Волна

- Чего?! – возмущается Аня, выходя из-за стойки и снимая с себя бейдж. На ней сегодня темно-красная рубашка, и Кларк почему-то кажется, что она вся в крови (потом она просто вспоминает окровавленные руки Лексы, которые та прижимает к лицу). Аня выглядит очень злой, очень недовольной и угрожающей, и все, чего хочет Гриффин, - съежиться под этим разгневанным взглядом раскосых глаз. И без того широкие скулы женщины словно заостряются еще больше, причудливо играя тенями, и та мягко покачивается на пятках, что-то быстро диктуя высоченной блондинке за стойкой. Кларк уже не думает, что поговорить с Аней – хорошая идея. О нет. Это самая дерьмовая идея из возможных. Вы когда-нибудь ходили к едва знакомому бармену из гей-бара, у которой есть знакомая блондинка с лицом зверского убийцы, постоянно хватающая ее за задницу? Учитывая, что этот самый бармен вас терпеть не может и наверняка мечтает прибить при первой же возможности, как и вашу лучшую подругу, которая приходит в этот бар после работы и танцует в зале чуть ли не в обнаженном виде. Если не ходили – то и не пробуйте, это действительно стремно и неловко, потому что… - Ну и чего ты уставилась на меня, как мышь на кошку? – Аня хватает ее за руку чуть выше локтя, сильно сжимая – Кларк старается не морщиться, и ведет на выход, протискиваясь сквозь тесное переплетение танцующих в одном ритме тел. Это слишком грубое отношение, и Гриффин не привыкла к такому – в последний раз кто-то так грубо тащил ее за собой в реальной жизни года три назад, когда ее мать пыталась успеть на отъезжающий автобус. Кларк не любит общественный транспорт и ездит только на такси с тех пор. Чем меньше людей – тем лучше. На улице странно холодно – грозовые тучи скопились прямо над ними, высотки царапали их низкие животы; и небо выглядело до странного жутко – серое с черными разводами, почти как кожа Мерфи в одной из сцен. Серая, пергаментная с черной кровью – по сюжету нож задел печень, и Кларк помнит, как тяжело отмывалась краска с ее испачканных в бутафорской крови ладоней. Серый и черный – не самое жизнерадостное сочетание; и на душе у Гриффин отчего-то невероятно погано. В ее памяти несуразно таращит зеленые глаза Лекса, надеясь увидеть хоть что-нибудь, понять, насколько сильно она задела свою лучшую подругу, и это выражение беспомощного отчаяния бьет Кларк по сердцу ничем не слабее момента, когда слезы начинают чертить светлые дорожки на запачканном алым лице. Она бы не против выбросить это из памяти, да вот не получается – въелось не хуже той бутафорской крови, которой их разрисовывают на съемках, и Гриффин совсем не знает, как с этим справиться. И стоит ли справляться вообще. - А теперь – говори, - Аня достает уже открытую пачку «Мальборо», ловко вытягивая две сигареты и предлагая одну Кларк. Она не отказывается, послушно прикуривая от зажигалки в левой руке женщины, и глубоко затягивается, чувствуя, как легкие наполняются дымом. Аня почему-то не перестает жечь газ в зажигалке – и они обе задумчиво смотрят на пляшущий под порывами огонек. Волосы азиатки, распущенные и взъерошенные ветром, закрывают ее лоб, и Кларк кажется, что взгляд у женщины – дикий и настороженный. – Мне долго ждать? Она рассказывает о произошедшем, глотая дым и выдыхая его, и все, что она сегодня увидела, представляется ей таким же – легким, но губительным, развеивающимся на ветру. Гриффин запрокидывает голову навстречу начинающемуся дождю, жадно вглядываясь в мрачное небо и провожая взглядом серые дымчатые кольца, выдыхаемые Аней. Та все еще палит впустую зажигалку, то и дело подставляя большой палец – ей, видимо, часто доводится играть на гитаре, потому что пальцы у нее стертые и не чувствуют боли. Охранник не смотрит в их сторону. Люди медленным потоком затягиваются в бар: красивые молодые девушки с ярким макияжем, высокие статные парни с пронзительными глазами, укуренные студенты, идиотски хихикающие охраннику в лицо, взрослые женщины, уже ищущие взглядом себе пару на ночь… Все они такие разные, что от этого рябит в глазах – и все снова становится одинаковым. Кларк машинально следит за их движениями, пока Аня о чем-то думает, нахмурив густые светлые брови. Глаза ее сужаются настолько, что кажутся маленькими щелочками. Это совсем не делает Аню милой. Она, кажется, вообще такой не бывает. Они стоят так еще минут пять – Кларк докуривает уже вторую сигарету и бросает ее в урну, глядя на то, как шипит затухающий огонек, - и только тогда женщина наконец начинает говорить. Гриффин уже настолько привыкает к тишине за это время, что неожиданно вздрагивает, когда хриплый голос раздается так близко; и дождь заливает их лица, попадая в глаза. - Ты боишься ее? – интересуется нарочито равнодушно Аня, прикусывая сигарету, но в ее тоне Кларк читает неприкрытую угрозу. Она бы с радостью ответила, что нет, но… Она боится не Лексы. Она не боится даже той Лексы, которая с искаженным бешенством лицом душит сильными руками свою лучшую подругу так, что у той проявляются черно-фиолетовые отпечатки на гортани. Она боится того, что не сможет стать тем, кто действительно нужен Трей, - до этого ей было легко утверждать, что Лексе нужна именно Гриффин… Лекса нуждается в ней. Это видит каждый. Но Лекса нуждается в той ней, которой она не является. Кларк хочется кричать от этого замкнутого круга, но вместо этого она лишь стискивает зубы и качает головой: - Нет. Аня не верит ей. Аня сейчас – сочетание злости, ярости и гнева, и Гриффин совсем не уверена, что женщина не сотворит какую-нибудь хрень. Ей остается надеяться на то, что у Ани достаточно мудрости, потому что в прошлый раз, когда она видела человека с такими эмоциями на лице, все закончилось синими полосами на горле Эретрии и темно-алой кровью из разбитой брови на ладонях Лексы. Для Кларк этот мир совсем не такой, какой ей привычно видеть, это словно изнанка ее реальности, и сериалы никак не передают этого ощущения. В этом мире все совсем иначе, чем в ее. Здесь, кажется, никому не нужны слова, а слушают лишь силу. Кларк искренне пытается понять такую действительность. Ошибка четыреста четыре. Not found, sorry. - Тогда чего ты от меня хочешь? – интересуется Аня, опираясь спиной о мокрую стену и довольно щурясь, глядя на небо. Гриффин не смотрит больше на него – оно лишь нагнетает обстановку, а в душе ее и так слишком мерзкое ощущение; она смотрит на то, как стекают крупные капли дождя по скуластому лицу женщины, срываясь с узкого подбородка, огибая узкие, пепельно-серые губы. Аня кажется родной этой стихии. Аня и вежливость, кажется, разошлись по совместимости во всех гороскопах, потому что хоть убейте, но представить женщину мило улыбающейся – выше всяких возможностей. - Я не знаю, с кем еще поговорить, - тихо признается Кларк, - потому что ее друзья немного… странные. - Я тоже ее друг, - равнодушно бросает азиатка, и Гриффин досадливо качает головой: - Ты выглядишь более… Опытной, - она старается не думать, как это прозвучало, но тихий смешок женщины заставляет ее мгновенно покраснеть. Аня докуривает сигарету, стряхивая пепел в небольшую лужу у их ног, бросает ее в мусорку рядом с собой и поворачивается к Кларк, заправляя волосы за ухо, чтобы не мешали видеть: - Эретрия два года отсидела в тюрьме, - она смотрит на Гриффин своим змеиным, гипнотизирующим взглядом, не моргая, - за хранение наркотиков и нанесение побоев. Ее выпустили по УДО. Роан… Роана пытаются засадить уже год, за ним постоянно ходит этот негр с ебланскими мутными глазами… - Аня задумчиво переводит взгляд Кларк за спину. – Пайк. Что заставляет тебя думать, что я опытнее, чем они? Я работаю в легальном заведении, не торгую наркотой и весь риск в моей жизни – успокоить твою напившуюся подружку, пока она не заебашила мне по башке хайболом. Аня лжет. Кларк понимает это сразу. Кларк считает до трех и старается не строить догадки, чем занимается на самом деле женщина. Она все еще не понимает этот мир, но уже выучила самое главное, что, кажется, управляет здесь всем – ничего не бывает просто. Ничто не однозначно. Эретрия сидела? Нет, черт, это вовсе не выглядит неожиданностью, но Гриффин почему-то была уверена в том, что все эти повадки в девушке от улиц, а не от решеток и камер. - Это и заставляет, - улыбается Кларк краешком губ. – Мне сложно привыкнуть ко всему этому. Аня отталкивается рукой от стены, становясь ровно, и задумчиво изучает толпу, скопившуюся у входа в бар: - Ты хочешь моего совета, Гриффин? Выведи ее на эмоции. В Лексе много чего плохого, много чего жестокого, но она боится того, что ты оттолкнешь ее, как только увидишь ее настоящую. То, что ты видишь и видела, - только часть ее. Спроси у нее про депрессию, про то, как она уходила в армию, про то, почему у нее нет собаки-поводыря, но есть енот. Если ты действительно много значишь для нее – она расскажет. - А если нет?.. – Кларк уже знает ответ до того, как узкие губы Ани приоткрываются: - Если нет – то я буду рада. *** Она звонит Октавии, перепрыгивая через лужи и вспоминая на ходу номер Мерфи, потому что ему позвонить было бы тоже неплохо. Подруга отвечает почти сразу же, недовольным сонным голосом – девять вечера, о боги! – интересуется, какого хрена блондинка до нее дозванивается. Кларк бормочет в трубку что-то о «прости пожалуйста, ты с Эретрией?», и Блейк немного удивленно смеется ей в ответ, окончательно просыпаясь: - Какого черта я должна быть с ней? Кларк тормозит у обочины пятками, потому что проезжающий мимо мерс окатывает ее грязной водой из лужи, и громко ругается матом вслед черному автомобилю, свернувшему в переулок. Чертовы ублюдки, не смотрящие себе под колеса!.. Она с сожалением оглядывает свои серые брюки, испачканные теперь безвозвратно, и перебегает дорогу, пока какому-нибудь идиоту не вздумается вновь ее облить. - Я думала, вы с ней… - Кла-а-арк, - тянет ее имя Октавия – совсем как испанка, кстати. – Я – не ты. Я с незнакомыми девушками трахаюсь, а не встречаюсь. Она хороша, конечно, - в голосе О появляются урчащие довольные нотки, - даже очень, но я не собираюсь проводить день в ее компании. Испанский звучит красиво только ночью, знаешь ли. И зачем тебе эта красотка? Она отвечает что-то вроде «просто интересно», совсем не пытаясь скрыть собственную ложь, и Блейк напряженно молчит в трубку – они обе пропустили тот момент, когда у них появились секреты друг от друга. Кларк утешает себя словами, что этот секрет не ее, но это не слишком-то помогает – по идее, это она вообще не должна была видеть. Гриффин давится осознанием того, что творилось в душе Лексы все это время. Она ненавидит себя за то, что не смогла увидеть это. Кларк сжигает мосты и забывает строить новые. *** В десять вечера, когда она приходит домой (к Лексе, в смысле, но все равно – домой), оказывается, что Эретрии уже нет, зато есть трое высоких плечистых парня, изучающих ее удивленными взглядами. Кларк немного неловко, хоть она и привыкла к чужому вниманию, поэтому она просто гладит по спине подбежавшего Джей-Ти, каким-то странным образом пройдя этим днем его личный порог доверия, и снимает насквозь промокшие кроссовки. Вода, кажется, так и хлюпает у нее под ногами, и Гриффин как можно быстрее стягивает с себя носки. - Привет, - улыбается ей высокий загорелый парень со стриженой под ноль головой. – Меня зовут Линкольн. Она знает два типа Линкольнов – президент и авто. На президента этот никак не тянет. - Привет, Линкольн, - она пожимает ему руку, удивляясь тому, как осторожно он держит ее ладонь, боясь причинить боль. И вот этот парень вытаскивал Лексу из огня, спасал жизнь одним и убивал других? Это же невозможно – он выглядит милым щенком, слишком фотогеничным для такой профессии, и Кларк вполне может представить себе его в роли модели. Точно не солдата. - Нико, - представляется ей грозный, суровый мужчина со странной прической – нечто, отдаленно похожее на ирокез, но более густой и широкий, так как выбриты только виски. Его ладонь Гриффин пожимать боится – вот такой реально можно что-нибудь сломать безо всяких усилий; но Нико обезоруживающе улыбается ей, и Кларк не может устоять перед его странным обаянием. – А это Густус. Густус смотрит на Кларк с подозрением. Она сразу же записывает его в одну команду с Аней, Роаном и Эретрией. Команда «Что за баба лезет к нашей Лексе?» - Кларк!.. – доносится из коридора, и парни расступаются, позволяя шатенке выйти из-за их широких спин. Это выглядит так органично, что Кларк на миг замирает, не в силах отвести взгляда от подтянутой фигуры Трей, одетой в баскетбольную майку и брюки в стиле «милитари» темно-синего цвета. Лекса едва не танцует от радости, и ее лицо настолько открытое и светлое, что Гриффин никак не может понять: правда ли это. Вдруг это такая же иллюзия, как и вчера. Она хочет верить. - Кларк, - повторяют полные губы Лексы, и Кларк делает шаг вперед, позволяя обнять себя и утыкаясь носом в густые темные волосы Трей, пахнущие кориандром и сухими листьями. Этот запах забивается в ноздри, гуляет по ее венам вместе с кровью, она дышит им – и никакой кислород не нужен, потому что это – Лекса. И все сомнения разлетаются. Она обнимает Трей так сильно, что трудно дышать, и ей больше всего хочется сейчас плакать и повторять, что все будет хорошо, потому что Лекса так близко и такая родная. Кларк водит руками по чужой спине, обводя пальцами острые лопатки, вырисовывая линию позвоночника, нежно целует свою шатенку в щеку и совсем не думает, что на них смотрят. На них, на самом деле, никто и не смотрит – парни, похоже, ценят личную жизнь Трей и тут же исчезают на кухне, сообщая о своем присутствии только шипением чайника и негромким разговором. - Почему я каждый раз скучаю по тебе все сильней и сильней? – интересуется у нее Лекса с закрытыми глазами, и Кларк вдруг решается: - Посмотри на меня, пожалуйста. Трей грустно смеется, и этот смех осколками разбивается где-то в сердце Гриффин: - Ты же знаешь, что не могу. - Можешь, Лекса, - Кларк осторожно касается ладонями ее лица, - открой глаза. Шатенка выглядит испуганной. Гриффин просит свое сердце перестать разбиваться каждые пять минут. - Кларк… - шепчет Трей, и в голосе ее слишком много боли и страха. – Не надо. - Доверься мне, - она не собирается отступать, только не сейчас, и она жалеет только о том, что Лекса не может видеть ее лица в этот момент. Кларк надеется, что ее тон передает все эмоции, что ее дыхание достаточно красноречиво, но в случае с шатенкой она не может быть уверена хоть в чем-то. – Пожалуйста. Лекса вздрагивает, хватаясь ладонями за плечи Кларк, и открывает глаза. Гриффин больше не чувствует отторжения. - Ты такая красивая, - восхищенно произносит светловолосая, поглаживая большими пальцами виски Трей, и зеленые глаза той направлены прямо на нее. Если захотеть, можно поверить в то, что Лекса видит ее, но… Кларк не хочет – и от осознания этого ей вдруг становится очень и очень смешно, потому что она впервые принимает шатенку действительно такой, какая она есть. Ей все равно. Она будет искать деньги, чтобы увидеть счастье на лице Лексы, чтобы вернуть ей все то, что война забрала у нее. Лекса хмурит лоб так, словно собирается заплакать. А потом улыбается: - Идем к ребятам, Кларк? *** Она вспоминает про слова Ани поздней ночью, когда Линкольн, Густус и Нико уходят, собираясь переночевать в ближайшем отеле, и Лекса пожимает им руки, радостно улыбаясь. Густус даже перестает коситься на Кларк, точно так же приветливо кивая ей на прощание, чешет довольного Джей-Ти за ухом и отдает ему целое яблоко. Енот поблескивает своими маленькими черными глазами, прижимая подарок к груди и готовясь укусить любого, кто попробует отобрать это у него. Дверь за парнями захлопывается. Они обещали прийти завтра уже на более долгое время, и Кларк надеется увидеть, как они общаются с Трей, потому что это обещает быть действительно интересно. Лекса лежит на диване, положив голову на колени Гриффин, и светловолосая перебирает ее волосы, слушая тишину. - Расскажи мне про Джей-Ти, - начинает она с самой мягкой, по ее мнению, темы, и на лице Трей тут же появляется улыбка. Лексе стоило бы стать писателем, а не солдатом, потому что она подбирает слова, заставляющие Кларк снова оказаться в чужих воспоминаниях. Трей почти не запинается, рассказывая мягко и плавно, и тема с Джей-Ти сама собой переходит на тему с войной, с депрессией и ПТСР. Кларк хочет остановить Лексу. Кларк молчит. «Когда психолог (она называет его психиатром и психом одновременно, потому что он копается в ее мозгах) советует ей взять собаку-поводыря, чтобы избежать «всяких неприятных случаев», Лекса не сдерживается и посылает его далеко и надолго. Она ни черта не видит, она все еще не умеет двигаться на ощупь, она держит Роана или Эретрию за руку, чтобы просто стоять ровно, - но собаку не хочет. Лексе не нужны сочувствующие взгляды прохожих, потому что она выше всего этого дерьма. Когда она повторяет себе это в сотый раз, ей почти удается поверить в собственные слова. Эта вера немного рушится в тот момент, когда она падает с лестницы и лежит, свернувшись калачиком, у двери, надеясь, что Роан найдет ее и не врежет дверью по голове. Роан терпеливый, он не самый хороший человек, но самый лучший брат – он подшучивает над ней, покупает мазь для ее шрамов и поит ее болеутоляющими по ночам. Он помогает ей одеться, встать и идти, он сидит рядом с ней, пока она спит, и работает на дому, потому что не может оставить ее одну, пока не придет Эретрия. - Роан, - Лекса зовет его, не решаясь встать с кровати, и это неприятно бьет по собственному самолюбию. Она солдат, черт возьми, она сможет!.. Потом она вспоминает, что ее служба закончилась в день, когда мир для нее погас, и боль захватывает ее сердце. – Ро, где ты? Она слышит тяжелые шаги по коридору. Он ходит тихо и осторожно, но из-за усталости все меняется. Лексе стыдно вообще-то. - Хай, - он пытается сделать голос бодрым, но она слышит – слух у нее обостряется до невероятной степени – как усталость сквозит в его тоне. – Ты нормально? - Я хочу енота, Ро. Она не знает, зачем говорит это. Енот – она сама, она помнит Линкольна хлопающего ее по плечу, Густуса, собственными руками разрисовывающего ее щеки в черный, Нико, сравнивающего ее со зверьком, Индру… Ей нужен этот блядский енот. Пусть хоть что-то от нее останется в этом мире, ладно? Настроение Лексы скачет от безрадостного к дерьмовому и еще ниже, но она все равно не отступается от своего желания. Ей нужен енот. Роан смеется ровно до тех пор, пока не понимает, что она говорит на полном серьезе. - Ты ебнулась, Лекс? Какой, к чертям собачьим, енот?! Она может назвать ему тысячу причин, почему именно енот, и ни одной причины, почему не собака. Она может рассказать ему про Линкольна и парней. Вместо этого Лекса по привычке смаргивает пелену на глазах – бесполезно, все такое же серое и беспросветное, как и раньше, только не жжется и не чадит дымом – и тихо просит Роана. Она редко просит кого-либо, Лекса вообще не из тех людей, кто может произнести слово «пожалуйста» без запинки, но Роан – ее брат, и он точно такой же, как Лекса. Она не лучше его. Хуже. Роан почему-то даже не собирается спорить. На следующее утро он приносит домой енота. Лекса не знает, как он выглядит – да блять, она даже внешность Эретрии забывает… Ложь. Эретрия выжжена на ее сердце каленым железом так же болезненно, как и Аня, и забыть ее невозможно. Она думает об этом пару минут, лелея жалость к себе самой, а потом холодный нос утыкается ей в ладонь, обнюхивая, - и все исчезает. У енота жесткая шерсть и наглый характер – наверное, он действительно собрал в себе все черты той Лексы, какой она была раньше. Еноту плевать, что говорит ему Роан. Енот спит у нее на руках, ворует ее еду и не кусает ее за пальцы. - Это любовь, - смеется ее самый лучший на свете (боги, когда она стала такой сентиментальной?) брат, и Лекса молча соглашается с ним. – Как ты его назовешь? - Джей-Ти, - отвечает она, не задумываясь, и не знает, почему именно это имя пришло в голову. Просто оно кажется наиболее подходящим ему (она бы назвала его Хедой, будь он женского пола, потому что Хедой ее называет Индра), а сам енот не спорит. Ему, в общем-то, все равно, как его будет звать хозяйка, его волнует только как бы стащить еду прямо у Роана из-под носа да укусить его за пальцы. Он маленький засранец. Она никогда так его не называет». «Лекса не считает себя слабой и жить такой не собирается - и она на ощупь находит в шкафу у Роана тяжелый старый револьвер, доставшийся ему от отца. Пальцы плохо слушаются ее, и Трей проклинает свое тело за подсознательный страх; но ее силы воли достаточно, чтобы исполнить задуманное. Она подтягивает к себе горстку патронов с тяжелой головкой и неловко вставляет один в барабан, непривычно чувствуя тяжелую рукоять старого револьвера, оттягивающую руку вниз. Дрожь пробивает ее, как только холодный металл касается виска. Лекса не боится. Для Лексы все серое, в ее сознание все еще стоит стеной дым того дня, затмевая все хорошее, что было у нее когда-то; но она ждет несколько секунд, не находя в себе сил попрощаться со всем этим миром. Она думает о Роане, который раз за разом помогает ей подняться, об Эретрии, заплетающей ей косички и ругающейся матом через каждое слово, об Ане, которая звонит вечерами и просит ее поговорить хоть о чем-нибудь. Наверное, Лекса никогда не найдет в себе силы проститься с ними. Она закрывает глаза. - Ебланка! - раздается у нее над ухом, и металл царапает кожу, вырываемый из ладони сильной рукой Эретрии. – Ты головой ебанулась?! Сдохнуть решила, блять?! Лекса хочет перевести все в шутку. Эретрия бьет ее по лицу кулаком так сильно, что челюсть Трей, кажется, трещит от напряжения. Эретрии плевать на приличия. - Эр… - шепчет Лекса разбитыми губами и хочет попросить ее понять, потому жить так дальше решительно невозможно, потому что она задыхается в этом дыму в своей голове. Она не хочет жить вот так, доживать, быть вечно одной и вечно обузой для своего красивого брата и лучшей подруги, которая даже не захочет переспать с ней (кто хочет спать с калеками?). - Молчи, сука, - Эретрия не подбирает слова. Она выросла в районе, где слова вообще имеют лишь формальное значение, а говорят на смеси самых разных языков. Эретрия не знает чистого английского, говорит с испанским акцентом, злится, как настоящая фурия, зато может оскорбить человека на десяти разных языках. – Ты, блять, решила вот так нас оставить? Лекса хочет извиниться, но не чувствует себя виноватой. Она чувствует себя чужой. И пьяной от этого одиночества. Ровер не слушает ее речь, неподвижно замерев совсем близко к Трей, а потом просто берет ее руку и резко тянет на себя – Лекса все еще слаба, а в Эретрии таится недюжинная сила. Испанка может подтянуться за сорок раз, увлекается паркуром (кто им только не увлекается в черных районах), бегает по улицам с утра до ночи и может набить морду любому шкафоподобному ублюдку. В ладонь Лексы ложится пистолет. Она радостно замирает – неужели?.. А потом сильная рука Эретрии притягивает ладонь Лексы вместе с пистолетом к своему виску, и черноглазая испанка нервно смеется: - Сейчас я тебе покажу, как ты, блять, собираешься со мной поступить. Они никогда не говорят друг другу милых слов. То, что прозвучало только что, выглядит, как признание в любви. - В барабане одна пуля. Я буду крутить его каждый раз. Три раза, - голос Эр холоден и сух, как глаза Лексы, когда она еще могла видеть, и в Трей все переворачивается с ног на голову, когда она понимает, о чем идет речь. Она пытается вырвать влажную от волнения ладонь из цепкой хватки своей испанской стервы, но та только отмахивается от ее усилий. Лексе становится страшно. Она не хочет такого. - Я… Не надо… Прости, правда, - шепчет она онемевшими от ужаса губами, пока Ровер крутит барабан. - Закрой свой рот, - равнодушно отвечает ей Эретрия и нажимает на курок пальцем Лексы. Тихий щелчок. Ничего. В голове у Лексы – ад. В голове у Лексы Эретрия падает с простреленным черепом. - Не надо, - просит она отчаянно, когда испанка тяжело выдыхает от напряжения. В глазах у Лексы – слезы. Она раскрывает их как можно сильнее, чтобы увидеть хоть краешек происходящего, но перед ней – все та же серая стена. А за ней Эретрия держит пистолет у своего виска. Ровер не шутит – она действительно играет в чертову «русскую рулетку», потому что дыхание у нее сбито от волнения и страха, но она все равно упрямо сидит напротив Трей, прожигая ее ненавидящим взглядом. Лекса хочет умереть, чтобы никогда больше не чувствовать, как ее собственная рука держит пистолет у виска Эретрии. Она больше не гордится собой. Она чувствует себя втоптанной в землю и уничтоженной. Эретрия стреляет. И почти сразу же – еще раз. Лекса словно оживает, вырывая руку из чужой хватки, и отбрасывает револьвер куда подальше; он глухо врезается в стену и падает на пол, пока они обе задыхаются в слезах и отчаянии. Она обхватывает голову Эр, прижимая к себе девушку, и целует в лоб, в щеки, в висок, чувствуя соленый привкус своих и чужих слез на губах. Если это – смерть, то она не хочет так». Кларк слушает девушку, закрыв лицо ладонями и стараясь не завыть от боли, и тогда Лекса, словно почувствовав, тянется к ней руками, находя ее лицо и отнимая руки Гриффин от него. В душе Кларк такая пропасть, что она поражается тому, сколько пустоты, оказывается, может поместиться в одном единственном человеке. Ладони Лексы странно горячие, сухие и уверенные, они касаются ладоней Кларк с каким-то странным ощущением - будто бы шатенка хочет сказать что-то этим. Она дотрагивается до Кларк осторожно, доверяюще поворачивая руки тыльной стороной вверх и тихо улыбаясь при этом: и Гриффин впервые думает, что Лексе почему-то доступно куда больше, чем кому-либо. Она думает, что не знает слов, чтобы описать все то, что она сейчас испытывает. Она боится испортить все своими словами. Поэтому она просто целует Лексу снова и снова, затравливая собственные страхи и боль чужими. Кларк не произносит то, что так рвется у нее из груди.