Ты совершил ошибку, Мурад...

Фарья Письмо матери не выходило из головы. Девушка не сомневалась в подлинности послания, ведь на нём была печать герцогини. Но вот его содержание... неужели её мать действительно всё это время готовила ей путь отступления? Фарья вспомнила все письма, которые она посылала ей открыто - герцогиня отвечала сдержанно, если не сказать холодно. Девушка уже начинала думать, что мать забыла о ней, вступив в новый брак. Но сейчас, слова Мехмеда Паши о том, что вся её почта просматривается, вносили кристальную ясность. Екатерина не хотела, чтобы зять-султан и его Валиде что-то заподозрили. Отсюда и напускное равнодушие в письмах. В нынешнем, Фарья наконец ощутила руку своей любимой матери, её заботу и теплоту в написанных строчках. Однако направленность письма была опасной - султанша сразу же его сожгла, дабы враги не воспользовались её оплошностью. Мать уверяла, что Мехмеду Паше можно доверять, что он надёжный человек и непременно поможет ей заполучить престол, однако сомнения грызли Фарью изнутри - уж больно рискованным казался этот побег. Султан Мурад не оставит этого просто так. А если он её вернёт... страшно подумать. Возможное наказание от рук этого тирана пугало хуже любой другой смерти. Девушка знала, каким изощрённым он может быть - один раз она уже ощутила на себе его безумие. Второго раза быть не должно - необходимо всё тщательно взвесить и обдумать. Иначе она снова рискует стать его личной зверушкой, покорно следующей его приказам, в страхе быть наказанной или в надежде быть поощрённой. Фарья закрыла глаза. Ну вот, снова её мысли были о нём. Как бы она не старалась выкинуть из головы этого жестокого человека, его образы приходили один за другим, заставляя морщиться и трепетать одновременно. Мой жестокий супруг, мой Мурад... будет ли она скучать по ночам, проведённым с ним? Возможно, по некоторым из них. С той поры, как Мурад вернулся с похода, все её ночи поделились на плохие и терпимые. Плохие.... она старалась вспоминать их как можно реже. В такие ночи он был зол и пьян. Завидев жену, он обходил её словно хищник, поймавший добычу на охоте. А она практически кожей ощущала его звериное желание. Разрывая на ней платье, он вгрызался в мягкую кожу на шее, ощупывая тело жёсткими руками. Его дыхание обжигало, словно пламя преисподней. В такие ночи он делал её вещью сильнее, чем когда-либо. <Она перед ним на коленях... сносит один удар за другим, молит его о пощаде. Целует его руки, стирая ими солёные слёзы... В это же момент жестокость сменяется животной страстью, вколачиваясь до самых внутренностей, заставляя кричать громко, сильно, ненавидяще....> Но были и другие ночи. Жаркие словно палящие лучи раскалённого солнца. Наполненные желанием и стёртыми воспоминаниями. В такие ночи его губы, подобно странствующим путникам, блуждали по её телу, захватывая в плен то маленькие пуговки сосков, то сантиметры бархатной кожи, постепенно приближаясь к заветному кусочку нежной плоти, и наконец - накрывали её бордовый от желания лепесток, трепетавший от каждого прикосновения его влажного языка.Тогда она забывала обо всём и выгибалась словно струна, до боли в суставах, сжимая его золотистые локоны между своих длинных ног. "Мой дикий золотой лев. Мой прекрасный мучитель". Стоны гулким эхом отзывались в ушах, грозя перерасти в исступленные крики - безумство как оно есть. Наслаждение до боли в каждой клеточке тела. Ничего, кроме обжигающего дыхания на бёдрах. А затем... его крепкое тело, прижатое так плотно, будто бы они были единым целым. Сильная рука на шее, резкие движения... и жаркий шёпот "Ты моя...моя". Раствориться в нём, исчезнуть, принадлежать только ему - так неправильно, так больно, так притягательно... Каждый вздох давался невероятно тяжело, словно грудь опутала сотня железных цепей - дыхание казалось совершенно ненужным... "Ещё, ещё, ещё" - звучало в голове. О да, она была голодна. Словно дикий зверь не могла насытится его движениями. Только с ним была единой, целой, полной до краёв настолько, что вот-вот расплескалась бы морем, затопив эту ненависть и боль. Она ощущала, как он отдаёт себя целиком, изливаясь в неё своим горячим потоком. А потом хватает воздух тяжело и опустошённо, стараясь заполнить пространство своим разбитым, прерывистым дыханием, целуя её хрупкое плечо, но по-прежнему оставаясь недвижимым словно каменная статуя. Любила ли она боль? Иногда. Это чувство стало неотъемлемой частью её жизни, привычным ритуалом страсти, что испытывал к ней безумец, сидящий на своём позолоченном троне. Его можно было любить, ненавидеть, терпеть, но от него невозможно было избавиться. Острым куском оно навсегда застряло в сердце, порезав его нежные ткани в клочья, но продолжая соединять их, словно магнит.