованных и прочих представителей местной фауны. Это здорово отвлекало от горьких мыслей о судьбе того паренька. Он проторчал там больше суток, стараясь не обращать внимания на иногда вспыхивающие маленькие бунты в соседних камерах. Кормили отвратительно, одиночество пугало, неизвестность висела дамокловым мечом, само осознание, что он в СИЗО, давило на психику, а отношение охраны заставляло чувствовать себя повинным во всех грехах. К тому моменту, когда к нему подошел охранник и коротко сообщил о свидании с матерью, он уже готов был признаться, что сжег парнишке мозги электрическим кипятильником, вставленным в ухо — лишь бы его отпустили. Рен удивленно подставил руки под наручники, а глаза — под повязку (видящие всегда перемещались по территории СИЗО с завязанными глазами, потому что абсолютное большинство не могло применять своих сил, не видя человека) и пошел за ним. Запнувшись четвертый раз, он понял, что это была нихрена не случайность. Мать бросилась ему на шею сразу же, сдирая повязку с лица. — Сынок! — всхлипнула она, и Лоуренс с состраданием посмотрел на ее заплаканное постаревшее лицо, неловко обнимая. — С тобой все в порядке? — она дернула рукой, чтобы дотронуться до датчика на его виске, но так и не решилась прикоснуться. — Скажи мне, что ты не колдовал! Ты же не навредил тому мальчику? За ее спиной стоял Айр — хмурая громада сдерживаемой ярости — и испепелял его нарочито спокойным взглядом. Словно все так и должно быть — подумаешь, СИЗО, подумаешь, возможный приговор от десяти до двадцати лет лишения свободы, подумаешь парень-овощ на его совести… Лоуренс осторожно ему кивнул, но тот словно не заметил. — Я не колдовал, — солгал Рен и подозрительно прошерстил взглядом помещение на наличие камер. Их не было. — Прости, мам, — искренне извинился он и поспешил перевести тему: он слишком много думал о том пареньке, чтобы обсуждать это еще и с ней. — Как тебе удалось получить разрешение на свидание так быстро? — Твой… друг, — немного неловко закончила она мысль, — пришел с ним к нам домой. Он рассказал мне, что произошло, но я хочу услышать это от тебя. — Мам, не надо, — попросил он, закатывая глаза. — Сколько у вас есть времени? — Два часа, — ответил вместо нее Айр. И голос был так же холоден, как и в тот момент, когда он выгонял его из дома и своей жизни. — По закону должно быть три! — Лисия обернулась на него возмущенно, все еще не разжимая объятий. — По закону вы бы получили разрешение через неделю, — сдержанно возразил воздушник. Рен посмотрел на него в упор, жалея, что не может обнять, и подавил в себе этот порыв. Он понимал, что находится в очень глубокой заднице, а присутствие воздушника вселяло иррациональную надежду и дарило обманчивое чувство безопасности, которое он гнал от себя всеми силами — он не мог позволить себе расслабиться. Но за устроенную встречу с матерью был благодарен. — Спасибо, — тихо произнес он, смотря ему в глаза. Айр помотал головой и сжал челюсти. — Не за что, дебила кусок, — пробормотал, но моментально переключился на серьезный тон: — Тебя официально допрашивали? — Да. — Что ты сказал? — Что мне полагается адвокат. Айр удивленно приподнял брови и тихо прыснул. Рен заметил с каким облегчением тот выдохнул, как расслабились слегка плечи, и сам чуть улыбнулся — нервно и дергано. — Не вижу ничего смешного в этой ситуации, — огрызнулась Лисия, оборачиваясь на воздушника. — Не мог бы ты подождать снаружи? — Ничего смешного здесь действительно нет, — примирительно поднял вверх руки Айр и перевел взгляд на Рена. Смотрел долго, в упор, и Рен прочитал в этом взгляде задушенную панику и необъятную тревогу. — Я вас оставлю, — отошел он к двери. — Но еще раз повторю, вдолби себе в свой крохотный мозг: не лезь на рожон. — Без тебя разберусь, — тут же взбеленился Лоуренс: этот тон, словно воздушник всегда владел ситуацией, какой бы плачевной она ни была, иногда бесил неимоверно. — Проваливай уже! Не оборачиваясь, Айр вышел за дверь. — Сынок, скажи честно, это из-за него? — тут же вскинулась Лисия, понизив голос, словно кто-то мог подслушивать. — Из-за того, что про вас узнали? Они поэтому на тебя напали? Ты поэтому в неприятности попадал? Рен выдохнул, стараясь отогнать от себя мысль, что она, в какой-то степени, права. — Он не виноват, что люди — стадо баранов, — обтекаемо ответил он. — Это не его вина. — Рен, — серьезно продолжила она. — Я пыталась понять и принять. Но сынок, теперь я прошу, умоляю, — на ее глазах заблестели слезы, и его сердце сжалось, — закончи все это. Это ненормально, так не должно быть, и ты… я не хочу, чтобы ты пострадал, тебя могут посадить! Если бы вы с Зигом не начали с ним общаться, — она разрыдалась, — ничего бы этого не произошло! Так не должно быть! Это ненормально! Ты не должен здесь сидеть! Лоуренс, слышишь меня? Обещай мне! Обещай, что больше на шаг к нему не подойдешь! Обещай! — Мам… — только и смог выдавить он из себя, сжимая ее в объятиях, и каждая ее слеза душу рвала на ошметки. — Обещай, Лоуренс! — потребовала она, почти рыча и смотря прямо в глаза. — Поклянись мне, что, если… когда! Когда все закончится благополучно, ты оборвешь с ним все контакты! — Я не буду этого обещать, — прошептал он, чувствуя, как задрожали ее пальцы. — Какой же ты жестокий, Рен! — заплакала она, уткнувшись ему в грудь. — Эгоистичный, жестокий, самовлюбленный ребенок… ты обо мне подумал? Подумал, как я буду жить, зная, что в любой момент моего сына могут избить? — Весь в тебя, мам, — хрипло выдавил он и с яростью стиснул ее в объятиях сильнее. Он ударил по самому больному и знал это. Мать не ответила ничего — только плечи затряслись сильнее, а истерика стала безудержнее, и больше они эту тему не поднимали. Два часа пролетели быстро. Мать то плакала, умоляя сказать следователям правду, потом — солгать и ничего не говорить, то смеялась, слишком резко меняя тему и рассказывая про Зига, который — Рен разочарованно прикрыл глаза — бесполезно побившись в истерике, тщетно искал способы вытащить его задницу из переделки, а также про «девочку такую милую, Лину, сказала, староста в вашей группе», которая, переварив информацию о том, что он меченый, пыталась выяснить все обстоятельства и ходила в деканат чаще, чем дома ночевала, не давая им исключить Лоуренса раньше времени. Когда встреча подошло к концу, ее вывели из комнаты, но охранник за Реном так и не пришел. Вместо него пришел Айр и уселся на стул, складывая руки на груди, и Лоуренс, не будь дураком, все понял. — Значит, на свидания все-таки дается три часа? — Естественно. — А если я скажу тебе проваливать? — Рен подтащил второй стул к столу и сел напротив него. — Я уйду, — пожал воздушник плечами. Невозмутимо, но слишком импульсивно. — Сдался ты мне, одни проблемы от тебя, идиота. Лоуренс хмыкнул, упираясь локтями в столешницу и переплетая пальцы рук. — Ну что, будешь ждать из мест не столь отдаленных? Айр лишь цыкнул. — Оборжаться можно. Тебе чувство юмора от бабушки в наследство перешло? — Если бы мне хоть что-нибудь в наследство перешло, я бы тут не сидел, а активно раздавал взятки, — отмахнулся Рен. — Чего ты тут штаны протираешь? Вали давай, экзамены сдавай свои. — Без тебя разберусь, что мне делать, — огрызнулся он и серьезно, почти взволнованно, спросил: — Как ты? — Норм, — пожал плечами Рен и потер влажные ладони друг о друга. — Я буду в порядке, не волнуйся. Айр посмотрел на него как на идиота. — Да ничего не будет в порядке! — крикнул он, обрушив кулак на стол, так что Лоуренс почти вздрогнул от неожиданности. — Ничего! Ты вляпался по самые гланды! Блядь, ты должен был сразу мне сказать об этом! Еб твою мать, Рен, — зашипел он разъяренно. — Не надо мою мать, ты все равно гей. И вообще, я думал, ты меня поддержать пришел. Ну, — он невозмутимо откинулся на стуле и закинул руки за голову, впериваясь пустым взглядом в потолок, — раз ничего не поделаешь, буду гордо ждать своей участи. Чего он не ожидал, так это того, что Айр подорвется со стула и схватит его за грудки, встряхивая. — Слушай сюда, мудила, — прорычал он ему в лицо, перегибаясь через стол, — ты выйдешь отсюда, ясно тебе? — Ага, вперед ногами, — горько усмехнулся Рен, отдирая его руки от себя. — Мне не доказать, что я не использовал способности, а парень тот… — он замолчал, не желая произносить вслух. Овощ. — Просто не лезь, Айр, — выдохнул он. — Я серьезно. Выкарабкаюсь как-нибудь. Не лезь. — Я могу помочь. — Не надо. Все со мной нормально будет. Уверь же в силу нашей судебной системы! — высокопарно воскликнул он под конец, сжимая кулаки, словно речь произносил с помоста. — Идиот. Да ты слышишь себя вообще? — всплеснул воздушник руками. — Ты сам сказал, что неспособен принять помощь, когда надо. Так вот сейчас она тебе необходима. Блядь, не заставляй меня умолять тебя. Просто… — Айр, я не хочу, чтобы ты был в этом замешан. — Я уже в этом замешан, — огрызнулся тот и продолжил спокойно: — Послушай, им не доказать, что ты использовал способности, что именно ты сделал это с тем парнем. Ты прошел уже тест на категорию? — Да откуда ты вообще знаешь такие подробности, мать твою?! — вспылил Рен. Он и так был на нервах, вина тяжелым грузом лежала на сердце, слезы матери въелись в подкорку, а вернувшийся к Айру деловой тон — слишком деловой в этой ситуации, словно воздушник какая-то бездушная машина — заставлял нервничать еще больше. — Потому что это стандартная процедура. Так что? — Нет, не проходил. — Адвокат? — Нет. — Вот суки же, — рыкнул Айр. — Я вытащу тебя, Рен. Обещаю, — и на миг — только короткое мгновение — промелькнуло в его глазах какое-то отчаянное безрассудство, которое не позволило откинуть это обещание. — Айр, — тихо произнес Лоуренс, опуская голову на сложенные руки. — Я тут подумал… даже если это был не я… даже если это не я, то кто? Зачем? Он же первокурсник, как Зиг, зачем кто-то сделал бы это с ним? Это было просто стечение обстоятельств? Или это из-за меня? Из-за того, что меня хотели подставить? — Ты не виноват, — твердо произнес Айр. — Кому вообще надо тебя подставлять подобным образом? Ты никто. — Спасибо, друг, — горько усмехнулся он. — Это не твоя вина, Рен. Прошу, поверь мне, ты невиновен в том, что случилось с ним. Ты не заслуживаешь сидеть здесь. Это была просто драка, они тебя спровоцировали, их было трое, ты не мог навредить никому до такой степени. Это не ты. Ты не виноват. И Лоуренс поверил. Просто потому что если не верить Айру, то кому? — Тогда говори, что мне нужно делать, командир, — хмыкнул он, поднимая голову и заглядывая в серые глаза. — Будь паинькой, не вякай и ни с кем не говори без адвоката. Даже с сокамерниками. Особенно с ними. И отрицай, что колдовал, до последнего отрицай. Честность — это последнее, что тебя должно волновать в данной ситуации. На том свете тебе это не зачтется, а вот на этом ты свою жизнь под откос пустишь. Рен судорожно кивнул, принимая к сведению, и беспокойно потер руки. — Скажи, что все будет хорошо, даже если это не так, — попросил он, пряча лицо в подставленных ладонях. Потому что должен был это услышать. — Все будет хорошо, Рен. Рука Айра скользнула по столу, остановилась посередине, приглашающе раскрывая ладонь. И Лоуренс крепко сжал ее, почти вцепился, ощущая исходящее от пальцев тепло. Час пролетел еще быстрее. Они почти не говорили, и Рен был за это благодарен: за отсутствие вопросов о его пребывании в СИЗО, за отсутствие сострадания, жалости и — упаси Великая — слез: тогда, сидя с ним в комнате для свиданий, Рен был рад, что встречался с парнем. Айр лишь осторожно гладил его по руке большим пальцем, не решаясь на что-то большее, и он все отдал бы, чтобы это прикосновение продлилось как можно дольше. Пришла охрана и приказала посетителю выйти из комнаты. Напоследок они обнялись, стиснув друг друга в объятиях чуть крепче, чуть дольше, чем следовало бы просто друзьям, и Рен еле подавил в себе порыв поцеловать так удобно подставленную шею, пахнущую древесным одеколоном. «Не нарывайся, — твердил он себе, пока его грубо досматривали, — не нарывайся, — повторял, как мантру, очередной раз спотыкаясь, пока его вели обратно в камеру. — Ради него не нарывайся», — пока с него снимали наручники, сдирая кожу на запястьях. Тогда он еще не знал, что это был последний раз, когда Айр приходил к нему. На следующий день его познакомили с адвокатом. Это был мужчина лет сорока пяти, с сединой в рыжеватых волосах, в костюме с иголочки и очень дорогих очках — на защитника, предоставленного государством он походил также, как Рен — на балерину. Значит, отец помог, и это его немного приободрило. Адвокат — господин Лейн — был очень строг, суров и устроил настоящий допрос, после которого Лоуренс чувствовал себя еще более измотанным, чем после допроса негативно настроенного следователя. Но мужчина выглядел профессионалом своего дела и внушал какое-то странное доверие. Следующие полторы недели были совсем выматывающими. Его протащили по врачам, диагностировали нервный срыв, он три раза проходил тест на категорию, весь обвешанный датчиками, но тест показывал один и тот же результат: пятую. Эти категории были наподобие спортивных разрядов у простых людей. Начиная пятым, самым низким, самым слабым, когда меченый мало что мог, и заканчивая нулевым — уровень аналогичный олимпийскому. Поговаривали, был еще минусовой, но Рен в его существование не особо верил. Превратить человека в овощ могли видящие первой и нулевой категории, так что в этом смысле Лоуренса уже можно было оправдать. Но все осложнялось тем, что после драки парень в сознание не приходил. А на следующее утро уже был в состоянии полного слабоумия. Обвинение упирало на то, что Рен был единственным меченым, с которым пострадавший контактировал, а значит помимо него некому было это сделать. Однако, существовало и еще одно обстоятельство. Как и обычный человек мог прыгнуть на восемь метров без разбега из-за адреналина, так и меченый мог сотворить нечто куда большее, чем то, на что был способен в обычном состоянии, из-за того же. Так что диагностированный нервный срыв играл против них. — Есть один способ, но мне навряд ли выдадут разрешение, — задумчиво произнес адвокат, просматривая результаты третьего теста. — Это какой? — устало спросил Рен. Помимо всего, он ничего не слышал от Айра в течение уже десяти дней, и это делало его пребывания в СИЗО еще хуже — он слишком сильно полагался на чертового воздушника. Оттого, чувствуя себя сопливой девкой, он практически постоянно был на взводе. — Провести экзамен старого образца. Глаза Рена полезли на лоб. — Это тот, во время которого… — Да. Вы имеете полное право отказаться, все же это жестокий метод, не зря он был запрещен. Лоуренс задумчиво молчал, понимая, что он должен сделать хоть что-то, даже если это граничит с идиотизмом. Невозможность повлиять на что-либо из камеры временного заключения давила на нервы не хуже самого заключения. — Каков шанс, что это поможет, а не навредит? — Предугадать очень сложно, — пожал плечам Лейн. — Но, думаю, в вашем случае результат выше третьей категории не поднимется. — А если поднимется? — Будем думать, что делать. Выбор за вами. — Это рискованно. — Да, — кивнул адвокат. — Но больше мы ничего сделать не можем: свидетелей, что парень был в сознании после драки, нет. Врач в университете вызвал скорую, а к утру его диагностировали… — Не надо, — сипло попросил Лоуренс, закрывая лицо руками. — Достаньте разрешение, — он хотел знать правду. Ему надоело мучиться неизвестностью, надоело уговаривать себя, что это не он, когда все говорило обратное — он больше не был ни в чем уверен. Адвокат кивнул. — Есть еще один момент, который мне необходимо с вами обсудить, — Рен вскинул внимательный взгляд на говорившего. — Касательно слухов о вашей сексуальной ориентации. — Во-первых, какое это имеет отношение к парню со сожженными мозгами, во-вторых, это не ваше дело, — огрызнулся он, напрягаясь. — Лоуренс, к сожалению, это полностью мое дело, — вздохнул адвокат. — От этого может многое зависеть. Вы состоите в отношениях с мужчиной? — Это. Не ваше. Дело, — по словам повторил Рен, сжимая кулаки. — Не артачьтесь. Вас могут спросить об этом на суде. — Зачем? — Чтобы дискредитировать. К тому же, мне надо знать наверняка — от этого будет зависеть выбор судьи. — Разве судью выбирают? — Нет, но можно подсуетиться. Послушайте, да или нет? Поверьте, мне абсолютно все равно, но, если это правда, мы должны будем выстроить определенную стратегию. Если у стороны обвинения найдутся доказательства, и прокурор сможет связать это с дракой, мы должны знать, как реагировать. Рен вздохнул. Как же его все достало. Почему они просто не могут смириться, что да, он спал с парнем. Да, он был бы не прочь попробовать с ним остаться. Какое кому дело, кто дрочит его член по ночам? — Это правда. — Хорошо, но, если вы ответите так на суде, все пойдет насмарку. — Предлагаете солгать? — взъерепенился он. — Честность — это последнее, что должно вас волновать в данном случае. Я верю, что вы невиновны, но все говорит против вас, и если вам надо солгать в такой мелочи, вам следует это сделать. Очень трудно найти судью, который ровно относится к меченым. Если еще и искать того, кто ровно относится к меченым с нетрадиционной сексуальной ориентацией, то вам никогда не выйти, — спокойно объяснил свою позицию адвокат. — Попробуем еще раз. Правдивы ли слухи о том, что вы состоите в отношениях с мужчиной? Рен стиснул кулаки. Обсуждать свою личную жизнь в зале суда? Да даже если бы это была девушка, он все равно бы злился. — Нет, — выдавил он. — Что скажете насчет показаний свидетелей, которые застали вас целующимися с мужчиной в одном из коридоров университета? — Да ни с кем я там не целовался! — вот это уже была истинная правда. — Тогда почему вы так остро отреагировали на подначивание со стороны пострадавших? — Потому что они нарывались! — яростно сжал он кулаки. — И вы решили, что ответить применением силы будет лучшим решением? — У меня случился нервный срыв, — процедил Рен заготовленную фразу. — Я себя не контролировал. — Про отсутствие контроля не надо упоминать, — покачал головой адвокат. — И постарайтесь говорить спокойно, присяжным больше понравится серьезный молодой человек, которого тяжело вывести из себя, а не вспыльчивая истеричка. Лоуренс скрипнул зубами и кивнул, сжимая и разжимая кулаки, пытаясь успокоиться. — Простите. — Все в порядке. Так-то лучше, продолжим. На Рена посыпались самые каверзные вопросы, на которые только был способен адвокат с десятилетним опытом прокурора, так что репетиция допроса выжала из него все соки. Вернувшись в камеру, он сразу завалился спать и проспал ужин — который все равно терпеть не мог, поскольку кормили в СИЗО отвратительно. Стены одиночной камеры давили, невозможность выйти сильно действовала на нервы. Мать приходила к нему еще три раза, и пускай он был очень рад ее видеть, смотреть на ее заплаканные глаза и осунувшееся лицо было морально тяжело. Он вынужден был успокаивать ее, делать вид, что все в порядке, жаловаться на адвоката, которого нанял отец, хотя больше всего хотелось просто выпустить пар. И до дрожи хотелось обнять Айра. Про которого никто не должен был знать. На выходных его опять отвели в комнату для свиданий. Рен снял повязку с глаз и ошеломленно воззрился на хмурого Зига. — Ты что тут делаешь? — недоуменно спросил он, садясь напротив него. — А ты как думаешь, гений? — фыркнул тот. — Я считал, что посещения только для членов семьи. Зиг пожал плечами. — Вчера в ящике почтовом нашел разрешение. Че как? — Нормально. Допрашивают. Сам как? Рен чувствовал себя неловко: перед Зигом стоило извиниться, но подобрать слова он не мог. Теребя датчик на виске, он смотрел то на друга, то в столешницу. Он многое хотел спросить, многое хотел рассказать, многим поделиться, но чувство вины перед Зигом не давало ему почувствовать, что он имеет на это право. — Да уж получше тебя. Что у тебя за хрень там? — он постучал пальцем по виску. — Датчик. Следят, чтобы не колдовал. — Слушай… — одновременно начали они и недоуменно посмотрели друг на друга. Рен растрепал волосы и заговорил после кивка Зига, мол, начинай. — Твой лучший друг — мудак, — произнес он. — Ага. — И как друг-мудак он просит прощения. — Ага. — И… какого хрена ты ржешь?! — возмущенно вскинулся Рен, заметив его выражение лица. Он тут места себе не находит, а этот кретин угорает сидит! Плечи Зига тряслись от сдерживаемого смеха, играли желваки — тщательно пытался не улыбнуться. — Расслабься, чел. Серьезно. Я в курсе, что мой друг мудак и педик. Давай, расскажи лучше о житье-бытье, а то я тюрьму изнутри только в фильмах видел. — Это не тюрьма, — расслабился Лоуренс и откинулся на стуле. — Это СИЗО. — Да мне как-то похрен, — Зиг просто отмахнулся. — Рассказывай. От этого тона стало легче, Рен почувствовал небольшой душевный подъем — друга ему действительно не хватало. И шуток тупых не хватало, и подначек с издевками. В общем, он был чертовски рад, что Зиг пришел к нему. Но одно не давало покоя: если мог прийти Зиг, то почему?.. — Ты связывался с Айром в последнее время? — спросил он в какой-то момент, когда скулы уже сводило от смеха. Зиг смерил его долгим взглядом и вздохнул. — Я давно его не видел. Он ни с кем не контактировал, сменил номер телефона и переехал. Вчера только позвонил, и… прости, — странно посмотрел на него друг, с непонятным состраданием, и у Рена засосало под ложечкой. — Он просил передать, что все кончено, и чтобы ты забыл о нем. Рену показалось, что у него выбили почву из-под ног. Сбежал? Сбежал. От Рена, уголовника, сбежал, от ожидания — от всего. От него, от их отношений, оставил его, бросил, наобещав с три короба. — Сука. Сука-сука-сука! — взвыл он, обрушивая кулаки на стол. — Сука! Он вскочил, начал наматывать круги по комнате — как раненый зверь, запертый в клетке. Никогда еще он не чувствовал боль так остро, никогда еще не было так плохо. Он прежнюю жизнь отбросил ради него, он подставился ради него, пошел против матери, себя ломал — ради него, ради него, все ради него. — Рен… — Заткнись! — сорвался тот. — Заткнись, блядь, заткнись! Как он мог?! Как он блядь мог?! Сука! Сука! — он принялся лупить стену, разбивая костяшки в кровь, послышался шум в коридоре — на крики сбегалась охрана. — Лоуренс! — повысил голос Зиг, но Рен не слышал его: кровь стучала в висках, боль прошивала от кистей до сердца. А потом ему прилетела пощечина — обидная, какая-то девчачья, унизительная. — Успокойся, пиздострадалец, — встряхнул его Зиг. — Как же вы заебали меня, оба! Весь мозг через уши вытрахали, вот ты — через левое, а он — через остальные!.. Распахнулась дверь, являя работника СИЗО. Рен не слышал, о чем там говорили они с Зигом, но свидание не прервали, друг был рядом. Не предал, не отвернулся, остался — после всего остался. — Чел, я так тебя люблю, — выдавил из себя Лоуренс, оседая на пол. — Я, конечно, польщен и все такое, но мне все еще нравятся девушки, — Зиг протянул ему руку, помогая встать, и Лоуренс ухватился за нее, поднимаясь на ноги. — Ваши голубые пляски у меня порядком в печенках уже сидят, — продолжил он. — Разыграли тут тюремную драму, я блядь даже не ожидал, что ты истерить начнешь, не надо было у него на поводу идти. — В смысле? — и он ненавидел себя за ту надежду, что промелькнула в его голосе. Но блядь, как же он хотел, чтобы те слова Зига были ложью! — Он сказал, так будет лучше, — Зиг вернулся к стулу и сел. — Но, серьезно, это смена ориентации тебя такой истеричкой сделала? — Захлопнись. Я не гей и не истеричка. — Ага, просто любишь полировать жезлы и наматывать на кулак сопли. И Рен, не удержавшись, заржал. — Какой же ты придурок, Зиг, — сквозь слезы смеха выдавил он, складываясь пополам. — Скажи мне правду. Что этот идиот задумал? — Этот идиот задницу рвет, чтобы тебя вытащить. Там такой пиздец творится, ты не представляешь, и его семья прямо в эпицентр попала. — О чем ты? — его мать ничего не упоминала. — Все как-то намучено. Продвигают поправку в законодательство, чтобы меченым вживлять чипы — типа ошейников век назад. Хотят нас контролировать, как скот, — поморщился Зиг. — Вся эта заварушка… пиздец по всем каналам крутят, размусоливают, что меченых надо держать под контролем, что мы опасные и так далее. Тебя чуть ли не убийцей века выставляют, преступник номер один, епт. Дебаты какие-то идут. Брали интервью у парочки наших ребят из универа, так те сказали, мол, ты нормальным парнем был, все чин по чину, никто и не знал, что ты видящий, а драка — так те дурни сами идиоты, нарвались. А потом репортерша такая: «Вы считаете, если бы у него был вживлен чип, изменило бы это что-нибудь?» - передразнил он писклявым голосом, часто хлопая ресницами. - Ну так один из них и ляпнул: «Канеш изменило бы — он через металлодетекторы перестал бы проходить», — и заржал. А они вторую часть фразы вырезали и крутят это теперь. — Пиздец, — выдохнул Рен. Как он вообще в такое вляпался? — Не то слово. — А семья Айра здесь причем? — Тебе его фамилия говорит о чем-нибудь? — У нас в стране Кёртов как собак нерезаных. Ближе к делу. — Рен, твоя голубая принцесса — сын сенатора, который как раз и стоит во главе тех, кто против этой поправки. — Чего?! Айр никогда не говорил о своей семье. Рен знал только, что родители у него оба воздушники, учились на политологов здесь, но мать сама южанка. Среди сенаторов были меченые — по закону должны были быть, там даже минимальное процентное соотношение уточнялось, но он и не думал, что Айр с ними как-то связан. Однако это многое объясняло: и хорошую квартиру в неплохом районе, и мотоцикл — тоже дорогой, и постоянное наличие денег, хотя он не работал. Айр явно был богаче многих в университете, но Лоуренс и не догадывался об этом, пока не стал с ним плотно общаться. Но чтобы сын сенатора? — Я сам охуел, — кивнул Зиг. — Нормальный парень, как по мне, для богатенького ублюдка. Педик правда. Но нормальный. Носится, как угорелый, чтобы ваша голубая лагуна не всплыла, заставил меня разыграть тут спектакль под названием «он ушел и обещал исчезнуть», — цыкнул он. — Да причем тут наши отношения? Почему все лезут в его личную жизнь?! — «Одно дело — клевета на ни в чем не повинного студента-меченого в политических целях, а другое — на студента-меченого, чей богатенький любовник-сын сенатора на дает свершиться правосудию». Конец цитаты, — ответил Зиг, откидываясь на спинку стула. — Все слишком сложно обернулось. — Охренеть, — выдавил Рен, просто потому что ничего другого ему в голову не пришло. Но Айр все еще был с ним. Айр пытался что-то сделать. Айр не сдался. Айр. — Будешь реветь — я сваливаю, — отозвался Зиг, заметив изменившееся выражение лица Рена. — Серьезно, чел, где твои яйца? Ты так скоро фальцетом запоешь. — Заткнись, ты бы себя в душе слышал. Как там теть-Марса? — перевел он тему. Говорить об Айре сейчас он не хотел — слишком тоскливо становилось на душе. Зиг три часа нес пургу — именно то, по чему Рен скучал — словно ничего не произошло, и они не сидели в комнате для свиданий в СИЗО. Тем вечером он чувствовал себя очень хреново — выйти хотелось. Очень. Но неопределенность и шаткость его положения губила большинство надежд, так что он с нетерпением ждал суда, чтобы уже все решилось. Адвокат зашел к нему еще раз через пару дней, объявил, что назначили дату заседания — ровно через двадцать девять дней — и предоставил разрешение на проведение экзамена старого образца — через семь дней — уже даже подписанное стороной обвинения. Рен слегка воспрянул духом. Перед самой процедурой к нему пришла мать, но он так и не смог ей сказать во что ввязался. Запрет на этот тест был подписан лишь лет двадцать пять назад, и она знала не понаслышке, что это такое, а волновать ее лишний раз он не хотел. Когда его привели в комнату со стоящим в центре тяжелым деревянным стулом с креплениями — прямо пыточное оборудование какое-то, как в Средние века — он порядком струхнул. За процессом должны были следить как минимум пять человек: сторона обвинения, сторона защиты, врач, психиатр (которые должны зафиксировать состояние его здоровья до и после процедуры) и сторонний независимый наблюдатель. Но там присутствовала еще и журналистка, что действовало на нервы. Но она молчала, и Лоуренс забыл о ней совсем быстро. Он разулся, снял толстовку, с виска отцепили датчик, а потом Рена усадили в кресло и привязали кожаными ремешками по рукам и ногам — к подлокотникам и специальным подставкам под стопы. На голову надели тяжелый металлический обруч, присоединили несколько электродов ко лбу, к затылку, где-то по бокам, как при нормальном тесте. При нем распечатали и дезинфицировали четыре десятисантиметровых гвоздя, которые вставили в специальные дуги над его ладонями и ступнями. Примерили, чтобы те вошли между костей, не повредив ни крупные сосуды, ни связки, ни что-либо еще. Потом прицепили еще несколько проводочков, чтобы отслеживать его пульс и дыхание. Рен закрыл глаза. Это было страшнее, чем он себе представлял. Ему зачитали порядок процедуры, спросили согласие в последний раз. Он судорожно выдохнул «да» — голова была зафиксирована, он не мог кивнуть. Он остался в комнате один, следя за стрелкой на циферблате огромных белых часов прямо на противоположной стене. Над часами висела камера. «Десять минут. Надо продержаться всего лишь десять минут», — шептал он сам себе, пока секундная стрелка ползла к цифре двенадцать. Ожидание было невыносимо. Все началось слишком внезапно — как всегда, когда ты слишком готов. Первой пострадала левая кисть — щелкнув, руку пробил гвоздь, но Рен даже не вскрикнул, словно до него не сразу дошло, что случилось. Он не отрывал взгляда от стрелки часов, даже когда по нарастающей стала пробиваться в сознание боль. Еще через две минуты та же участь постигла и его вторую руку. На этот раз он зашипел, дернулся, и обе ладони опалило болью. Мокрое, раскаленное стекало с его пальцев. Когда гвоздь прошел сквозь его стопу, он, наученный горьким опытом, постарался расслабиться и не шевелиться. Боль была невыносимой — сначала резкой, а потом обжигающе горячей — он глубоко задышал, чувствуя, как немного мутит. Прошло уже — всего! — четыре минуты с начала теста. Секундная стрелка пересекла цифру двенадцать шестой раз, и еще одна вспышка боли ознаменовала, что он прикован к этому креслу всеми конечностями. Пойман. Закован. Осталось четыре минуты. Ужас от осознания положения омывал волнами. Электрический разряд прошел, казалось, сквозь мозг. Он вскрикнул. Короткие вспышки тока, без какой-либо периодичности, за которую можно было бы уцепиться, превратили последние две минуты в ад. Страшно. Страшно. Страшно. Больно. Он не мог пошевелиться, не мог дернуться, по кистям и стопам стекала раскаленная магма, зрение меркло, дыхание сбивалось, от адреналина мутило. Сидеть на месте казалось самым невыносимым, шевелиться — все равно что стать самому себе врагом. Все прекратилось также внезапно, как и началось. Резкая вспышка — как взрыв — гвозди щелчком вышли из ран, ток перестал жалить. В комнату вернулись люди, ремни больше не сдерживали его руки и ноги, обезболивающее растеклось по венам, кровоточащие дыры подверглись перевязке. Считалось, что этот тип теста на категорию выявляет максимум, на который способен меченый. Рен с ненавистью смотрел на свои пробитые насквозь руки и окровавленные тампоны, валяющиеся на полу. Что за варварство. Медосмотр он почти не помнил. Его погрузили в кресло-каталку, адвокат предложил поговорить обо всем завтра, но Рен заартачился: он должен был знать. Господин Лейн отвез его, под конвоем, в комнату встреч. — Как вы себя чувствуете? — участливо поинтересовался мужчина, как только охрана изолятора оставила их наедине. — Как будто мне проткнули конечности гвоздями, — усмехнулся бледный, как полотно, Рен. — Сколько ждать результатов? — Минут десять, я попросил принести их сразу сюда. Воды? — Нет, спасибо, — он бы все равно сейчас не удержал бутылку. — Вы хорошо держались. Даже прокурор выглядел удивленным. Говорит, в первый раз кто-то добровольно и без уговоров подписывается на эту процедуру, да еще и с первого раза. — В смысле? — Обычно, когда спрашивают о согласии уже на стуле, подсудимые первые раза два-три отказываются. В моей практике была женщина, которая отказывалась в последний момент сорок шесть раз. Нервы тогда нам всем изрядно помотала. Рен удивленно приподнял брови. Сорок шесть раз — это действительно сильно, но он мог ее понять. — А та журналистка что? Напишет какую-нибудь гадость? — Не беспокойтесь об этом. Все под контролем, — расплывчато ответил Лейн, и Рен не стал выспрашивать — не было ни сил, ни желания. Пусть пишет, что хочет, ручка продажная. Вскоре принесли документы. Адвокат вскрыл конверт и внимательно просмотрел результаты, Лоуренс заметил чуть опустившиеся плечи. — Зарегестрированный максимум — третья категория. Дело в шляпе. Рен облегченно рассмеялся, опускаясь головой на стол. До суда оставалось три недели.