Ты совершил ошибку, Мурад...

Кесем Кесем сидит на балконе в главных покоях султана, пожалуй, уже в сотый раз размышляя над тем, верно ли она поступила. Должно быть верно, не так ли? Верно, ведь её совесть не проснулась ни на секунду, пока она планировала, сеяла зерна, чтобы затем пожать то, что из них вырастет, испечь и приготовить, угостив этим ядовитым кушаньем своего сына-Повелителя. Да и разве она когда-нибудь ошибалась? В конце концов, такова тяжёлая ноша Валиде Султан, о которой когда-то говорила юной, поцелованной жарким греческим солнцем Махпейкер, султанша с глазами цвета льда, обладающая грациозностью своей кошки Елизаветы и изумрудно-зеленым перстнем, что теперь принадлежит ей. Государство должно быть превыше всего и ради его блага порой необходимо чем-то жертвовать, пусть даже больно и подумать, что препятствие для его благополучия - твой собственный неразумный ребёнок. Тот, что не слушает никого, и в особенности, тебя саму, потому как более всех других детей отражает свою мать, точно кривое зеркало, которое достоинства в ней самой превращает в недостатки, уродливой тенью ложащиеся на гневливое лицо жестокосердного сына. "Что хорошего сделал для своего народа Султан Мурад?" - задаётся вопросом Махпейкер и непременно отвечает, что совершенно ничего. Одни только казни да убийства. Более того, его беспощадный гнев коснулся даже семьи и династии, сея страх не только в душах простых людей, но и у тех, что носят золотые короны, пьют из украшенных каменьями кубков, но к чему подобная роскошь, если смерть дамокловым мечом заносит свою косу над тобой и ты не знаешь, в какой момент голова слетит с плеч? "Он всегда был нетерпим, а пристрастие к вину сделало его ещё дурнее". Однако отныне всё будет иначе, благодаря ей порядок изменится - период кровавой тирании окончен, а у руля государства снова будет милостивый правитель, внимающий своим подданным и способный на сострадание к близким. Правда даже остывшее от любви, материнское сердце немилосердно щемит от мысли, что, возможно, она поступает со своим сыном намного более подло, чем он того заслуживает, но женщина старательно запирает это разъедающее чувство на крепкий, нерушимый замок, тот же, под которым она похоронила свою любовь к Ахмеду, тот же, что запер боль от потери остальных сыновей, дочерей и внуков, потому что сейчас так надо. "Он не оставил мне выбора", - горько думает мать, что навсегда отпустила сыновнюю руку, - "он убил моего Касыма и мог бы убить Ибрагима. Его гнев нельзя обуздать". - Валиде Султан. - произносит за спиной слегка обеспокоенный голос Хаджи Аги, прерывая тяжелые думы своей госпожи. - Кеманкеш Паша отправил весть. Его отряд всё ещё в лесах Трансильвании. - Они там слишком задержались, Хаджи, - поворачивается всей статью, одетая в бордовый, точно кровавые розы в её саду, наряд, женщина, - Пора бы уже это закончить. Не могу поверить, что он тянет так долго. - Вы же знаете, Валиде Султан, его чувства к Фарье Султан... - евнух срывается на судорожный кашель и тут же поправляется, заметив её недовольный взгляд, - ..то есть к Фарье Бетлен... - Хочешь сказать, что мой сын желает остаться с ней? - вопросительно смотрит на него Кесем и её забавляет эта, невысказанная вслух мысль - душа, что так похожа на её, согласится быть чьим-то рабом, принадлежать кому-то? Способна ли она на это? Ей кажется, что сие невозможно, но разве она сама не осталась рядом с Ахмедом когда-то? Любовь, даже самая безумная и одержимая, способна укрощать и не таких упрямых людей. "Но только не самого упрямого на этом свете". - Это конечно очень сомнительно, но дай Аллах, что ты прав, Хаджи. Всё будет намного проще, если он сам не захочет возвращаться, - с тяжелым вздохом произносит темноволосая госпожа, однако, мгновенно меняя тон на более деловитый, - Распорядись, чтобы передали Кеманкешу Паше: пусть пока ожидает, но не слишком долго. Мы подождём ещё немного, дабы убедиться, что Мурад не планирует сбежать или же, что Фарья не намеревается его отпустить. Хаджи огорчённо качает поседевшей от старости и тревог головой: - Из нашего источника следует, что о её планах относительно султана неизвестно никому во дворце. - Вот как? - будто бы удивляется султанша, с ухмылкой поджимая полные, аккуратно очерченные губы, - Что ж, похоже она поумнела и никому больше не доверяет. Впрочем глупой она не была никогда, разве что чересчур наивной. А также наглой, высокомерной и упрямой. Не удивлюсь, если самоназванная королева захочет оставить моего сына для себя и своих утех. Она видит как мрачнеет лицо верного евнуха от унизительных слов, но думает, что падишахов унижали и хуже, намного хуже, чем пленом, смешанным со страстью, ведь к золотой клетке шехзаде привыкли уже давно, а лицо любимого Османа, грязное и осунувшееся от издевательств народа и янычар, спустя столько лет всё ещё стоит перед глазами, заставляя чувствовать свою вину. Но ведь она отомстила всем тем мерзким псам, что посмели сотворить с ним подобное, не так ли? Это искупает её ошибки, не так ли? - Простите, султанша... вы полагаете, Султан Мурад этого заслуживает? - В нынешнее время, это наилучший расклад для него, - отворачивает украшенную рубиновой короной голову османская королева, понижая и без того осевший голос, - Мне не хочется брать грех на душу. Кто знает, быть может Фарье удастся его образумить. Женщина решительно поднимается с тахты, желая наконец перейти к наиболее важным сейчас вопросам. - Оставим эту тему, Хаджи. Лучше скажи, подготовка закончена? - Да, султанша, всё готово к джюлюсу шехзаде Ибрагима. - Прекрасно. - Кесем направляется на выход, но дверь вдруг распахивается и в покои без всякого стука влетает растрёпанная, покрасневшая Атике, лицо которой не обещает ничего хорошего. - Валиде!!! Я всё знаю!! Как вы можете так поступить?! Как вы можете бросить моего брата в плену и посадить на трон Ибрагима?! Дерзкий тон дочери тут же приводит её в немыслимое раздражение: - Приди в себя Атике! Как ты смеешь со мной так говорить?! Мурад сам во всём виноват! Разве не он направился за своей женой воевать в Венгрию?! Я предупреждала его, однако он меня не послушал. Проиграл эту войну и казна понесла убытки! - И поэтому вы отозвали остатки армии?! - со слезами на глазах восклицает девушка, чья голова отливает золотом не только благодаря короне. - Поэтому бросили своего сына в плену у врагов?! - Армию отозвала не я, а Великий Визирь. У меня подобных полномочий не имеется. - отчаянно лжёт Кесем, стараясь хоть немного сохранить лицо, но дочь мгновенно раскусывает ту, чьи жесты и манеры выучила наизусть - настолько, что, наверное, могла бы успешно им подражать. - Я прекрасно знаю, что Паша подчиняется вам!! - А на что ты рассчитывала Атике?! - теряет наконец терпение расерженная мать, - Что я буду сидеть, бездействуя?! Этому государству нужен правитель, трон не может пустовать! А потому сегодня его займёт шехзаде Ибрагим. - А как же мой брат-Повелитель? - жалобно произносит её девочка, на глазах превращаясь из задиристой упрямицы в маленького ребёнка, что молит своего всемогущего родителя о помощи. - Вы даже не попытаетесь его спасти? - Спасти от кого? От собственной жены? - прищуривается Кесем, не пытаясь скрыть ехидцу в голосе, - Ты наверняка слышала о том, что твоя некогда любимая подруга стала Королевой Венгрии. До меня тоже дошли некоторые сведения и судя по всему, твой брат пребывает в весьма царских условиях. - Откуда вы знаете об этом? Что Фарья хорошо с ним обращается? Кесем игнорирует её вопрос, чтобы не выдать слишком много того, чего дочь знать не должна, и задаёт свой, вполне резонный, в ответ: - А ты думала, что будет иначе? Честно говоря, я этому совершенно не удивлена, всё же она любила его когда-то. Вполне вероятно, что у неё до сих пор остались к нему какие-то чувства. Возможно даже, что и ему вовсе не хочется возвращаться оттуда, - колко усмехается Валиде Султан, вспоминая горящие жарким пламенем глаза сына-Повелителя, - В нашу последнюю встречу я видела в нём огонь не только мести, но и любви. А потому ты зря о нём беспокоишься. - Он не может в неволе, он рождён, чтобы править и вы это знаете, как никто другой, ведь именно от вас он унаследовал жажду власти! - язвит в ответ Атике, а Кесем думает, что и этому она, верно, научилась у неё самой, ведь не могла же её дочь родиться с жалом, подобно змее? Нет, она приобрела его у той, чей образ и подобие годами стоит у неё перед глазами - у собственной матери и осознание этого раздражает до глубины разодранной души, той самой, из которой услужливо выныривает личный шайтан, ядовито шепча на ухо: "Все достоинства взяты у Ахмеда, а недостатки - у тебя". - Атике! Веди себя подобающе с Валиде Султан! Уведите её и заприте в покоях! - последняя фраза адресована стражам и молчаливые мужчины покорно направляются к её дочери, но та вдруг вскидывает высоко-высоко округлый подбородок, напоминая этим доживающую свои горести в Египте златоволосую Хюмашах Султан и чеканит каждое слово, словно металл: - Я иду в Башню Справедливости, Валиде. И буду наблюдать за восхождением Ибрагима. Не забывайте, что и он - мой брат. - Хорошо. Ступай, Атике. Ты приняла верное решение, - смягчается женщина, одной рукой останавливая подошедших бостанжи, а другую кладя на лицо своей непокорной дочери, - Я понимаю твоё негодование, однако иного выхода нет. Если бы ты была на моём месте, ты бы меня поняла. - Я не хочу быть на вашем месте, Валиде, - роняет Атике так печально и безысходно, что Кесем невольно вздрагивает, желая слышать скорее её злость, чем этот разочарованно-жалостливый тон, - Вы сделали для государства много, даже слишком много для Валиде Султан, но этот титул и власть по капле отбирают у вас любовь к детям. И мне, как вашей дочери, больно это видеть. - с сожалением заканчивает она и разворачиваясь, выходит из покоев, а Махпейкер снова чувствует себя совершенно одинокой, оставленная детьми, но ещё не покинутая властью.