Ты совершил ошибку, Мурад...

Фарья Фарья лежит в ванне, пытаясь смыть с себя его запах, семя и свою слабость. Сколько ещё она мысленно будет возвращаться к той ночи? Сколько будет вспоминать его жаркие объятия? Нескончаемая, вгрызающаяся в кожу до самого основания пытка. Она так надеялась, что усмирит своё страждущее тело, когда сделает последний, самый желанный глоток, но сколько бы он к ней не прикасался, ей всегда мало. Всегда. Вот и сейчас она, как и прежде, представляет его рядом с собой, представляет его в себе, еле сдерживается, чтобы снова не броситься на него, словно жадный до сладкой добычи, ненасытный хищник. Разум требует, умоляет забыть, закрыть, задушить любую мысль о нём, а зверь внутри скребётся и ноет, подобно жалкому щенку "возьми, возьми, возьми". Возьми то, что принадлежит тебе, возьми то, что находится в твоей власти. Возьми что хочешь, только бы пожар внутри погас, не сдавливал своим пламенем нестерпимо легкие, мешая ходить, думать, дышать. Мешая жить. Глупая-глупая-глупая. Она не должна была снова делать его своим, не должна была приводить опасность на порог родного дома, потому что эта близость опьяняет, сводит с ума, создавая из королевской крови полу-жертву, полу-бога - "я могу всё и не могу ничего." Но ей никогда не удавалось быть достаточно хладнокровной, достаточно рассудительной, чтобы усмирить бушующие яростным потоком страсти внутри: бурная с детства, как горная река, девчонка, не сдерживает порывов, не видит полутонов - только чёрное или белое, только любить или ненавидеть, только жить или умирать, никакого размеренного существования, никаких высохших до блеклости эмоций. И за подобные крайности всегда приходится платить, так или иначе. Она опускает руки в воду, чтобы ощутить блаженную невесомость, отрывающую от реальности, в которой всегда надо о чём-то беспокоиться, будь то государство или собственное назойливое тело. В комнату робко входит служанка, чтобы помочь ей с омовением и девушка привычно готовится увидеть Агнес, но вместо услужливой маленькой мышки, к ней навстречу идёт собственное искаженное отражение. Илона. Почему здесь она? Фарья сдержала своё обещание - покорная румынка теперь входит в её свиту, получает прекрасное жалование и прислуживает самой Королеве. Но ближе обозначенной границы, она быть не должна. Что-то едко-горькое приливает к горлу, невидимое и вместе с тем пронизывающее до самых костей сжимает внутренности, когда она видит беспечные тёмные завитки, капризно-поджатые губы и пожирающие своей чёрной глубиной глаза. А потому Фарье кажется, что ей здесь не место и она задаёт грубо вертящийся на языке вопрос: - Что ты здесь делаешь? Моим омовением занимается Агнес. - Агнес нездорова, Ваше Величество. - девушка приседает в поклоне. - Я справлюсь не хуже неё, только позвольте, моя Королева. Королеве не хочется позволять, не хочется её даже видеть, но она лишь тяжело выдыхает: - Хорошо. Приступай к своим обязанностям. Девушка принимается намыливать её кожу и волосы, широкие руки действуют осторожно, словно боясь навредить фарфоровой бледности. Фарья закрывает глаза и представляет, что эти руки принадлежат золотому льву, который ласково проводит по её шее, выводя известные только ему узоры, постепенно перекатывая тонкие пальцы на налившуюся от нового, постыдно-радостного положения грудь. И судорожно выдыхает, когда служанка затрагивает особо чувствительные места. Тёплое дыхание двойника лёгким ветерком касается мочки уха: - Ваше Величество, позвольте помочь вам расслабиться... я вижу как вы напряжены. Со мной вы забудете о всех невзгодах... Дьяволица привыкла угождать. Очевидно, в доме графа она была больше постельной игрушкой, нежели служанкой, стирающей белоснежное бельё аристократов. Она уже доказала свою верность, однако... Фарья не может забыть, что Мурад к ней прикасался. В этом причина. Почему она не может взглянуть на Илону без душащего до красных пятен на лице раздражения. Так и не научилась мириться с соперницами, наложницами, любыми девушками, что смеют хоть бросить взгляд на него, даже если сама отправила их в руки к супругу... нет, к Повелителю. Снова нет. К Мураду? Да, так лучше. Королева резко поднимается в ванне и служанка опустив глаза, вытирает её насухо мягкой тканью. Девчонка хочет быть ещё ближе к своей благодетельнице и ищет любые пути для этого. Всё правильно. В этом дворце задерживаются только умные девочки. Хотя, какая разница, умная или глупая? Она всё равно не уверена, что хочет видеть эту шлюшку рядом с собой, ведь желание наплевать на гордость и броситься в глухо запертую спальню утраивается от ревности, застилающей глаза в то время, как Королева видит хорошенькую чернавку, разделившую, пусть и всего лишь раз, постель с её мужем. Мысль о том, как избавиться от смеси ядовитых чувств, разжигающих пламя в душе, словно в Преисподней, такая же, как и её владелица - противоречащая себе в самой сути. "Если сделать её своей, то она будет больше принадлежать мне, чем ему. И я забуду о том, что между ними было" - думает девушка. И наверное, в этом есть смысл. - Ваше Величество... я сделала что-то не так? - подобная отражает тревогу и Фарья неловко касается её щеки: - Нет, ты права. Я очень измотана и мне нужно расслабиться. Делай, чему обучена. Королева отбрасывает полотенце, направляясь к широкой кровати, чтобы наконец забыться в руках бескровного близнеца, слыша, как он покорно-ликующе бредёт вслед за ней. Как только голова касается мягкого шёлка Фарья закрывает глаза. - Расскажи мне. - Что, Ваше Величество? - Расскажи, как он взял тебя. Я хочу знать. Руки румынки поглаживают, ласкают размякшее от воды тело, умело массируя каждую каждую клеточку... она хороша в своём деле. - Он накинулся на меня почти сразу. - начинает прислужница с болезненной честностью, что проворачивает нож в сердце. - Султан был груб. Он бросил меня на лежанку, задрал платье и резко вошёл, несмотря на мои крики. - Тебе было больно? - Да, очень. - девочка, чьи переживания с детства не волнуют никого, сейчас делится очень живо, но желание услужить не вытравить из рабской души, оттого она больше внимания уделяет удовольствию своей Королевы, нежели собственным чувствам. И Фарье нравятся её ласковые руки внизу обещающего подарить жизнь живота. - Что было дальше? - Он имел меня недолго, быстро кончил. Затем он приказал мне встать на колени. Султан хотел, чтобы я удовлетворила его ртом. Королева ощущает в себе пальцы девушки и выгибается, закусив влажную губу. Ревность вытесняет возбуждение, как вино в кубке вытесняет грязную воду - смешиваясь и создавая ещё более уродливый, отвратительный по вкусу напиток. - Тебе понравилось брать в рот его плоть? Ласкать её языком? Это доставило тебе удовольствие? - Нет, Ваше Величество. Сначала я была осторожна, но потом султан схватил меня за волосы и начал насаживать очень глубоко. Я чуть не задохнулась. Вот только... - Что? - девушка старается сдерживать стон, что рвется из горла от размеренных движений. - Простите, что говорю об этом, но.. он думал не обо мне в этот момент. - Что это значит? О ком он думал? - Он называл меня вашим именем... На этих словах наступает долгожданная разрядка внизу живота. Значит, она не ошиблась, выбирая жертву для жаждущего крови зверя. Даже тогда он всё ещё хотел только её. Представлял сбежавшую жену на месте этой бедняжки. Ей хочется так думать, и не хочется одновременно. Его мнимая победа мрачно-волнующей картиной всплывает в голове. Интересно представить, что бы было, окажись она в его кровожадных руках. Поставил бы он её на колени? Заставил бы судорожно целовать, лизать, заглатывать его плоть, словно грязную потаскушку из дома удовольствий? Или же не стал бы осквернять своей жены, ограничившись привычными пытками? А впрочем, какая разница, во рту или между ног, если это всего лишь насильный, выстраданный приказ. Она бы и на колени перед ним встала, захоти он в прежние времена. Удовольствие мужа - её удовольствие, так она считала. Но сейчас всё иначе. Его цели всё так же предательски отвратительны, а чувства извращены до предела, ведь ему важно унизить её, сделать больно, растоптать на мельчайшие осколки, потому что она никогда не была ему ровней, потому что она всегда была лишь любимой шлюхой в его постели. И как она только посмела думать, что между ними была любовь? Всё такая же глупая, такая же наивная, верящая в сказки принцесса. А может и ей хотелось лишь его плоти? Она ведь до сих пор, словно течная сука, чувствует этот зов, это омерзительное, унижающее по самой своей сути влечение к своему мучителю, изуверу, палачу, что не дрогнув глядел на казнь той, которой клялся в вечной любви. Нежно-сердечные, мягко-возвышенные чувства исчезли, испарились, как утренняя роса на жарком летнем солнце, а зов плоти остался. Люди занимаются любовью, а они спариваются, точно обезумевшие животные. И ни в одном из них не осталось ничего человеческого по отношению друг к другу. Не пора ли зверю внутри обзавестись разумом и научиться извлекать выгоду из своей дрянной сущности?