Волна

После выходных, проведенных с Лексой, возвращаться на съемочную площадку оказывается вдруг слишком сложно, и они стоят с Октавией, Беллом и Мерфи за небольшим заборчиком, докуривая последние три сигареты из пачки. Кларк чувствует себя настоящим подростком – все, как в колледже, когда две сигареты на троих, идиотские усмешки, постоянные подколы, друзья рядом и ощущение безграничного счастья в груди – но это длится не слишком долго, потому что буквально через пару минут Октавия вскидывает голову к небу: - Пора уже идти. - Боишься? – насмешливо щурится Мерфи, ладонью стряхивая со своих брюк осевшую на них пыль, и Кларк равнодушно качает головой: ей, если честно, плевать на реакцию Финна. Она не заходит в социальные сети с того самого дня, как в интернете появляется информация о ее ориентации, и не знает, что сейчас творится у фанов. Гриффин вдруг удивленно смеется собственным мыслям, не обращая внимания на внимательные взгляды друзей, - она впервые не думает о чужом мнении, о том, как это все будет выглядеть в чужих глазах, потому что… В общем-то, ей плевать. Да, вышло неловко и неприятно, но куда больше ее сейчас волнует состояние Лексы - и это самое главное отличие. Беллами сочувствующе смотрит на нее из-под густых ресниц (она постоянно подшучивает над ним из-за этого, но он, кажется, не обижается), и Кларк расправляет плечи, стараясь выглядеть увереннее, чем на самом деле. Она улыбается своему лучшему другу в ответ, отчетливо чувствуя поддержку со всех сторон, поправляет задравшуюся майку и решительно идет от забора ко входу, чуть дрожа от сильного ветра. Погода за выходные вовсе не улучшилась – и небо все такое же темно-серое с черными разводами, как и раньше, а настроение скачет от дерьмового к замечательному. Финн встречает ее прямо у входа, цепко хватая за локоть и оттаскивая в сторону, показывая остальным следовать за ним, и идет к павильону, пока Гриффин пытается разобрать нечитаемое выражение на его лице. Он не выглядит злым или недовольным, он, черт возьми, выглядит вдохновленным – и это не слишком радует Кларк. Когда Коллинз был таким радостным в прошлый раз, буквально через полчаса он предложил им начать пиар-кампанию Белларка; а они все слишком хорошо помнят, чем это закончилось. Еще бы им это не помнить, если в глазах Беллами вместо смеха до сих пор бездонная пустота. Господи, Кларк действительно не любит разбрасываться слишком громкими словами, но она на самом деле готова отдать все, лишь бы Блейк снова был в порядке. Гриффин чувствует себя чертовски хреново из-за этого, потому что во всем мире ей хочется помочь только ему и Лексе – и ей абсолютно плевать на детей-сирот, инвалидов и бедных. Наверное, ее матери все же не удалось вдолбить это в голову дочери, и Кларк иногда кажется себе бездушной сукой, когда смотрит страшные новостные сюжеты и ничего не чувствует. Для фанатов она все еще милая, добрая девушка с красивой улыбкой и огромными наивными голубыми глазами. - Коллинз, блять, ты сломаешь мне руку! – возмущается Гриффин, когда тот не останавливается даже на пороге, и вырывает пострадавшую конечность из его цепкой хватки. Локоть неприятно ноет, и Кларк машинально потирает его ладонью, вглядываясь в небольшую комнату, в которой сидят трое сценаристов, собиравшихся убить ее персонажа полгода назад. Лайла, Бекс и Джейсон все еще смотрят на нее так, будто просчитывают в уме, как бы им логичнее прикончить ее в ближайших сериях – да так, чтобы их сценарий поддержал Финн. - У меня отличная новость! – сообщает брюнет, ероша спутанные волосы, и Кларк уже хочется свалить отсюда куда подальше, но работа есть работа – и она остается стоять на пороге. Октавия дышит ей в затылок, опираясь о грудь своего брата, и взгляд ее, такой же настороженный, жжет спину Гриффин; Мерфи ужом протискивается мимо них, возникая справа от светловолосой. - Последняя твоя отличная новость закончилась нереальным спадом рейтингов, - Джон, кажется, совсем не разделяет его энтузиазма, и Кларк еле сдерживается от одобрительного возгласа. Она не знает, что было бы с кастом без этого парня, потому что только он все еще умеет говорить правду в лицо и держаться за свою роль обеими руками, не собираясь лизать зад продюсеру. Глаза его зло сверкают из-под неровной челки, и Мерфи постоянно морщится от сильной головной боли, но стоит прямо, чуть расставив ноги. – Давай без всякого дерьма вроде очередных неожиданных смертей, ладно? Чисто теоретически, у них у всех есть свобода слова. На практике, однако, доказано: если кто-нибудь кроме Мерфи скажет это вслух, то вскоре ему придется искать новую работу. Впрочем, Коллинз все еще довольно улыбается им в лицо, и Кларк это совсем перестает нравится. - Без смертей, - трясет головой Финн, тыкая пальцем куда-то за спину, указывая на сценаристов. – Давай, Джейсон, расскажи им. Это гениальный ход! – эти слова ни капли не ободряют собравшийся основной каст. Кларк не слишком хороша в психологии и всем этом, но она прекрасно чувствует, как ожидание сгущается в комнате, перерастая в напряженное раздражение. Она почему-то думает о Лексе, о том, как растягиваются полные губы в неловкой улыбке, будто Трей не уверена – имеет ли она право на это. Лекса – спасательный круг. Она не хорошая и не плохая, она не идеальная, не милая девочка, каких предпочитает Кларк, она сильнее всех тех, кого Кларк знает, и она наполняет светловолосую тем, чего ей так не хватает. Мужчина за спиной улыбающегося Финна смотрит на Гриффин со странным предвкушением; Кларк терпеть его не может – и его змеиный, холодный взгляд заставляет ее машинально отодвинуться чуть назад. У него темные волосы, зачесанные назад и спадающие сальными прядями, проблески седины на висках и двойной подбородок – обычный человек – сколько таких ходят по улицам. Она ненавидит его по одной простой причине – Белларк. Господи, если бы кто-нибудь тогда предупредил ее о том, чем это все обернется, о Джине, она бы просто отказалась играть в милую влюбленную парочку со своим лучшим другом!.. - Инцидент, произошедший… Дальше Кларк не слушает. Инцидент. Он, блять, называет Лексу и все то дерьмо, что выливается на них до сих пор, инцидентом. Октавия больно толкает ее локтем в спину, заставляя Гриффин громко охнуть от неприятного ощущения, но это и правда действует – она обращает внимание на проникновенную речь Джейсона. Тот все еще распинается, беспокойно вертя в руках дорогущую ручку, и сверлит Кларк своим гипнотизирующим взглядом. - …мы решили переснять последние эпизоды. У нас не так много времени, но за хиатус нам удастся переснять пару сцен с Гриффин – большего и не надо. Эти слова прерывает всеобщий вздох возмущения: собственно говоря, какого хрена? - Это вообще законно? – хмуро интересуется у Коллинза Джон, и слова его звенящим эхом отзываются в голове Кларк. – Какие, к черту, сцены? Решили ввернуть Белларк? И как это связано с… - тут он запинается, оглядываясь на светловолосую, и в глазах его мелькает что-то, отдаленно похожее на сочувствие. - …тем, что произошло? Она думает, что надо сказать что-нибудь самой. Она молчит. - Мы выплатим вам достаточно большую сумму, - неопределенно отвечает ему Джейсон. - И никакого Белларка. Кларк не хочет знать, что значат странные интонации в его тоне, но она вдруг кивает – отчаянно, сжимая зубы, - и тихо произносит: - Если остальной каст не против, то я не буду возражать. Кажется, Мерфи разочарован ее ответом и тем, как быстро она сдалась, но Гриффин сейчас нужны любые деньги, чтобы сохранить кое-что очень важное. Она готова сниматься без перерывов на сон, лишь бы и без того немаленькая сумма увеличилась, потому что в этом нуждается Лекса; и Лекса гораздо важнее ее собственных желаний. Кларк не супергерой, но это она может сделать – и сделает. Она обязана. - Я буду обсуждать это только после того, как ты озвучишь, что конкретно вы изменили в сценарии, - не соглашается Беллами, и Финн довольно взмахивает руками: - Совсем немного. Мы изменим сюжетную линию Гриффин – ничего в плане общего сюжета изменяться не будет. Разве что мы используем тот факт, что твоя ориентация, Кларк, стала известна общественности. Это ведь обеспечит нам поддержку ЛГБТ-сообщества, понимаешь? Взлет рейтингов просто обеспечен. Мы предложили Найле сыграть девушку Элайзы в сериале – и она согласна. Наверное, она должна хоть как-то отреагировать, но у нее хватает сил только на то, чтобы пялиться на Финна испуганными глазами и пытаться разобраться во всем потоке информации, вылитом мужчиной. Это немного сложно – отреагировать сразу, потому что если уж честно, то Кларк все еще не знает, как правильно ответить на озвученное предложение. Она, блять, даже не знает, как сама к этому относится!.. - И это все? – подозрительно уточняет Джон, и, о Господи, как же Гриффин благодарна им всем за то, что они все еще ее защищают. Она может не соображать, делать глупости, но кто, черт возьми, прикроет ее, если не друзья? – Это звучит не слишком здорово, Финн. Ты все еще делаешь Элайзу шлюхой, которая мотается от одного к другому… - Это не все, - уверенным тоном отвечает ему Коллинз и растягивает губы в еще более широкой улыбке: - На фотографии, распространившейся в интернете, есть лицо Кларк и есть незнакомая девушка, чьего лица мы, к сожалению, не видим. Так откуда фанатам и общественности знать, кто это? Да, мы раскачиваем лодку, но… Можно сыграть на этом, понимаешь? Кажется, он смотрит прямо на Гриффин и ждет ответа, да только Кларк ни черта не понимает: - Сыграть на чем? Финн выглядит раздраженным: - На твоих отношениях с неизвестной девкой, Гриффин! Мы скажем, что это была Найла. Вместо Белларка выведем на первый план Найларк, будем раскручивать с помощью социальных сетей и… - Нет, - вдруг перебивает его Беллами, и голос парня настолько опустошен, что Кларк почти делается стыдно. Ее лучший друг, ее Белл, который потерял все, что было ему дорого, из-за Гриффин, защищает ее. Отказывается от собственного шанса только ради того, чтобы помочь своей подруге, а она только и может, что стоять, молчать и слушать, как кто-то решает ее жизнь за нее. Она думает о Лексе и о том, что обещала не предавать и не бросать, о том, что от Финна зависит слишком многое, чтобы она могла отказаться. Мысли тяжелые – и их слишком много, и Кларк, кажется, задыхается в них. – Она не пойдет на это. Ее жизнь – не ваша чертова игрушка, Коллинз. Кларк думает об операции. Кларк думает о себе и о том, больно ли это – терять самое дорогое. - Не надо, Белл, - она останавливает его, осторожно касаясь плеча, и Блейк удивленно замирает. – Я согласна. Она никогда не видела никакой Найлы, она, блять, даже близко не знает, кто это, но должна будет делать вид, будто это – ее судьба. Она должна будет верить это, ходить с ней гулять, оставаться на ночь, писать милые смски, чтобы, если их телефоны взломают, там было доказательство их отношений; она будет выкладывать тупые посты в твиттер, фотки в инстаграм с подписью «моя девочка», «любимая» - и думать о том, что на месте совершенно незнакомой ей девушки должна быть Лекса. О Господи. Лекса. *** Лекса дожевывает запеченный тост, нервно хлопая по раковине умывальника ладонью, и никак не может привыкнуть к тому, что кто-то может так врываться в ее жизнь. Лексе не нужно ходить на актерские курсы, чтобы лгать чувствами, она лжет глазами каждый чертов раз, когда смотрит на Кларк. Она лжет губами, словами, взглядом, направленным в никуда, и собственным сердцем, потому что... Кларк особенная. И Лексе страшно от этого. Она пытается лгать, глядя куда-то в серую пелену и привычно ища невидящими глазами выход из нее, пытается сделать вид, будто все в порядке... Кларк, наверное, верит. Трей не знает, хорошо это или плохо, ведь все так спуталось в ее душе в последнее время, что все, что ей остается, - усталость. Всепоглощающая, давящая на плечи усталость, прогнать которую не может ни Эр, ни Аня, ни Роан, никто. Кларк это не удается тоже. Но она хватается за Кларк обеими руками (не отпускай, упаду, удержи, больше ведь некому) и все еще врет ей в лицо. Лекса не видит слишком короткое время, чтобы перестать вспоминать чужие лица и мир вокруг, Лекса не видит слишком долго, чтобы научиться вспоминать людей песнями. Роан покупает ей наушники каждые две недели, она перебирает замерзшими пальцами спутавшиеся провода и вспоминает себя заново. Она думает об Эретрии, когда в ее плейлисте начинает играть очередной трэп, потому что Ровер именно такая - лаконичная, грубая и ритмичная. Она издевается чаще, чем улыбается искренне, и угрожает вырвать Лексе язык, если та скажет что-то милое. Эретрию сложно вспоминать под горячий кофе по утрам, потому что губы у испанки всегда пересохшие, жадные и со вкусом энергетиков. Они вроде бы лучшие друзья, но Трей все еще помнит вечера, когда не было ничего и никого для них больше. Она помнит вязь татуировки на ее предплечье и синяки засосов на хрупкой шее наизусть. Если бы даже захотела - не забыла бы. Она и не хочет. Роан встает перед ее внутренним взглядом под что-то жесткое типа Дистурб, и Лекса так невыносимо скучает по его суровому жесткому лицу и их вечным шуточкам про его щетину. Ей повезло с братом - его нельзя называть хорошим человеком, он не гнушается подлых поступков, но для Трей Роан - лучший. Она все еще любит хлопать его по сильному плечу, называть его "мой пацан" и подшучивать над ним. Больнее всего вдруг оказывается понимать то, что все они изменились, а Лекса никогда так и не узнает, какими они стали. Аня - нью эйдж. По крайней мере, она выглядит как чертовы валькирии Средневековья и улыбается так, что у половины девушек останавливается сердце. Аня не дает ей упасть даже тогда, когда никто этого не ожидает, потому что она чертов супергерой для Лексы. И они обе ненавидят себя за то, что нуждаются в этом - быть для кого-то важным. Хуже всего то, что она даже не знает, как выглядит сейчас, - Эретрия предпочитает отшучиваться в ответ на этот вопрос и касаться ее губ скупым грубым поцелуем "на отвяжись". Кларк делает все иначе, Кларк просто врывается в ее душу, разворачивая по пути все выстроенные барьеры и выбивая в ее сердце свое имя. Кларк не жалеет вслух, хотя Лекса все еще слышит, как та плачет, касаясь подрагивающими пальцами ее израненных щек. И она снится Трей по ночам. Всегда - она. Не как образ - как ощущение, потому что теперь все в доме Лексе - Кларк. И это, блять, чертовски страшно, хотя и не страшнее горячей крови Эретрии на ее ладонях и пистолет у ее виска. У Лексы было не так много девушек - в армии ее волновали другие вещи, а дома... Дома была Ровер. Они даже не спрашивали друг друга, есть ли кто-то у другой, и это, кажется, было первой их ошибкой. Они вообще ошибались слишком часто. Она раздраженно выдыхает, поправляя ладонью взъерошенные волосы, и медленно бредет по коридору (два-четыре-два, шаг влево, два вправо), допивая на ходу пиво. Бутылка кажется неподъемно тяжелой, и Лексе очень хочется размахнуться и разбить ее о стену, но осколки... Господи, это все еще сложно для нее. Если кто-нибудь спросит у нее, что бы Трей хотела забыть, она ответит сразу, даже не задумываясь. И это вовсе не будет то дерьмо про армию и зрение, это не будут слова ее матери про ублюдочную дочь и что-то в этом роде. Это будет день, когда она вернулась домой после военного лагеря, привычно улыбаясь встающему солнцу и перекошенной двери их с Роаном дома; это будет день, когда то, что должно было стать лучшим в ее жизни, вдруг оказалось кошмаром наяву. Лекса помнит пустой взгляд Эретрии, равнодушные слова ее, разбитого Роана, хватающегося пальцами за отросшие косички, молчаливую Аню, глядящую на нее с укором - и то, как радость в ее сердце умирала, задыхаясь в чадящем дыму. Она... Она приказывает себе забыть и включает музыку на полную громкость. В ее огромном мире очень много крови и боли. Кларк приносит вместе со смятением спокойствие, тепло и солнце, которое хочется зачерпывать ладонями, пропускать через себя и верить во что-то лучшее. Лекса просто очень хорошо обманывает себя, пытаясь убедить недоверчивое сердце, что даже такие как она могут быть счастливы. Ей не снятся по ночам все те, кого она убила собственными руками, да и стыда и мук совести она все еще не испытывает; ей снится Кларк, огромная выжженная пустыня, зарастающая зеленью, и заливающие песок огромные океанские волны синего цвета. Гриффин как тот океан - успокаивающая, но несущая в себе столько опасности для уставшей от всего Лексы, что у той просто не хватает сил сопротивляться этому. Она говорит себе, что недостойна. Кларк окружает ее теплом и шепчет обратное. Кларк видит в ней только хорошее, закрывает глаза на все ее прошлое, но ей никогда не понять всей той боли. Трей скулит сквозь зубы, но клянется себе не дать Гриффин почувствовать это дерьмо, держать ее подальше от этого, да только Кларк - океан, ее ведь не удержишь так просто... Лекса советует себе замолчать и пытается отвлечься. *** Она приезжает домой поздно ночью, открывая дверь своим собственным ключом, и осторожно переступает через порог, чтобы ничего не задеть. В доме все так же темно и тихо, как обычно, а на комоде спит свернувшийся в клубок Джей-Ти, бока которого Кларк неловко касается в знак приветствия. Дурацкий енот, дурацкий Коллинз и дурацкая война, лишившая Лексу зрения!.. Гриффин наскоро стягивает кроссовки, ставит их у стенки, чтобы не преграждать Лексе путь, когда та проснется, и идет на кухню. Спать не хочется совсем. Она роется в карманах, негромко шипя от того, что задевает пальцами острый край ключа, и достает помятую пачку дешевых сигарет, купленных в ближайшем магазине. Мальборо там нет и в помине, ничего более-менее стоящего – тоже, поэтому Кларк приходится драть горло отвратительным вкусом и едким дымом, но это все-таки помогает. Гриффин достает из холодильника бутылку пива, садится на диван, открывает шторы и долго смотрит на гаснущие огни улиц, пока в коридоре что-то не падает и тихий охрипший ото сна голос не интересуется: - Что-то случилось? Кларк вдруг очень хочется солгать. Но лгать Лексе – невыносимо. - Случилось. Она ждет, пока Трей не окажется рядом, смотря на то, как аккуратно девушка огибает стол и садится на диван, опираясь на ее плечо; от Лексы пахнет Лексой и домом – и это заставляет Гриффин прикусить губу от молчаливого восхищения. Слепые глаза все еще напрасно ищут ее взглядом, и Кларк осторожно касается чужого подбородка, поглаживая нежную кожу, чуть поворачивая к себе. Лекса улыбается – в темноте это видно плохо, но светловолосая просто чувствует это, чувствует, как меняется чужое дыхание, и сердце ее опять сбивается с ритма. Кларк рассказывает. Сначала – спокойно. Потом – захлебываясь словами и обидой на Финна, на неизвестную Найлу, на журналистов и фанатов. Лекса молчит, грустно улыбается и гладит ее ладонью по щеке, притягивая к себе и тихо дыша в затылок: - Все в порядке, Кларк, ты все правильно сделала. Все - да не все. Кларк чувствует себя неловко и неудобно, но все же удивленно и даже немного разочарованно спрашивает зеленоглазую, подняв голову, чтобы увидеть ее реакцию: - Ты не ревнуешь? Не …злишься? Лекса почему-то молчит, целуя Гриффин в макушку, а потом качает головой: - У меня нет выбора, Кларк. Если бы у меня было зрение… - она вдруг сбивается, сглатывает слюну и продолжает: - Если бы у меня было зрение, я бы тебя не отпустила. Я бы привязала тебя к кровати, удержала бы, плевать как и какой ценой – но удержала бы. Порвала бы любого, кто коснется тебя, даже слушать бы не стала. Я бы ревновала тебя так, что становилось бы страшно, но у меня нет зрения, Кларк, понимаешь? Нет и не будет, а значит и выбора у меня нет. Я просто… Я просто доверяю тебе. И эти слова эхом отражаются в сознании Гриффин, потому что доверие – не то, через что можно так просто переступить. Она целует Трей в уголок губ, помогая ей подняться и загоняя собственные страхи в угол, и тихо шепчет на ухо: - Идем спать. Но даже спрятанные в глубине души страхи остаются страхами. *** Эретрия в последний раз смотрит на погасший экран монитора, устало сжимая виски пальцами, и бездумно следит глазами за каплями дождя, стекающими по окну. Она не очень-то любит расписывать все, что видит, да и желание это у нее отобрали в тюрьме три суки, изнасиловавшие ее. Сознание цепляется за эту мысль с удивительной скоростью, и Ровер приходится до боли в деснах сжать зубы, чтобы отвлечься хоть немного. - Ты расклеиваешься, - смеется она своему тусклому отражению в мониторе, и смех ее настолько горький, что Эретрии хочется зажать себе уши ладонями и срочно заткнуться. - Слабачка. Она оскорбляет себя даже чаще, чем других. Они смотрят на нее через призму ее самоуверенности, наглости и дерзости, и этого вполне хватает, чтобы оставить сильное впечатление. На деле же Ровер - чертова пустышка, и она повторяет это каждый чертов день, чтобы не обмануться. Может быть, Лекса смогла бы увидеть в ней то, что разрастается в ее сердце, но Лекса не видит ничего дальше своих своих страхов - впрочем, она вообще не видит. Думать о Лексе все еще чертовски больно, и Эретрия просто откидывается на спинку стула, уставившись в потолок. Она расклеивается, разваливается на кусочки без всякой причины: переживать ебанутые приступы излишней сентиментальности по ночам, просыпаться на влажной от злых обидных слез подушках, пытаться забыть про шрамы и прошлое... Роан советует ей сходить к психологу, и Ровер даже почти соглашается, но все же из чистого упрямства мотает головой и скалится постоянно: "Я не псих, блять, нахуя мне мозгоправ?" Она просто так отчаянно боится признаться, что ей чертовски страшно, одиноко и невыносимо больно. Ей проще смеяться над собой и над всеми, стараясь закрыть ладонями зияющую пустоту внутри, и это, в общем-то, отлично выходит до тех пор, пока страх не накатывает на нее очередным утром. Это хреновее всего: просыпаться на влажных от пота простынях, не осознавая, где находишься, и кричать, долго кричать, путаясь в воспоминаниях. О, Эретрия не в порядке от слова "совсем", но и сказать об этом, довериться хоть кому-то невозможно. Тюрьма въедается в кожу, знаете? В душу, в тело, в сознание - стылым холодом темных стен, лязгом замков камер, темнотой и режущим глаза светом фонариков охранников. Тюрьма въедается отверткой, вгрызающейся в тело, жирными пальцами, удерживающими тебя на месте, цепкими ладонями, разводящими бедра в сторону. Тюрьма въедается ненавистью и загнанностью. Безумием. - Ты опять? - осуждающе интересуется Роан, бесшумно появляясь у нее за спиной, и Эретрия глухо смеется в ответ: - Будто бы есть выбор. - Что у тебя с бровью? - кивает он на ее распухшую половину лица, и она снова улыбается. Немного криво, правда. - Ситуация вышла из-под контроля. - Очень многословно, Эр, - Роан выглядит несчастным и усталым настолько, что Ровер становится стыдно за то, что заставляет его волноваться из-за таких мелочей. Ее жизнь, блять, одна сплошная мелочь. Ей нравится девушка по имени Октавия – правда нравится, но как выгнать из груди это отвратительное чувство того, что ты – слишком безумен для этого мира, слишком …чужд? Она не говорит этого Роану, Лексе – а девушке по имени Октавия говорить не собирается точно. Об этом знает только Аня, да и то лишь потому, что сама трахает сумасшедшую девку, которую зовут Найя. Найя красивая, жестокая и такая же сумасшедшая, как и Ровер. Это чертовски хуево, но Эретрия все еще держится. Она вспоминает то, почему стала такой, каждый чертов день. Утром и вечером. Двадцать четыре на семь. «- У меня есть к тебе предложение, - вкрадчиво произносит высокая женщина с короткими светлыми волосами и татуировкой на виске, пока Эретрия напряженно оглядывается и ищет пути отхода из тесной душевой, где и так нет места из-за Дарси и двоих ее сучек. Дарси нельзя называть по имени и в глаза ей смотреть тоже нельзя - это Ровер учит опытным путем на примере своих соседок по блоку - это звучит как ебанутая хуета, но Дарси - топ-дог, а с топ-догом не спорят. Ее можно называть только Альфой, а лучше - вообще никак не называть и не разговаривать, да только это сложно сделать, стоя абсолютно обнаженной у стенки душевой, пока ее сучье величество тебя разглядывает. Эретрия не ищет проблем. Она с улиц и знает, когда лучше спрятать зубы и заткнуться, знает, когда стоит встать на колени, чтобы потом поставить на колени другого. У нее нет высшего образования, да и из школы она свалила, как только исполнилось пятнадцать, потому что совмещать учебу и наркоту оказалось вдруг слишком сложно; но тупой она себя не считает. Ровер достаточно умная и достаточно хитрая, чтобы выживать на улицах, сталкиваясь лоб в лоб с сильными этих кварталов. Но сама Эретрия - проблема. Она красивая. Очень. В тюрьме красота - самое хуевое качество. - И какое же? - Ровер старается сохранить голос равнодушным, но Дарси не просто ебучая сука - она настоящий питбуль, который не собирается выпускать жертву. Одна она, может, и не стала бы зажимать незнакомую девку в душевой, но в компании с двумя своими верными сучками Альфе нечего опасаться. - Я хочу тебя в обмен на безопасность, - разводит руками Дарси, и Эретрии очень хочется согласиться, но Лекса учила ее не продаваться - а Лекса для нее все еще является самым важным человеком в этом мире. - Что скажешь? Она смеется в ответ - хрипло и протяжно, будто ей действительно смешно: - Мне не нужна твоя защита. Трахай своих сук, я не стану подстилкой. Дарси почему-то не злится и не пытается подойти ближе, только скрещивает руки на груди и окидывает обнаженное тело Эретрии таким взглядом, что становится не по себе. На самом деле, Дарси тоже не уродина, нет, у нее острые скулы, о которые, кажется, можно порезаться, холодные синие глаза и татуировка в виде иероглифа на виске. И, наверное, встреть такую женщину на воле, Эретрия не стала бы думать, но сейчас... Ей пора загнать свою гордость куда подальше. Внутренний голос скромно подсказывает ей, что сейчас самое время согласиться, потому что взгляды Джессики и Крис, стоящих за спиной у Альфы, становятся очень уж жадными, но в голове Ровер все еще стоят слова Лексы: "Никто никогда не сделает тебе больно, если ты не подчинишься. Ты - сильнее, ты - опаснее". Эретрия просто слишком легко забывает о том, что с улицами и тюрьмой Лекса не имела никакого дела - она просто была задиристой сучкой, считавшей себя выше других. Лекса совсем не добрая, нет, но о настоящей жестокости имеет смутное представление, а Ровер... Ровер просто слишком легко привыкла верить. - Я дам тебе минуту подумать, девочка, - качает головой Дарси, пока Крис и Джессика выходят из-за ее спины и оказываются так близко к черноволосой, что у той сводит дыхание от волнения. Если она оттолкнет Джессику, то Крис всадит заточку ей под ребра; если она попытается вывернуться, то Дарси вгонит ее обратно в стенку; если она поставит Крис подножку и ударит Джесс ладонью поддых, то ее долго и счастливо все равно закончится на Альфе. Если... Она вдруг замирает от неожиданного осознания: нет вариантов. Нет ни единого варианта выйти отсюда, кроме одного, но Ровер все еще надеется, что трогать ее в душевой прямо перед постом охраны Дарси не решится. Нет вариантов!.. Паника поднимается откуда-то, куда ее давным давно загнали наркота и душные бары, и Эретрия сглатывает ставшую вязкой слюну, как можно сильнее вжимаясь в холодную стену. Минута явно заканчивается, и избежать того, что должно следовать дальше, у нее просто нет шансов. Ничего, думается Ровер. Ничего, я сильнее, чем все они, им не сломить меня. Поставить на колени - да, подчинить - нет. Думать так достаточно просто, пока Джессика вдруг не вжимает ее в стену ладонями, упершимися ей в плечи. Джессика красивая и горячая, но в ней росту чуть ли не в полтора роста Эретрии - и теперь брюнетка сжимается от страха. Все выглядит довольно хреново. - Минута прошла, - сожалеюще качает головой Дарси, и Ровер давится собственным криком, когда кулак Крис врезается ей в пах. Джессика удерживает ее на месте сильными руками, злорадно скалясь, и Эретрия воет от неожиданности, когда Дарси оказывается рядом и касается грубами пальцами ее сосков. Сначала - мягко, успокаивающе, а потом - сжав до дикой, огненной боли, оглушающей сознание, и оттянув на себя, заставляя послушно податься вперед, выкручивая. - Мне очень жаль, что ты сделала такой выбор. Во рту Эретрии собирается вязкая слюна, и горло сжимается в рвотном позыве. - Сдохни, - плюет она в лицо своему топ-догу, а потом сглатывает кровь от прикушенного языка, стоит Дарси ударить ее тыльной стороной ладони, разбивая губы: - Мне нравятся сучки с характером. Эретрия не чувствует себя сучкой. Она чувствует себя змеей. Затаиться - и укусить. Да только зубы сломаны. Джессика разводит ее бедра как можно шире и не дает Эретрии вырваться, больно ударяя ее затылком о стену, - и в глазах Скиталицы все вдруг белеет, когда Крис накрывает ее пах ладонью, спускаясь еще ниже, а потом без подготовки вводит в нее три пальца. Ровер давно не девственица, да и секс с Лексой у них тоже не самый мягкий и нежный, но это все равно оказывается слишком больно. - Она сухая, - жалуется Крис наблюдающей Дарси, пока та все еще крутит соски Эретрии пальцами, заставляя тонко взвизгивать от острой боли. Дарси гладит Ровер по щеке и едва успевает отдернуть руку, прежде чем зубы Скиталицы щелкают в паре сантиметров от ее широкой ладони: - Сейчас станет мокрой. Эретрии страшно, больно и очень хреново, она старается думать о Лексе, потому что Лекса - ее солнце, и не плакать. Выходит не так хорошо, как хочется, и гордость ее сменяется дикой паникой, потому что Крис рвет ей мышцы, вводя сложенную лодочкой ладонь, и Ровер выгибается от боли, кричит, срывая голос, пока Дарси откровенно смеется над ней. Она действительно мокрая – кровь капает на пол душевой, растекаясь алыми разводами, и Эретрия поскальзывается на ней. Она думает, что им не сломать ее. Она знает – отомстить легко. Но в руках Дарси вдруг появляется отвертка, а Крис убирает окровавленную ладонь. …Когда они уходят, Ровер лежит на полу, свернувшись и схватившись за дрожащие плечи, и плачет, не скрывая слез, глядя на испачканную в крови отвертку и умирая от дикой боли в низу живота. Ее находят охранники, кто-то поднимает ее на руки, вытирает лицо и осторожно несет, пока она бьется в истерике и кричит: - ДАЙТЕ МНЕ ЛЕКСУ, ПОЖАЛУЙСТА, МНЕ НУЖНА ЛЕКСА!.. В больнице ей вкалывают успокоительное и позволяют сделать звонок, но Лекса не отвечает – как и всегда, впрочем. Эретрия пытается убедить себя в том, что Трей просто не знает – ну конечно, блять, она ведь даже не знает, что Ровер в тюрьме, - да выходит хреново. Внутренний голос очень убедительно шепчет ей всю ночь: «Ты никому не нужна, ты же одиночка» - и Эретрия верит. Потому что больше верить некому. Она возвращается в общий блок, отчаянно хромая и сжимая зубы от боли, но на удивленный взгляд Дарси отвечает улыбкой. Она змея. Змеям не нравятся тупые собаки. …Дарси умирает. Хватается за распоротое горло, хрипит и захлебывается кровью и страхом, пока Ровер переворачивает ее на спину и ставит ногу ей на грудь. Люди смотрят на свою Альфу – и видят просто несчастную умирающую женщину, и это настолько отличается от обычных их взглядов, что Эретрия хохочет, сжимая в ладони заточку. Она забирает у Дарси ее сучек, ее власть и ее жизнь. Ей нравится думать, что она сильнее, ей нравится трахать тех, кто достаточно красив для этой тюрьмы. Ей не нравится вспоминать о Лексе, потому что Лекса не вспоминает о ней».