Волна

Кларк – как всегда, впрочем, - забывает, что в субботу у них выходной, и полчаса стоит у закрытых дверей, глотая холодную воду, греясь на солнышке и совсем не понимая, какого черта она оставила Лексу и поперлась сюда. На улице пахнет чем-то вкусным, жары еще нет, хотя солнце палит достаточно сильно, готовясь превратить к вечеру город в одну большую жаровню, где просто невозможно будет находиться. Она лениво ковыряет пересохшую землю с пожухлой от чересчур высокой температуры травой носком кроссовка, вертит в руке бутылку только что купленной минералки и пялится в телефон, тупо уставившись на новостную ленту. «Кларк Гриффин – лесбиянка?!» «Белларк – всего лишь пиар?» «Кларк Гриффин изменяет жениху?» На этом заголовке она давится водой, закашливаясь, и машинально сгибается пополам, пытаясь вдохнуть воздух: это и смешно, и грустно одновременно, потому что она точно не помнит, чтобы Беллами делал ей предложение. Кларк поправляет солнечные очки, вежливо одолженные у сонной Лексы, махнувшей ей рукой на прощание, и сплевывает воду прямо на землю. Она уже представляет, что ей устроит Коллинз в понедельник, а заходить в социальные сети мигом пропадает желание. Блять. Вот только этого ей не хватало. Телефон в ее руках тихо гудит, оповещая о пришедших сообщениях, и Кларк открывает их, сдвигаясь с места наконец и направляясь пешком к парку, чтобы спрятаться от солнца под кронами деревьев. «Когда я говорил про «сделать что-нибудь тупое», я не имел в виду вот это, но получилось неплохо». К сообщению прилагается фотография Беллами с телевизором, на экране которого красуется сама Кларк, он и Лекса, лица которой, слава всем богам и темноте, не видно. Блейк улыбается в камеру – и его улыбка почти искренняя, чему Гриффин даже находит силы порадоваться, челка его взъерошена, будто он только что встал с кровати, а на столике у телека стоит тарелка с виноградом, который он так ненавидит есть, но которым его задаривает Мерфи. И еще скрин. Скрин его страницы в твиттере. «Утром я узнал две новости – я несчастный мальчик и я когда-то успел сделать ей предложение. Может хватит, а?» Она тихо смеется, открывая следующее сообщение – от Октавии. «Шикарный выход из шкафа. Ты разбила моему братишке сердце, сучка? Он плачет мне в майку и просит тебя вернуться». И фотография обнаженной спины явно не самой Блейк. «Ой, не та фотка». «ОКТАВИЯ», - быстро печатает Кларк, промахиваясь по клавиатуре, и улыбается солнцу. Коллинз может реагировать как хочет. Она счастлива сейчас. *** Октавия просыпается как раз в пять, ровно за пару минут до того, как звенит будильник, - и успевает выключить его, прежде чем назойливая мелодия прогонит весь сон. Сегодня суббота, выходной, и ей давно пора научиться выключать сигнал с пятницы до понедельника, но она не рискует – раньше ее будила Кларк, а сейчас и будильника может не хватить. Блейк старается не думать ни о чем плохом, благо что голова у нее после вчерашнего вечера не раскалывается от боли. - Бля, не хочешь спать – не спи, мне не мешай, - больно кусает ее за плечо лежащая рядом девушка, и О пару минут пытается понять, кто это, что она делает в ее постели и переспали ли они. У девушки полные красивые губы правильной формы, чуть приоткрытые, приобнажающие ровные белые зубы, - таких губ нет даже у шатенки, с которой уже которую ночь гуляет Кларк; хрупкие ключицы, длинная шея, черные глаза, сонно изучающие ее саму, длинные темные волосы, волнами рассыпанные по подушке, загорелые сильные руки с узкими запястьями. Октавия смотрит на длинные изящные пальцы и шумно сглатывает: на них обеих нет одежды и накрыты они лишь одним одеялом на двоих, а значит – эти пальцы вчера ночью были в ней. Она пытается вспомнить чужое имя, но в голову лишь лезут хриплые протяжные стоны, ругательства на жарком испанском, тихий полурык-полустон, скрип стиральной машины и то, как падают с батареи майки Кларк, когда Октавия врезается спиной в нее, прижимаемая сильными женскими руками. Это немного отвлекает, точно так же, как и огненный взгляд исподлобья, которым сейчас награждает ее подруга Лексы, потому что от этого взгляда у Блейк непроизвольно поджимаются ноги и все в животе резко скручивается от ноющего желания. Ее имя должно быть таким же, как она сама, - жестким, красивым и необычным. Октавия издает тихий смешок – вспоминает. Эретрия. Эретрия Ровер. Она приподнимается на локте, поджимая губы и с интересом разглядывая обнаженную девушку рядом с собой. У Эретрии темные карие глаза, на солнце искрящиеся ярко-золотыми искорками, голодные, волчьи, звериные. Октавия никогда не видела таких раньше: у Беллами цвет почти такой же, но мягкий, теплый, заботливый, а здесь в чужом взгляде так и сквозит стылый холод узких улиц южных районов, проскальзывает волнистая сталь широких лезвий спиногрызов. - Я думала, ты из тех, кто сваливает рано утром, - замечает О, подпирая ладонью голову и второй мягко проводя по изгибам стройного сильного тела девушки, и та насмешливо вскидывает бровь: - Я похожа на того, кто чего-то боится? У меня нет привычки лишать себя офигенного секса по утрам. - С чего ты взяла, что я буду с тобой спать? – интересуется Блейк чисто для проформы, потому что ответ, на самом деле, для них обеих ничего не значит – и в этом есть свое очарование. Кареглазая смеется ей в лицо, скалясь ровными белыми зубами, и от того, как она смотрит, Октавию вдруг пробивает на сильную дрожь. Змеиным гипнотизирующим взглядом смотрит на окружающий мир Эретрия, и это, вместе с ее безумной красотой, страшно действует на людей: в ней таится что-то странно притягательное, какой бывает только опасность. У Ровер испанские корни, и она ругается на каталанском, дьявольском языке, гортанно и вместе с тем - напевно, сверкая своими дикими, отчаянными глазами. На левом предплечье у девушки змеится длинная вязь сплетенных в цепочку имен, и Октавия машинально проводит пальцем по черным символам, наколотым на загорелой золотистой коже. После сна зрение чуть размыто, но она все же разбирает затейливо написанное "Роан", аккуратными готическими буквами набитое "Аня", мелкими кривыми закорючками - "Найя". Она удивленно ищет среди незнакомых имен Лексу, пока Эретрия лениво потягивается, словно кошка, но найти никак не может. Но ведь они друзья, если уж на то пошло, или даже больше, так почему же ее имени нет? Испанка коротко смеется, вдруг перехватывая ладонь Октавии и кладя ее себе на полную грудь с темными сосками: - Не там ищешь. Блейк не спрашивает, как та догадалась, не в силах отвести взгляда от короткого имени, набитого чуть ниже ключиц. Она зачем-то потирает это место, будто бы надеясь стереть краску, но кожа вокруг татуировки только краснеет, а Эретрия все так же смеется, придвигаясь ближе: - Я могу набить и твое имя тоже, - обещающий влажный шепот касается ее губ, и Октавия совсем не пытается противостоять искушающему, зовущему каре-золотистому взгляду - да и смысла в этом не видит. Ее тело хочет эту девушку, а большего ни одна из них не желает - было бы смешно думать о том, что испанская "песчаная змейка" полюбит хоть кого-то, кроме себя и своих друзей. Да и Блейк давно уже прошла тот этап, когда ложась с кем-то в постель, на утро девушки мысленно уже строят дальнейшие отношения. Ей такого дерьма не надо. Ей и Белла с Джиной хватит. Поэтому она лишь кусает полную нижнюю губу Эретрии, перевернув девушку на спину, не заботясь о том, как бы не причинить боль, а потом языком проводит по укусу, пока чужое горячее тело обвивается вокруг нее - руки Ровер ласкают ее плечи, колени сжимают бедра Октавии. Острой болью вдруг пронзает позвоночник, стоит ей на пару секунд забыться, и в карих глазах мелькает удовлетворение - остриженные ногти Эретрии впиваются ей промеж лопаток. Все, о чем сейчас в силах думать Октавия, - хорошо, что они спят неодетыми. Тратить свое время на одежду совсем не хочется. Октавия не слишком хорошо видит в темноте - и за прошлую ночь у нее не было времени разглядывать девушку рядом с собой; про Эретрию сказать того же она не может, потому что Ровер смотрит на нее своими шальными кошачьими глазами не столько оценивающе, сколько искушающе. Блейк нервно сглатывает, с силой проводя ладонями по чужим хрупким ключицам, спускаясь на грудь, сжимая пальцами налившиеся цветом соски и выкручивая их - наверняка болезненно. Эретрия выгибается, прижимаясь всем телом к ней, но вырваться не пытается - и Октавия знает, что девушка пока позволяет ей делать все это. Соски у Ровер оказываются неожиданно чувствительными, и испанка тихо взвизгивает, когда О сжимает зубами один, оттягивая на себя, а потом протяжно стонет, ругаясь трехэтажным матом. Блейк не самая большая поклонница сквернословия, но мат и оскорбления, вырывающиеся из искривленного в наслаждении алого рта, лишь придают ей желания. - Блять, follada que a la boca, puta jodida, - хрипло стонет Эретрия, и Октавия зажимает ей рот ладонью, принудительно сдерживая и наслаждаясь яростью в горящих пламенем карих глазах, зрачок которых, кажется, вот-вот растечется по всей радужке. Другой ладонью она скользит по влажной, горячей коже Ровер вниз, оглаживая напряженный пресс и спускаясь к бедрам, пока девушка тяжело дышит, изгибаясь всем телом и упираясь затылком в подушку. Блейк прихватывает кожу у ключиц зубами, оттягивая и тут же отпуская, а потом ставит засосы по всей длине шеи, заставляя Эретрию сдавленно стонать и невнятно ругаться. Октавия входит в нее сразу же, как только бедра Ровер подаются вверх, прижимаясь к ее собственным, и сама тихо стонет от того, насколько влажной и узкой оказывается испанка. От одного ощущения, как обхватывают ее пальцы мышцы, от запаха секса, витающего по комнате, от того, как скользят дорожки пота по загорелой коже, Блейк еле сдерживается от того, чтобы кончить, потому что это, черт возьми, невыносимо. Эретрия прихватывает ее пальцы зубами, больно впиваясь в ладонь, и Октавия ускоряет темп, вбивая пальцы в девушку так сильно, как если бы она была мужчиной. Тело испанки изгибается, идет волнами, то пытаясь насадиться на пальцы Блейк сильнее, то пытаясь соскользнуть с них, и Октавия наклоняется ближе, выводя языком узоры вокруг напряженных твердых сосков, то и дело царапая нежную кожу зубами. Большой палец ее ложится на клитор девушки – и Эретрия глухо стонет, испепеляя ее ненавидящим взглядом, когда Блейк вжимает ладонь как можно теснее к разгоряченному лону, чувствуя, как стекает по ней влага. - Быстрее, тупица, - почти кричит Ровер, стоит Октавии убрать руку от ее лица, и Блейк тут же тянет ее на себя за плечи, садясь на кровати и заставляя девушку сесть на ее пальцы. Стройное, сильное тело с красивой подтянутой грудью теперь прямо у нее перед глазами, и Октавия совсем не уверена, что сможет не кончить до того, как заставит сделать это Эретрию. Она слишком горячая. Пальцы сводит судорогой, но она все равно продолжает трахать испанку – и та вдруг запрокидывает голову, обнажая разукрашенную наливающимися цветом засосами, и стонет так хрипло, что Октавия даже поражается тому, куда ж, блять, делся ее шикарный мягкий голос. А потом содрогается – мышцы ее сжимают пальцы Блейк, и та ускоряет темп ровно до тех пор, пока Эретрия не перестает стонать и просто падает на нее всем телом, кладя голову на плечо и тихо постанывая. - Охуенное утро, - устало шепчет она, и Октавия закрывает глаза от удовольствия, когда влажные губы касаются ее шеи, поднимаясь выше: - Охуенное. *** - Лекса, - зовет Кларк, заходя в дом и осторожно закрывая за собой дверь, чтобы не придавить любопытного енота, тут же подлетевшего к ней. – И тебе привет, засранец. - Привет, Кларк, - улыбается ей шатенка, выходя в коридор, и от этой грустной, светлой улыбки у Гриффин замирает все внутри, потому что это кажется настолько болезненным сейчас, что ей становится нечем дышать. Она не знает, что произошло, но видит это ясно в потемневшем лице Лексы, читает это в запавших уголках губ и заострившихся чертах; и это знание никак ее не успокаивает. Что, черт возьми, могло произойти за пару часов, что ее не было?!. Кларк очень хочет найти ответ на это. Она снимает кроссовки, чуть не падая, и обнимает Трей, целуя ее в уголок губ. Кларк хочет забрать у нее всю боль. Кларк не может это сделать. Лекса выглядит так, словно старается загнать что-то неприятное куда подальше, но лицо подводит ее – и подводят подрагивающие плечи: не от слез, от гнева. Гриффин мягко касается ее предплечий, стараясь хоть как-то расслабить напряженные мышцы, но Трей лишь отворачивает лицо и безуспешно пытается улыбнуться еще раз. Это выглядит… жалко? - Что случилось, Лекс? – тихо интересуется Кларк, проходя на кухню и садясь на диван, заставляя шатенку сесть рядом, и та просто сгибается, упираясь локтями в колени и пряча лицо в ладонях: - Ты бы знала, как я ненавижу себя сейчас, Кларк. Я… - она говорит сухо, и ее голос сейчас совсем не кажется плавным и красивым. – Это ведь ты снималась в «Сотне»? Гриффин не знает, как Лекса нашла эту информацию, но осторожно подтверждает, все еще не понимая, что происходит. - Я могла бы тебя увидеть, понимаешь?! – она со всей силы бьет кулаком по столу, разбивая костяшки в кровь, и запрокидывает голову, уставившись незрячими глазами в потолок; желваки ее играют, перекатываясь от челюсти к скулам. – Мы хотели смотреть эту ебанную «Сотню» раз десять, но я отказывалась все время. Мне, блять, дела не было никакого до фильмов и сериалов!.. Лекса бьет кулаком по столу еще раз – сильно, с оттяжкой, и Кларк ловко перехватывает ее за запястье, прижимая поврежденную ладонь к губам, - и Трей мгновенно замирает, прикрыв глаза и содрогаясь в беззвучном крике. Гриффин сейчас так страшно, как не было даже вчера, - не за себя страшно, за Лексу, но та старательно отводит невидящий взгляд в сторону и лишь сжимает зубы, чтобы ничем не выдать собственного отчаяния. Кларк хочется сказать, что она найдет деньги, что они вернут Лексе зрение, но… Она боится того, что будет, если вдруг что-то пойдет не так. - Все в порядке, Лекса, - она коротко и нервно смеется, не находя ничего смешного, - я там играю далеко не лучшую свою роль. - Плевать, - шатенка больше не вырывается, тяжело дыша. – Там была ты. И я проебала свой шанс тебя увидеть. Просто взяла – и проебала. Из-за того, что мне хотелось поспать лишние двадцать минут. Кларк ненавидит себя в этот момент. Она столько разных сценариев видела, столько слов учила – а сейчас не может найти ни одного, чтобы помочь. Ни одного. Она чувствует себя жалкой. *** Октавия учит сценарий, сидя обнаженной на подоконнике и опираясь плечом на окно, не закрытое шторами, и ей плевать на папарацци и то, что кто-то может увидеть ее. Она громко и эмоционально читает собственные слова, закрыв глаза и подставив лицо теплым лучам солнца, и голос ее отбивается от стен и потолка, наполняя комнату своим звучанием. Блейк думает, что чувствует себя слишком живой, чтобы сейчас грустить о чем-то, и золотой свет, пробивающийся сквозь веки, кажется, собирается у нее в груди – и ее распирает от странного счастья. Она стряхивает пепел в заполненную до предела пепельницу и совсем не прочь выпить пива, но вставать так лень, что она только поворачивает голову и довольно щурится от увиденной картины: Эретрия в одной только короткой майке сгибается пополам, чтобы достать с первой полки холодильника жестяные банки с пивом. Под майкой у нее нет ничего, и Октавии отлично видна накачанная, упругая задница девушки и длинные ноги; и сам факт того, что у нее по квартире разгуливает вот такая красотка, почему-то заставляет О ухмыляться: - Подкинь мне. - А нахуй сходить не хочешь? – огрызается Эретрия, косясь на нее своими кошачьими глазами, и Блейк только пожимает плечами. – Ты шторы не пробовала опускать, эксгибиционистка? - Тебе дело? Ей нравится перебрасываться такими колкими фразами, и Ровер довольно скалится, протыкая ножом банку с пивом и поднося ее ко рту: - Я сваливаю через десять минут. - Номер дать? – вскидывает бровь Октавия, спрыгивая с подоконника, и жаркий взгляд Эретрии проходится по ней, тут же возвращаясь к глазам: - Если захочу, сама найду тебя. Блейк только пожимает плечами, забирая у девушки пиво и впиваясь губами в ее губы, после сильно отталкивая к двери: ей даже не приходится сомневаться в том, что Ровер захочет. Они обе это знают – и сопротивляться не собираются, другое дело, что и верность хранить после одного секса им необязательно – но Октавия все равно уверена в том, что им еще доведется встретиться. И не раз. - Пока, красотка, - смеется откуда-то из коридора испанка, наскоро одеваясь, и Блейк только машет ей рукой, поднимая упавший на пол сценарий и продолжая зачитывать его подрагивающим от «слез» голосом: - Я никогда не оставлю… Она успевает подойти к окну как раз в тот момент, когда Эретрия идет по улице, покачивая бедрами. *** - Что с Лексой? - недружелюбно интересуется у нее лучшая подруга Лексы, и Кларк едва не ударяет ее сковородкой от неожиданности: она стоит на кухне и моет посуду уже полчаса, пока Трей у себя в комнате обнимает Джей-Ти и едва ли не воет на луну от страдания. И в лице ее столько нечеловечески сильного, яркого, что Гриффин старается свалить из спальни как можно быстрее, лишь бы не видеть этого раздирающего душу отчаяния. – Эй, блонди, я у тебя спрашиваю. Что ты с ней сделала? Она косится на брюнетку равнодушным взглядом: - Ничего. И тут же больно врезается бедрами в стол, потому что девушка впечатывает ее в него со всей силой, что таится в ее хрупком теле: - Не лги, - спокойно произносит кареглазая, и в глазах ее танцует ненависть – чистая, безумная, совсем не вяжущаяся с ровным и безразличным тоном. – Я чувствую ложь. Кларк хочет оттолкнуть ее от себя. Кларк качает головой. *** - Погоди, она что, не выходила из себя вот уже… - Эретрия считает что-то в уме, загибая пальцы, пока Гриффин догрызает неспелое зеленое яблоко, морщась от кислого вкуса на языке. – …дней? Кларк прослушивает цифру. Просто кивает. - Ее же разорвет так, - шокировано косится в сторону двери в спальню брюнетка. – Она же все в себе держит. Это же уничтожает ее изнутри, блять! Она же все свои чувства в себе сдерживает, это же... саморазрушительно, блять! Ay que pendejo! Сhinga tu madre pinche puto! Imbècil! Merda!.. Ей пора выпустить все это, иначе она просто впадет в депрессняк! Гриффин не понимает ровным счетом ничего из сказанного. Она просто надеется, что Эретрия знает, что делать. *** Она смотрит за происходящим со стороны, потому что заходить в клетку к двум тиграм – не самая лучшая идея, знаете ли, а другого определения тому, что творится в комнате, она дать не может. Кларк знает, как снимаются сцены в боевиках, знает пару приемов, которыми можно уложить соперника, знает, как оскорбляют друг друга люди, но впервые видит другую сторону жизни. Она видит боль, страх, адреналин и ненависть, сплетающиеся в одно большое чувство, и видит то, как Эретрия смеется над Лексой, подначивая. Лекса готова сорваться. - Ты такая слабая, - шепчет ей брюнетка насмешливо и презрительно. – Ты всегда была такой. Кларк думает, что девушка может перестараться, потому что Трей приподнимает голову с такой ненавистью на лице, что становится не по себе, - Эретрия, впрочем, плевать хочет на собственную безопасность. Они обе переходят на испанский – и дальше Гриффин снова теряет суть происходящего, пока Лекса вдруг не подрывается с места, одним прыжком оказываясь рядом с невысокой брюнеткой и впечатывая ее в стену с громким, страшным звуком. Гриффин кажется, что девушка должна сейчас сломаться пополам, но она лишь натужно смеется – и бьет ладонью Трей под грудь, ловко выворачиваясь. И снова что-то говорит. И сейчас Кларк видит ту Лексу, которую раньше никогда не видела. Трей двигается с закрытыми глазами, полагаясь на слух, но при этом так быстро и ловко, что Эретрия едва успевает увернуться и снова рассмеяться, прежде чем отскочить в сторону. Не дразните тигра за усы, знаете такое?.. Брюнетка, кажется, не знает, и пока Кларк восхищается решительностью, освещающей лицо Лексы, рука той сжимается на загорелой шее, сдавливая. Брюнетка быстрая – и бьет сильно и ловко, но ее бой – короткие драки улиц, где либо нож в спину, либо пуля в висок, а Лексу учат убивать долгое время – и сейчас она совсем не осознает, где находится. Трей похожа на машину. Машину для убийств. Эретрия задыхается, хватая воздух жадными губами, но качает головой на молчаливый вопрос Кларк, а потом поджимает ноги и отталкивается от стены с такой силой, что увлекает Лексу на пол. Трей падает, ударяясь лопатками, успевая среагировать на тихий стук, с которым приземляется на ноги ее подруга, и бросается на нее так, как Гриффин даже в боевиках не видела. С земли. Так бросаются змеи. Тело Лексы вытягивается в прыжке, а потом все вдруг происходит так быстро – и Эретрия глухо стонет, врезаясь лбом о спинку дивана. Кровь с ее разбитой брови капает ей на ладони, а с ее ладоней – на ладони Трей. Брюнетка смеется с надрывом, хватаясь за покрасневшее горло и потирая пальцами следы от рук шатенки: - Лучше стало? Лекса касается окровавленными ладонями собственных щек – и плачет. По-настоящему плачет. И это разбивает Кларк сердце окончательно.