Ты совершил ошибку, Мурад...

Фарья - Как он там, Нуну? - девушка уже в пятый раз просматривает письмо, пришедшее от тётки Марии Элеоноры, одним глазом поглядывая на няньку, которая мнется у дубового стола, очевидно, не желая расстраивать свою воспитанницу. - Кажется, не очень хорошо. - Отчего же? Он заболел? - настораживается девушка, пряча волнение за ледяным тоном, не понимая, зачем вообще притворяется перед самым близким человеком, но всё равно ведёт себя так, как хочется - "Теперь я лгу даже самой себе". - Слуги говорят, что падишах мечется, точно лев в клетке. Без конца ходит из стороны в сторону, либо наоборот лежит, не двигаясь. Он умоляет достать ему побольше вина, говорит, что иначе сойдёт с ума. - Прислуга соблюдает мой запрет? - Конечно, моя Королева, но честно говоря, они напуганы. Чернь и раньше опасалась его, особенно после того, как он начальника королевской стражи избил, а сейчас вообще его сторонятся. - На это есть какая-то особая причина? - пугается невольно Фарья. "Не хватало только ещё одного избитого человека в этом дворце". - Один мальчишка, Тамас, принёс ему ужин, а султан вцепился в него, не давая уйти. - Для чего? - удивляется девушка, машинально склоняя голову на бок в недоумении, как ночная сова, которую однажды в детстве принёс её отец в их старый замок. - Хотел, чтобы Тамас остался и побеседовал с ним, потому что говорить ему больше не с кем, а стражники молчат как рыбы. Бедный парнишка перепугался до смерти, говорит, султан выглядел разбитым и даже слегка помешанным. - Значит, ему одиноко в его роскошных покоях? - задумчиво тянет Королева, ехидно отмечая забавное лишь для неё совпадение. - Помню когда-то я тоже скучала, сидя в Терсане и ожидая его визитов. - Но ведь у вас была я и другие слуги... - робко заводит Маргарита и девушку вроде должно это разозлить, потому что несмотря на всё случившееся, её Нуну по-прежнему пытается оправдать того, кто причинил ей столько боли, но она не злится, ведь няня всегда была чересчур мягкой, благодушной и по большей части запоминала в людях, даже самых поганых, лишь хорошее, а значит нет смысла гневаться - человека порою нельзя изменить, как бы ты не пытался. - Это верно. - отвечает она спокойно. - Да и Атике меня навещала. Она словно солнце, что разбавляло мою грусть своими лучами. При упоминании о светловолосой султанше, слегка сжимается сердце, в котором остался кусочек нежной дружеской любви, ведь она всё ещё иногда думает о единственной, с кем сроднилась точно с сестрой в том дворце, где остальные глядели на неё с презрением, завистью или же холодной неприязнью. "Как там моя Атике?" - задумается всего на секунду Фарья, чтобы затем вернуться к реальности полной более насущных вопросов. - Ваше Величество... не слишком ли вы суровы к Султану Мураду? - решается высказать своё мнение относительно бывшего Повелителя Маргарита. - Может, стоит отправить к нему собеседника? - Ну и кто, по-твоему, согласится на эту роль? - резонно замечает Королева, слегка округлив глаза. - Его же все боятся. А заставлять я никого не хочу, с чего это его желания вдруг более важны, нежели чувства моих подданных? - Тогда может вы навестите его... - Если бы он хотел моего визита, то уже давно сказал бы об этом стражникам. Но он молчит, а значит его всё устраивает. - старательно-равнодушно пожимает она плечами, хотя в голосе проскальзывает едва заметная нервозность. - Вы же знаете его гордость... - упрямо продолжает нянька и Фарье надоедает её настойчивость в этом вопросе, а потому она отрезает намного более раздражительнее, чем прежде: - У меня она тоже есть, Нуну. В конце концов, он мой пленник, а не гость, я вовсе не обязана развлекать его визитами. Тем более, если он сам этого не желает. - После той просьбы ко мне, я подумала, вы хотите увести султана от ненависти... вы ведь пожелали, чтобы он узнал о вашей беременности. Фарья морщится, вспоминая спектакль, что они устроили в покоях царского пленника, делая вид, будто новость о беременности достигла ушей отца будущего ребёнка совершенно случайно. Конечно, она могла бы просто рассказать ему обо всём, но после всего случившегося, не была уверена в том, что он поверит в своё отцовство или вообще будет рад этому ребёнку, а ей не хотелось выглядеть глупо, доказывая, что она не была ни с кем, кроме него, или же выслушивать очередные проклятия в свой адрес, потому, пришлось играть гордячку из всех сил, пожалуй, еще большую, чем она есть на самом деле, и отрицать то, что и было конечной целью её прихода. - Да, я посчитала должной его осведомленность. Всё же он отец этого ребёнка. - Разве это не может помешать вашим планам? - вдруг резко переводит тему Мадам и Фарья думает, что милая Нуну не так уж и проста, и наверное, единственная, кто всматривается в её помыслы намного глубже, чем следует. - Что, если из-за вашей беременности султан не согласится на ту сделку, что вы хотите с ним заключить? - Ты правда считаешь, что он способен смягчиться после всего, что я сделала и остаться со мной и нашими детьми? Этому никогда не бывать, потому что никто не любит власть больше него. Ну, разве что его мать, в этом они весьма похожи. Девушка произносит эту разрисованную мрачными красками истину, чтобы отрезвить саму себя навсегда или дольше, но выходит неожиданно слишком болезненно, и ей неведом корень сего зла - ведь она знала об этом всегда, даже когда ещё чувствовала его любовь, тогда отчего так больно сейчас? "Пока я не произнесла эти слова вслух, они не имели плотности, а сейчас до них будто бы можно дотронуться, и значит они имеют вес намного больше, чем прежде" - думает она обескураженно, но всё же не жалеет о сказанном. - Да, вы правы, ваше Величество. - наконец признаёт её правоту Мадам. - Он согласится, рано или поздно. А если в его сути вдруг что-то поменяется, я и в этом случае останусь в выгодном положении. - они обе знают, что последнее невозможно, но Фарья всё равно произносит и это, слыша тяжёлый вздох француженки, который та пытается скрыть за судорожным кашлем. Размышления вслух прерывает слишком громкий стук в дверь, и Королева напрягается, потому что знает - так обычно стучит Андрас, сторожащий султанские покои. - Войдите. В комнату, дребезжа латами, входит черноволосый мужчина и кланяется по-медвежьи неловко и размашисто, выпаливая как всегда мгновенно, не выждав и секунды: - Ваше Величество, Султан Мурад просил передать, что желает вас видеть. Нуну смотрит на неё обеспокоенно и девушка понимает причину этого волнения, но сердце уже стучит слишком быстро, грозя выскочить из груди, как всегда, когда она готовится увидеть его, тело будто бы подлетает над землей, непроизвольно мчится к заветной железной двери по извилистым коридорам, и когда она приходит в себя, то понимает, что задыхается от чересчур быстрого шага. Королева останавливается возле опустивших в поклоне головы стражей и пытается привести дыхание в порядок, поэтому, когда она входит к покои своего пленника, то выглядит настолько безмятежной, насколько ей хотелось бы выглядеть в его глазах. - Ты хотел меня видеть? - звучит девушка снежным колокольчиком, разглядывая стоявшего напротив неё взлохмаченного мужчину. Мурад сейчас кажется каким-то осунувшимся и подурневшим, но не от вина, как раньше, а будто бы от печали, что тенью пролегла на усталом лице. - Ты не балуешь меня визитами. - почему-то сдавленно произносит он в ответ, пряча свои синие глаза и Фарья чувствует, как внутри начинает что-то легонько щемить от внезапной мысли о том, что он желает её присутствия. - В основном я занята государственными делами. Всё остальное время я посвящаю своим детям. - А я не в хожу в твоё расписание, верно? - мужчина неожиданно усмехается и она улавливает странную горечь в его словах. - Мурад, если тебе что-то нужно, то просто скажи это. - надоедают ей нелепые претензии, которые никогда не были присущи молчаливому супругу, потому что он, блюдя царственное хладнокровие, никогда не бросался обвинениями, а лишь нападал в ответ тихо, равнодушно и оттого наиболее опасно. Королеве хочется напомнить о его статусе, но она всё же решает промолчать и мужчина отвечает ей тем же, двигаясь навстречу медленно и плавно, будто пантера вышедшая на вечернюю охоту. Когда он подходит слишком близко, Фарья теряет терпение и собирается снова спросить о его нуждах, но Мурад вдруг резко притягивает её к себе, увлекая в легкий, короткий поцелуй, так похожий на их самый первый. - Мне нужна ты. - произносит он почти что ласково, оторвавшись от неё и девушка в смятении смотрит на него, не в силах поверить, что этот гордый до кровавых, ободранных жил, человек, смог признаться в её необходимости. Он поднимает её, совершенно растерянную, на руки и несёт на кровать, а когда они наконец оказываются на толстых перинах, то начинает раздевать её до крайности спокойно, если не сказать буднично, что приводит Фарью в ещё большее замешательство и оттого она даже не пытается противиться его порывам, а лишь глядит, затаив дыхание. Корсет, юбки, чулки - всё летит на пол веером, вместе с тем османским одеянием, что она, смилостившись, заказала для него портным. Когда они остаются обнажёнными, он смотрит на её тело изучающе, будто видит в первый раз, хотя и в самую первую их ночь любви он не рассматривал её столь тщательно, для этого совершенно не оставалось времени, между жадными поцелуями и судорожными вздохами пролегающими волной посреди двух возлюбленных, что утонули в своей страсти. Но сейчас он не выглядит заведённо-злым, безумным, ревнивым, страстным, таким, каким она привыкла видеть настолько долго, что уже будто и забыла - он может быть другим, таким, например, как сейчас - сосредоточенным, невозмутимым, необъяснимым в своей безмятежности, и всё это настолько удивительно, что невольно парализует. - Твоё тело меняется с каждым днём. - произносит он голосом таким тёплым, обещающим долгожданную весну, которую она всё ещё ждёт, аккуратно поглаживая её слегка округлившийся живот. - Скоро тебе и корсеты не помогут, все заметят твоё положение, в том числе твой наречённый. Она не отвечает, хотя знает, что Мурад прав, да и чего скрывать - ей и самой хочется, чтобы Георг обо всём узнал, не только ради надежды, что он так и не прикоснётся к ней в итоге, но и потому, что её, несмотря на деловитость их отношений, её всё же гложет совесть - заслуживает ли преданный мужчина такого обмана? Раньше ей казалось, что нет ничего страшного в этой опасной лжи, но сейчас, всё это видится ей слишком жестоким по отношению к нему, хоть и возможно, амбициозного князя, не слишком будет волновать истина, по крайней мере, она надеется лишь на подобный исход. - О чём ты думаешь? - спрашивает Мурад, поглаживая её безвольно лежащие руки, а Фарья думает, что этого вопроса из его уст, она не слышала, пожалуй, целую вечность, а может и вовсе никогда. "Я не помню, не помню..." - Пытаюсь понять о чём думаешь ты. - отвечает она почти что искренне и на лице мужчины появляется лёгкая усмешка, он склоняется к ней, ради поцелуя, что призван отвлечь её от любых мыслей, даже о нём самом, потому что губы не задерживаются на губах, они плавно двигаются вниз, желая дать чуть больше, чем сейчас необходимо, но она всё равно не спешит его остановить. Ей нравится, когда влажный язык ласкает сначала одну грудь, а затем другую, будто заживляя раны, что остаются от постоянного кормления на загрубевших сосках и она желает этого исцеления, пусть даже оно приходит с легкой болью, но это не главное, совсем не главное, важнее всего - его стремление облегчить её страдания, а потому, когда он останавливается у центра мира её, к которому он пока не привык и не сделал своим центром, она горячо шепчет голосом, что взбирается на вершины и падает в пропасть: - Поцелуй его. Я уверена, что он это почувствует. Мурад замирает и прижавшись носом к её животу, спрашивает задумчиво: - Ты думаешь это будет мальчик? - Я не знаю. Мне всё равно кто это будет, пусть даже ещё одна двойня, я буду любить их одинаково сильно. Ему, похоже, нравится этот ответ, он покорно покрывает поцелуями её живот, спускаясь всё ниже к бёдрам и девушка снова вспоминает все жаркие-жаркие ночи, проведённые в его покоях, когда султан удостаивал её слишком большой чести даже для жены - отдавать удовольствие не получая ничего взамен. Пока язык двигается внизу и руки лихорадочно цепляются за золотистые локоны, она не может думать о чём-то, о ком-то, в голове лишь бьётся горячей, пульсирующей по всему кровью "Ещё, ещё, ещё". А после сбивающей с ног волны удовольствия, она всё ещё чувствует его тяжелое дыхание на своих бёдрах и задаётся вопросом "почему сейчас?", хоть ответ знать не слишком хочется и всё же это мучает её, потому что Королева не привыкла получать что-то вот так просто, даром. - Я устал. - неожиданно глухо произносит он, ложась рядом. - Я думал мой дух крепок, я считал моя гордость безгранична, но правда в том... что я одинок. Впрочем, так было всегда, даже не знаю почему мне так сложно именно сейчас. - его глаза выглядят потухшими и в глубине души это ранит Фарью, но она не отвечает, на этот раз не из-за гордости, а потому что не знает, что ответить. - Когда я встретил тебя... я впервые, по-настоящему ощутил себя нужным, понятым, первый раз в жизни - я был не одинок. Или же мне так казалось... сейчас уже не знаю. Это признание режет на куски, вырывает душу, но ведь она Королева и должна сохранять лицо, хотя, когда же, черт побери, ей это удавалось? Наверное никогда настолько удачно, чтобы кого-то обмануть, но ведь она учится, пытается, пусть даже и настолько бездарно, что это вряд ли когда-нибудь сработает. Фарья тянется к мужу и неловко обнимает, словно разучилась былой нежности, а он утыкается ей в шею, неспешно вдыхая запах, прямо как в прежние времена, которые она начинает вспоминать всё чаще с каждым днём и молчание между ними больше не кажется тяжёлым, даже несмотря на желание обоих прервать его как можно скорее. - Ты скучаешь по мне? - спрашивает она нелепо и даже как-то по детски, взяв его заросшее лицо в свои руки и он молча кивает, опуская глаза будто бы от стыда, хотя она не уверена, что он способен испытывать это чувство. Девушка целует его в ответ, легонько опрокидывая назад, чтобы взобраться на мужа и дать ему то, чего он так благопристойно не просит сейчас в ответ, словно пытаясь выглядеть лучше, чем он есть на самом деле, а ей этого совершенно не хочется - она и так знает каков он, и знает, что она сама не лучше его. Мурад обнимает жену, пока она двигается на нём и целует её в шею так негордо, что в груди становится до безумия больно, она увеличивает темп, чтобы забыть его такого, того самого, что она когда-то любила, а вспомнить зверя, монстра, хотя, наверное, сейчас это уже невозможно. Всё длится недолго и вот они уже снова лежат, прижимаясь друг к другу, вздыхая от того, что всегда заставляло их обоих вздыхать - слишком близкого, слишком нужного присутствия каждого из них. - Как долго я буду в таком положении? - спрашивает он бесстрастно, поглаживая её плечо, словно и не надеясь на хоть какой-нибудь ответ. - Отныне это решать только тебе. - отзывается девушка и чувствует его удивление кожей, ребрами, всем существом, которое сейчас слилось с ним, став лишь его частью. - Что это значит? Она приподнимается, чтобы наконец предложить ему что-то стоящее или ей кажется, что это заслуживает внимания султана, но когда, как не сейчас узнать разницу? Когда гордость успокоилась и ищет новых возможностей? - Я хочу предложить тебе сделку, Мурад. Я готова освободить тебя, чтобы ты смог вернуться в Османскую Империю. Однако... у меня есть одно условие. - Что это за условие? - в его голосе слышится напряжение. - Ты должен подписать Договор о независимости Венгрии от Османской Империи. Выражение его лица из мирного мгновенно становится злым, а в глазах зажигается прежняя ненависть ко всему живому. - Ты хоть понимаешь, что предлагаешь мне?! Чтобы я добровольно отдал тебе свои территории?! Земли, что были завоёваны моими предками?! Об этом не может быть и речи! - Эти земли уже потеряны для тебя и Договор лишь формальность, которой желаю лично я. - отвечает она жестко и безжалостно нанося удар его султанскому самолюбию. - Ты проиграл войну, Мурад. Трансильвания уже давно вышла из-под твоего контроля, а в Венгрии была избрана новая, независимая Королева. Ты, верно, предпочитаешь думать, что всё это лишь дурной сон, однако реальность такова. - мужчина морщится на этих словах, как от зубной боли, но Фарья упрямо продолжает расцарапывать рану ещё сильнее. - С Договором или без, Венгрия будет принадлежать мне и моему народу, я создам остров веротерпимости в этом государстве, где каждый человек сам выберет своего Бога, также, как хотел это сделать мой отец. - О какой независимости ты ведёшь речь, когда корону на твою голову возложили Габсбурги?! Это они, а вовсе не ты, будут владеть этим государством и если Османы были одинаково лояльны и к католикам, и к протестантам, то иезуит Фердинанд не будет щадить никого! Да и к тому же ты твердишь о деле своего отца, который всю жизнь сражался с теми, кому ты ради заветного престола присягнула на верность! - Фердинанд мне больше не нужен. Он даже не смог вовремя помочь нам в этой войне и если бы не мой ум и сообразительность моих советников, я, вероятно, уже гнила бы в могиле, изнасилованная и убитая тобой. - Фарья замечает, как он вздрагивает на этих словах, отворачивая побледневшее лицо, и понимает, что он думал об этом, и вероятно, не раз, представляя в своих фантазиях пытки, издевательства и расправу над нею. - Поэтому, никакого союза с Габсбургами больше не будет, они просили у меня слишком много, того, что я не хочу и не в силах им дать, а учитывая, что их армия так и не пришла нам на помощь в необходимое время, наш договор можно считать расторгнутым. Их корона не значила столь много, сколько Государственное Собрание венгерских феодалов, что меня избрало. Отныне Венгрия сама по себе. - Значит, ты желаешь полной независимости? - прищуривается он так, будто слышит дикую для него новость. - Верно. Это то, чего хотел мой отец, даже несмотря на зависимость от Османов и то, чего хочу я для своего народа. Разве плохо мечтать о свободе своей страны? Разве ты бы пожелал рабства для своего государства? - Нет. - признаёт он, однако при этом возразив. - Ваши короли и князья имели достаточную свободу при правителях Османской Империи. Это не рабство, а лишь относительно согласное подчинение. Девушка лишь сухо усмехается, удивляясь его странному высказыванию: - Разве это не одно и тоже? - Я так не думаю. Фарья закутывается в шёлковую простынь, будто в кокон, хоть и не желая прокладывать между ними пропасть именно сейчас, но обнажённая кожа требует защиты от тепла, наполненного пульсирующей злобой, что перекатывется в нём, а значит, если она касается его - то и в ней тоже. - В любом случае, я не желаю ни рабства, ни даже согласного подчинения, мне нужна лишь полная независимость. Только так Венгрия может стать цельной и самодостаточной. - она глядит на него, стараясь слепить убеждение из глаз, лица и губ, с которых срываются каменные слова. - Я знаю, ты можешь понять меня, как правителя, хоть и не желаешь этого. А я могу понять и это, ведь никто не любит, когда забирают что-то, что человек считает своим. Но я повторяю: Венгрия фактически уже не принадлежит тебе. Ты проиграл её в войне и для всех будет лучше, если ты смиришься с этой потерей. - по его лицу гуляют желваки, но отчего-то он не торопится прервать её, перебить и это придаёт ей уверенности в том, чтобы продолжить свою пламенную речь. - Ты находишься в плену, твои возможности сейчас весьма ограничены. Я же предлагаю тебе отказаться от того, что уже и так никогда не станет твоим вновь, взамен на то, чем ты ещё в силах владеть - ты признаешь Венгрию независимой и вернешься в Османскую Империю, трон которой принадлежит тебе. Обдумай всё тщательно, Мурад. Свобода в обмен на свободу. Это честная сделка. - Нет ничего честного в выборе, что ты ставишь передо мной. - мотает он косматой головой, цедя каждое слово сквозь зубы так, будто разговор даётся ему с большим трудом. - Ты принуждаешь меня к этой сделке, потому что видишь, как тяжело даётся мне каждый день, проведённый в заточении. - Я ни к чему тебя не принуждаю. Только тебе выбирать, принять мои условия или нет. - А если я их не приму, то сгнию здесь? Или ты отдашь приказ о моей казни? Этот совершенно дурацкий вопрос, черным вороном вылетевший из его уст злит до колик в животе и девушка тревожно кладёт руку на своё чрево, раздражённо выкрикивая ему в ответ: - Не ставь меня в один ряд с собой! Я могла бы убить тебя в тот день, когда ты был с моим подарком совершенно один и без сознания в своём шатре. Один удар ножа - и ты был бы мёртв. Я могла бы отравить тебя и всех твоих янычар тем вином, что прислала тебе в честь мнимого поражения. Но я не сделала этого, а знаешь почему? - Хотела подольше насладиться своею победой надо мною, поиздеваться вдоволь. - снова язвит он уверенно, бросая всё тот же надменный взгляд. - Потому что не смогла убить отца своих детей. - произносит она по-грустному тихо и до ужаса разочарованно, похоже, не только в этом признании, но и в самой себе. К чему ему было знать, что она не в силах причинить вред тому, кто однажды смог причинить вред ей? Ей хотелось выглядеть лучше него, но ведь она знает, что не лучше, а может только в этом смысле жена и превосходит своего венценосного супруга и больше ни в чём, но зачем говорить об этом вслух, обесценивая смысл пустыми и громкими словами? Наверное, потому что этого хочется её гордости настолько, что последняя забывает о самой себе. - Ты не смогла бы меня убить? - спрашивает он недоверчиво, чересчур внимательно вглядываясь в её лицо, словно пытаясь понять лжёт ли она или говорит правду на этот раз и оттого вдвойне обидно, что сейчас она не соврала для своей выгоды, как это делают все прочие. - А ты думаешь, что я способна на это? - отвечает она вопросом на вопрос, взглядом на взгляд и видит, как из его глаз цвета неба уходит ненависть и злоба. - Пожалуй, нет. Хотя это заточение немногим лучше смерти. И роскошь, что ты предоставила мне, положение не спасает. Она, неожиданно даже для самой себя, мрачно усмехается и взяв его за холодную, влажную руку с тонкими изломанными пальцами, произносит как-то совершенно бесцветно: - Похоже ты не видишь иронии в нашей ситуации. Когда-то я была в том же положении, что и ты. То ли гостья, то ли пленница. Вроде бы фаворитка, а вроде и любовница. Будто бы возлюбленная, а может и просто игрушка. И никто не разберёт, что из этого наиболее верно. Он опускает глаза, наверное уже в сотый раз за сегодняшний вечер, и это больше чем за всё проведенное вместе время, открывает рот и произносит несмело: - Ты - моя жена. Я женился на тебе, разве этого мало? - Женился, верно. После того, как те шакалы напали на меня и я потеряла своего ребёнка. Женился, чтобы заткнуть им рты. - Я казнил их всех, а не заткнул им рты! - яростно возражает он, но девушка не даёт ему возможности продолжить бессмыленное отрицание. - Ты мог жениться на мне раньше, Мурад! И тогда ничего бы этого не случилось. Тебе было известно о моём недопустимом статусе, но ты и пальцем не пошевелил, чтобы его изменить, пока дело не зашло слишком далеко. Что тебе помешало? Твоя гордость или мысль о том, что я, возможно, не настолько ценна, не так много значу для тебя, чтобы женится на мне? Вероятно, ты опасался, что я вскорости надоем тебе и ты пожалеешь о своём необдуманном шаге? - из груди, одно за другим, рвутся колкие предположения, которые должны пристыдить его, но больше ранят её саму. - Поэтому ты не торопился? Выжидал, тянул, чтобы в итоге дать случиться непоправимому? - ЭТО НЕПРАВДА!! - теряет мужчина наконец терпение, издавая такой рык, что она вздрагивает от этого голосового удара. - Всё это не так, Фарья! Я бы не женился на тебе, если бы не был уверен в своих чувствах! - Я потеряла ребёнка... - закрывает она глаза, не желая видеть его виновато-злое лицо. - Возможно, ты всего лишь пожалел меня. Кесем Султан мне так говорила, да и многие наверно думали об этом. Все, кроме меня, потому что тогда я верила в твою искреннюю любовь. - Я женился, потому что хотел защитить тебя, утешить! - снова сыпет он солью на почти затянувшиеся раны, что сейчас вскрылись и закровоточили с новой, чудовищной силой. - Потому что ты и твои чувства для меня были важнее всего на свете! А ты говоришь, что потеряла ребёнка так, будто это был только твой ребенок! Я и сам пережил боль потери нашего первенца. Но я хотел, чтобы ты знала - важнее тебя, для меня нет ничего! Фарья лишь холодно качает головой: - Пустые слова. В тот день ты утешал меня и целовал, и ещё много дней спустя после этого. Но лекари объявили о бесплодии и тогда ты забыл о моих чувствах. Имея сотни женщин в гареме и свою Баш Хасеки, ты приволок эту Санавбер! - при упоминании об персидской шпионке Мурад будто сделался меньше ростом. - Я стала твоей послушной, верной женой, думала разве что о твоём благополучии и что получила взамен? Ты развлекался с персиянкой, пока я плакала в своих покоях, думая о том, что мы никогда не станем с тобою семьей. Воспоминания накрывают девушку удушливой волной, сжимают свои костлявые руки на тонком горле, мешая говорить, не выдавая своего былого страдания. - Санавбер значила для меня не больше, чем любая другая наложница в моём гареме. - твёрдо звучит он и она завидует его стойкости. - А ты, верно, забыла как устроила мне недопустимую истерику в покоях, после которой я всю ночь провёл с тобой? И после этого я не приглашал её к себе. Разве я избавился бы от наложницы на столь долгий срок, не беспокойся я о твоих чувствах? Разве я не принял во внимание твою непозволительную ревность? - И всё же она в твои покои вернулась. Даже более того, она нажаловалась на меня, обвинив в смерти Айше и детей, и ты ей поверил. - Ты ведь и сама не стала ничего отрицать. - она наконец слышит дрожь в его голосе и радуется тому, что он слеплён из того же материала, что и все люди, а новая тема заставляет его терять закалённый металл в груди. - Верно, не стала. Да и какой смысл? Я бы не смогла солгать о таком. Я не хотела признавать свою вину, хоть она и мучала меня по ночам, до сих пор мучает, поэтому я малодушно молчала, считая, что тебе лучше не знать о моём отвратительном поступке. - Значит, ты всё же считаешь себя виновной в случившемся? - спрашивает он не так, как должен звучать этот вопрос - торжествующе, а совсем даже наоборот, печально и потерянно, и она думает, что сейчас, пожалуй, можно быть честной до самых обглоданных костей. - Я виновата отчасти, наверное. Виновата в том, что горела местью, виновата в том, что не смогла удержать языка и рассказала Айше о казни. Я возможно виновата в её смерти. Но я ни за что и никогда не могла бы и мысли допустить, что Айше способна убить собственных детей. Разве тебе могло придти в голову, что мать готова умертвить родное дитя? А Кесем Султан? Никому не пришло это в голову, но ты обвинил лишь меня. - Я уже говорил тебе, что сам виноват во всём. - устало говорит мужчина, сминая в руках мягкое покрывало. - Гнев ослепил меня, я хотел облегчить свои страдания... - Причинив их мне. - заканчивает Фарья за него. - Впрочем, вряд ли смерть можно назвать страданием, она скорее избавление от мук. За тем только исключением когда человек умирать не хочет, а я этого совсем не хотела. Разве так поступают с теми, кого любят? Когда человек дорог, ты всегда оправдаешь его, выслушаешь, дашь ему второй шанс. - Фарья... - пытается он что-то сказать, опровергнуть, наверно, её слова, и снова она не оставляет ему и единого шанса для этого. - Но ты повёл себя иначе. И даже более того, ты пришёл посмотреть на мою казнь. Для чего, ответь мне? Хотел убедиться, что я не вызываю больше никаких чувств? Или же тебя развлекали мои крики и мольбы о пощаде? Возможно ей следовало дождаться хотя бы одного ответа, однако она уже не в силах остановиться, слова горьким потоком льются и льются, грозя утопить её, его, эти покои, грозя утопить саму жизнь, что ещё теплится в обоих, потому что даже одна капля оставляет после себя мерзкий привкус, а что будет с морем? "Пусть мы оба утонем в этой правде, зато на поверхность всплывут все подводные камни о которых мы молчали столько времени, чтобы однажды они потянули нас на дно". - Я всё ещё не понимаю, как могла быть столь наивной. Я ненавидела Айше за то, что она сделала со мной - за моего убитого ребёнка, за моё бесплодие, за все насмешливые взгляды и слова, что она бросала в меня, желая уколоть ещё больнее. И я радовалась, когда услышала о твоём приказе в то утро, радовалась, потому что справедливость должна была наконец восторжествовать, но так и не поняла, что мужчина не пожалевший нелюбимую уже женщину, даже если она мать его детей, в один день и со мной может поступить точно также. За это я чуть не поплатилась жизнью, и если бы не мои дети, лежала бы сейчас в безымянной могиле, забытая и никому не нужная, а ты продолжал бы жить всё также, как и прежде. Он молчит, понуро опустив голову, глядя не на неё, а на свои свободные от массивных и дорогих перстней руки, и девушка чувствует облегчение, что странной тяжестью ложится на её плечи, не давая ничего, кроме измученного сожаления . "Сколько не говори, легче не станет". - Вспомни, какой я приехала в твою страну. Во мне было столько огня и пыла. Я желала править, желала воевать, я желала. И что со мной стало в твоём гареме? Сначала меня съедала месть, затем ревность, ну а после я лишь боялась за свою жизнь. Никто не любил меня в том дворце, кроме Атике, лишь по той причине, что я была чужестранкой и твоя мать напоминала мне об этом при любой возможности. Твоя любовь, если она и существовала, принесла мне больше боли и разочарования, чем счастья. И всё же, знаешь что? - Что? - Мурад поднимает голову, она видит в его глазах застывшие слёзы и хочет замолчать навсегда, дабы не произнести вслух то, что вертелось, вертится и будет вертется в голове ненужным и ненавистным образом, наверное, до скончания времен, но уже слишком поздно, да и какая разница, какая разница? - То время, когда я любила тебя, а ты отвечал мне взаимностью, было самым счастливым в моей жизни. Несмотря на все потери и препятствия, какое-то время я словно пребывала в раю, просыпаясь и засыпая с тобой в одной постели. Фарья видит как он зажмуривает глаза сильно-сильно, позволяя постыдной влаге скатится по щекам, а затем утыкается лицом ей в колени и шепчет почти неслышно: - Прости меня, прости, прости...