Ты совершил ошибку, Мурад...

Мурад Фарья, Фарья, Фарья... Имя вертится в мыслях подобно вечной колеснице, переливается кровью по изнывающему от давящей пустоты телу, пульсирует на кончиках онемевших от беспрестанной войны пальцев. В голове снова и снова всплывают её всегда злые, но в этот раз столь жалобные слёзы, дрожащие руки, норовящие доказать то, о чём он так яростно мечтал в своих мстительно-негодующих фантазиях. Болезненная, разрезающая своей остротой на мелкие, неровные части, честность, с которой она говорила. Глаза, исполненные умоляющим страданием... Оказалось, он искусен в своих мучениях даже слишком и, возможно, чересчур, потому что умеет делать больно и тогда, когда его нет рядом с ней, когда он не в силах прикоснуться к пахнущим привычно-цветочным ароматом волосам ("Она всегда пахла цветами"), сжать хрупкие, грозящие рассыпаться на осколки, фарфоровые плечи или бросить в стойкое, как у каменного изваяния, лицо очередные грубо-выдавленные, грубо-сказанные, грубо-прожитые фразы. Качество настолько же странное, как и людская память. Просто удивительно, насколько быстро забываются все щемящие до клокотания внутри радостно-блаженные моменты, что происходят с человеком в жизни - несколько лет почти что безоблачного, ликующего счастья совершенно легко перечёркивают полгода отчуждения и страстной ненависти. Всего лишь один поступок способен переменить всё, что было до него... "Ты всегда считал меня никем?" - брошенные остриём вверх слова всё ещё эхом отдаются в висках. Как она могла так думать? Как он мог заставить её так думать? Что бы ни происходило сейчас, но всё до этого: плохое и хорошее, нежное и грубое, близкое и далёкое, абсолютно всё - было по-настоящему. Пусть ей так нестерпимо хочется забыть не только холодный шёлк на тонкой шее, не только багровые синяки, расбросанные точно узоры, по всему телу, но и ласковые объятия, и дарящие пробуждение, поцелуи со вкусом щербета по утрам, пока жива его память, все сказанные вслух слова реальны настолько, что можно их ощутить, потрогать руками, будто тёплую человеческую кожу, мягкие вечерние простыни или же лезвие прижатое к горлу... "Мой солнечный свет". "Моя истина". "Моя конечная цель"... Он всё ещё помнит. Дверь обыкновенно-резко начинает лязгать замками и он больше не вздрагивает, потому что привык к этим отвратительным звукам, напоминающем о заточении, означающим его несвободу и потому, что человек притерпевает, в конце-концов ко всему. В покои заходит жена вместе с всё той же, кроткой и опускающей взгляд, француженкой Маргаритой и… близнецами на руках. Сердце замирает и пропускает удар, когда он видит своих, весело и беззаботно вертящихся, точно юла, малышей. Прошло ещё совсем немного времени, а они уже так подросли, и, кажется, совсем друг на друга не похожи, а потому мужчине по силам различить, что Фарья держит на руках Сулеймана, а Мадам — Сафие. — Я подумала, ты захочешь увидеть детей. — говорит жена тихо и Мурад чувствует, как в груди будто лопается туго-туго натянутая струна. «Она всё ещё помнит, что мы — семья». Он уже и сам давно отказался от подобных мыслей и возможности вернуть безвозратно утраченное прошлое, но почему-то именно сейчас, это невероятно, невыносимо важно для него. Мадам подносит к нему малышку Сафие и он берёт свою маленькую дочь на руки, нежно обнимая её и вдыхая неповторимый детский аромат, который не сравнится ни с одним другим запахом на свете. ("Она пахнёт материнским молоком"). Девочка радостно лопочет и смеётся, когда мужчина целует её в то в пухлую щечку, то в маленький лобик, щекоча своей колючей бородой мягкую кожу ребёнка. — Она узнала тебя. — неожиданно улыбается Фарья и ему хочется сказать в ответ что-то вроде «конечно, узнала, я ведь её отец», но вместо этого он лишь крепче прижимает к себе расшалившееся дитя. — Сафие немного непоседлива. — сетует жена и смотрит ласково на свою няньку, гувернантку, калфу, — Нуну говорит, что она вечно докучает брату чересчур громкими криками. Мурад подходит к девушке и целует спокойно сидящего на её руках сына, а затем подхватывает на руки и его, посадив обоих детей себе на колени. Мальчик обхватывает его ладонь своими маленькими ручками, отчего Мурад слышит, как Фарья, впервые за долгое время, искренне смеётся над по-детски забавной деловитостью сына и в голове крутится внезапная, до странности нежная мысль о том, как же она прекрасна, когда смеётся вот так, не вымученно, не зло, не мстительно, а радостно и почти также непринуждённо, как и их плоть и кровь, что стала причиной этого, возвышающего до небес, смеха. — Я скучал по ним. — выдыхает он, крепко прижимая малышей к себе. — Они так выросли. — Дети в этом возрасте быстро растут. — тут же отзывается Мадам. — И не замечаешь, как уже ходить начинают. Жена присаживается рядом и Сулейман тянет к ней свои ручки. — Мой принц соскучился по маме, — снова сияет солнцем она и сладко целует малыша в крохотный носик. — Не принц, а шехзаде. — вырывается довольно резко у Мурада и он думает, что не стоило в такой момент вспоминать о каких бы то ни было титулах, но знает, что не смог бы промолчать, не исправить ту ошибку, которая определяет принадлежность его ребёнка к нему и величайшей династии на земле. Улыбка девушки тут же гаснет, но она не обращает внимание ни на сами слова, ни на грубый тон, продолжая увлечённо играться с сыном. "Сегодня она спокойна, тиха и мила." Сафие принимается весело прыгать у него на коленях и мужчина снова целует её, чтобы успокоить непослушное дитя. А затем замечает очевидное, милое, горькое, вливающееся своей глубиной в саму душу, сходство матери и дочери. Те же живые карие глаза, тот же капризно-вздёрнутый рот и даже улыбка на маленьком личике напоминает Фарью. Это отчего-то слишком сильно трогает его, и Мурад не в силах понять причины, ведь он одинаково любил всех своих детей - похожих на Айше Ахмеда и Каю, похожих на него Ханзаде и Сулеймана, но маленькая Сафие, так напоминающая свою мать, что-то ломает внутри израненного сердца, потому что он представляет, как его малышка вырастет и станет такой же храброй и воинственной, но не принцессой, а султаншей, и он бы воспитал её не так, как всех других, а совсем иначе, чтобы вышла почти что его любимая сестрёнка, его Атике, но только ещё сильнее, ещё ближе, почти что Фарья. И она стала бы для него той опорой, которой не вышло ни из одной: ни из Валиде, ни из Атике, ни из любимой, ненавистной, но такой необходимой женщины. — У неё не только лицо, но и характер твой. — наконец тяжело произносит он вслух, рвущиеся наружу слова. — Я вижу в ней боевой дух и жажду жизни. — Нуну говорит мне тоже самое. Меня в детстве невозможно было удержать на месте и Сафие такая же. Даже не знаю, хорошо это или плохо. Похоже, я как и моя мать когда-то, скоро буду снимать дочь с деревьев. — она легонько смеётся и Мураду хочется смеяться вместе с ней. Всё это так странно — ведь сейчас он её пленник, но отчего-то это совсем не чувствуется, есть только ощущение невероятной близости и единения, есть ощущение того, что они — семья. Пусть даже он настолько долго мечтал об этом, так давно представлял себе эту идеальную в каждом штрихе картину, что уже и забыл, какого это - жить, любить и смеяться совершенным смехом в совершенный день совершенной жизни, пусть память всё также предательски пуста, но сейчас - для этого ещё есть немного времени. Фарья берёт с его рук Сафие и отдаёт цепляющегося за неё сына, ведь каждый из них должен получить равную долю внимания и отцовской любви. — Сулейман похож на тебя и немного на Кесем Султан, кажется. Но глаза у него твои. Мурад берёт на руки ребёнка и тот завороженно смотрит на всё те же синие омуты, но только много старше и с раскинувшимися вокруг, усталыми морщинками, а затем касается его крохотной ладошкой, будто узнавая, или видя своё собственное, грядущее отражение. "Он будет совсем как я". — Он намного более спокойный, по сравнению с егозливой Сафие, Сулейман совершенно не причиняет няне никаких неудобств. — Это так. — расплывается в улыбке женщина, привыкшая воспитывать чужих, но ставших родными детей. Словно в насмешку этим словам, малыш неожиданно сморщивается, начиная горько плакать и Мурад, машинально прижимает его к себе, желая успокоить дитя, но жена коршуном подлетает к нему, выхватывая ребёнка из растерявшихся рук. — Он проголодался, нужно его покормить. — Ты до сих пор кормишь сама? Я думал, у Королевы есть дела поважнее. — не удерживается он от язвительного замечания. — Я не доверяю детей кормилицам. — она пожимает плечами и расстёгивает лёкое платье, прикладывая сына к груди. Сегодня на ней нет привычного тугого корсета, одета она очень просто и неброско и Мурад вдруг снова отмечает про себя, что его жена будто бы слегка располнела, хоть её это и совершенно не портит. — Они любят только моё молоко. Сулейман принимается сосредоточенно есть, прижимаясь к матери и эта картина почему-то делает мужчину до крайности счастливым и несчастным одновременно: сейчас, через своих детей, он наконец чувствует то единение, которого ему так отчаянно не хватало последние полгода или больше, а все печальные времена слились в неощутимый, потерянный цикл, потому что сейчас они даже больше чем просто родители, они — одно целое, а дети — их продолжение. — Мы могли быть счастливы, если бы ты не сбежала. - произносит он горько-горько. - Посмотри на наших детей. Они должны были сплотить нас, снова подарить нам покой. Но ты сама этого не захотела. Ты променяла нашу семью на власть и корону. Девушка смотрит на него и он видит, как отражается в её глазах набившая оскомину злость. Она аккуратно отрывает наевшегося досыта и уснувшего малыша от груди и холодно приказывает: — Нуну, унеси детей. Маргарита забирает Сулеймана у Фарьи, а затем опасливо подходит к султану, чтобы забрать Сафие и на её лице написан объяснимый страх, ведь ей уже приходилось сталкиваться с его гневом, но Мурад поцеловав дочь напоследок спокойно отдаёт ей девочку, а гувернантка спешит покинуть роскошную темницу. — Я уехала не ради власти или короны. - голос жены больше не сулит тишины или покоя, она мечет в него молнии, что живут глубоко в душе и теперь ему невозможно от них увернуться. - Я сбежала от тебя именно ради наших детей. Ты становишься опасен в гневе, Мурад. Или ты забыл, как приказал казнить мать своих детей? Как пытался казнить меня? Как казнил своих братьев? Когда-нибудь и мой сын пал бы жертвой твоих подозрений, потому что ты не терпишь тени на своей власти. А Сулейман представляет для тебя такую опасность в будущем и я всего лишь хотела спасти его от печальной участи других шехзаде. Жестокая, уродливая истина вновь обрушивается на него яростной волной, лавиной, что обещает раздавить своим грузом всё живое. — О чём ты говоришь?! Это мой ребёнок! Я бы никогда не причинил ему вреда! - говорит он и верит, хочет верить самому себе. - Более того, я назначил его своим престолонаследником, он бы продолжил нашу династию! Ты просто пытаешься оправдаться. Обвинить другого намного проще, чем самого себя и они оба знают это, как никто другой на свете. Хотя, пожалуй, он немного больше. На её лице по-прежнему отражается недоверие, вкупе с разочарованием, и она лишь сердито качает головой: — Он больше не твой сын, а Сафие не твоя дочь. Отныне наши дети не принадлежат династии Али-и-Осман, а являются частью династии Бетлен. Они принадлежат к моему роду и когда я снова выйду замуж... Все звуки глохнут в тьме поглотившей его, мгновенной ярости. — Когда ты ЧТО сделаешь?! - он не даёт ей закончить фразу, что должна разозлить, но больше пугает, потому что сейчас, она способна всё, и даже больше, а он бессилен, оттого в голове вертятся лишь накрывающие своим гневом, вопросы. «Как она смеет?! Как смеет говорить, что МОИ ДЕТИ теперь часть другой династии?! Как смеет МОЯ ЖЕНА снова выходить замуж?!» Не помня себя он в бешенстве подбегает к Фарье и принимается трясти её точно тряпичную куклу. — Как ты смеешь даже произносить такое!! Это - МОИ дети!! А ты — МОЯ ЖЕНА, я совершил с тобой никях, о каком будущем замужестве идёт речь?!! Она не отвечает на вопрос, злясь и бросая гнев в ответ на ярость, как и всегда в их ссорах. — Ты думаешь, я желаю снова быть чьей-то женой?! Это вовсе не так! Но у меня нет выбора, это ты во всём виноват, ты сделал ЭТО со мной!! Мысли в голове путаются ещё сильнее, чем прежде, ведь теперь он совершенно ничего не понимает. "Какой выбор, о чём она говорит? Что я с ней сделал?". В покои вдруг снова входит Маргарита и видя, как султан яростно сжимает в руках свою супругу, она бросается к нему с испуганным вскриком: — Повелитель, не трогайте Королеву, она носит ваше дитя!!! Мурад чувствует, что его будто обухом по голове ударили, в глазах двоится, нет, троится и жена кажется ему расплывчатой, как и всё остальное, что искажает реальность, делая её ещё больше запутанной. Он смотрит на Мадам, что в панике зажимает себе рот, смотрит на Фарью, в глазах которой застыл безмолвный ужас и думает, что наверное, всё это ему снится. — Выйди вон. - наконец произносит девушка, чей взгляд снова полон гроз, язык её заплетается от еле сдерживаемой злости и гувернантка моментально вылетает за дверь. — Это правда? — Нет. - она пытается вырваться из его рук. - Мадам хотела меня спасти, оттого и солгала. Но он больше верит её наполненному паникой и гневом взгляду, чем очередным, гордым, сухо брошенным в лицо словам, поэтому не спешит ослабить хватку на тонких, сжавшихся от напряжения руках. В привычно одурманенной голове наконец рассеивается туман и склеиваются обрывки, куски непонятной картины, которая своей загадкой так мучала его, с их первой, настоящей, обнажённой встречи. "Так вот отчего она располнела. Вот почему её грудь так сладко налилась. Она снова носит под сердцем моего ребёнка". — Это ты лжешь мне, Фарья. Мадам хотела тебя защитить и случайно сболтнула правду. Ты не собиралась посвящать меня в это, верно? Он чувствует обиду за эту, столь важную для него, скрытую весть. — Какая теперь разница? Раз так вышло, то знай. Да, я снова беременна от тебя. — Когда ты узнала об этом? Она недовольно морщится и всё же отвечает. — Ещё в дороге я чувствовала лёгкое недомогание, но списала это на усталость. Однако когда приехала на Родину, то упала в обморок, меня осмотрела лекарша и всё стало ясно. Ты заронил в меня своё семя перед побегом, и я снова от тебя понесла. Поэтому мне и придется вновь выйти замуж, чтобы прикрыть этот грех. — О каком грехе ты ведёшь речь?! - он забывается и слишком сильно сжимает её подбородок, рыча подобно дикому зверю. - Ты носишь представителя династии Османов в своём чреве!! Ты носишь МОЕГО ребёнка!! Ты - МОЯ жена!! Я никогда не позволю тебе снова выйти замуж, это невозможно!!! — Отпусти меня, пожалуйста. - неожиданно тихо произносит она и мужчина, растерявшись от мирного тона, невольно повинуется. — Я устала, Мурад, моё положение теперь тебе известно. Я приду вечером снова и мы поговорим, когда ты придёшь в себя. - с этими словами она выскальзывает из его рук, быстрым шагом удаляясь из покоев, стража запирает за ней железную дверь, а он вновь остаётся один на один со своими мыслями, чувствами и страхами.