1.
Рифмы выходили корявыми и бездарными, Персиво черкал и черкал в пергаменте, а потом плюнул на все и просто смыл. Так продолжалось почти целый месяц — рифмы не складывались, слова не подбирались, стихи не получались. Все это время Персиво провел в своих покоях, как в тюрьме: отец наказал его за то, что виконт потерял волчий пояс и не смог убить чудовище из трактира, а убежал от него. Малодушно убежал, как считал отец. Отец постоянно был занят — куда-то уезжал, пропадая до позднего вечера, а когда возвращался — лучшим решением было не беспокоить его. Персиво пытался найти время, чтобы поговорить с отцом о Люсиль, но отец всегда пребывал во гневе — то из-за проклятого пояса, то из-за замка тетушки Кьюнгонды, то еще из-за чего-то… Закрывался в своих покоях и сидел там, никого не впуская. Сегодня отец был особенно зол — вернулся пораньше, но в свои покои не пошел, а ввалился к Персиво. Битый час отец читал виконту нотации, ставил в пример храброго кузена Арно, пересказывал истории дядюшки Амбруаза о том, как Черный рыцарь сам победил нечто ужасное. Персиво же стоял перед ним, болезненно бессловесный. Ему бы приструнить свой страх и, наконец, заговорить о женитьбе на Люсиль, но страх был сильнее его. — Эх, ты! — буркнул, наконец-то, отец и безнадежно махнул рукой. Выйдя в коридор, отец свирепо хлопнул дверью, а Персиво положил голову на руки и застыл у окна, без толку глядя в темный сад, слушая грустное пение сверчков. Ночь была душной, безветренной, ароматы цветов — терпкими, почти пьянящими. Чистое, высокое небо — покрыто миллионами звезд. Сквозь дырочки в тверди небесной ангелы смотрят на грешную землю… Почти месяц прошел с тех пор, Персиво привез Люсиль в замок отца. И за этот месяц он видел её всего несколько раз — когда она за чем-то побегала мимо его окна, выполняя приказания тетушки Кьюнгонды. Отец сделал Люсиль ее компаньонкой, а тетушке пришлась по душе ее услужливость и кротость… Виконт вздрогнул, краем глаза заметив движение среди темных кустов роз. Чуть повернув голову, он зорко всмотрелся в то место и различил контуры крадущейся фигуры. Вор? Первая мысль виконта была о том, что стража прошляпила вора, и он потянулся к мечу… Но, нет — хрупкая фигурка в светлой женской чемизе, из-под косынки выбилась длинная коса. Персиво испугался сильнее: это Люсиль… Но почему не спит она, а ходит ночью в саду? Персиво ловко перелез подоконник и зацепился за крепкие лозы плюща. Виконт быстро спустился вниз — с самого детства сбегал он в сад из окна, по плющу, и привык слезать легко и бесшумно. Люсиль обошла кусты и скользила к выходу для прислуги. В руках она что-то несла, бережно прижимая к груди. — Люсиль! — Персиво окликнул ее полушепотом, и Люсиль замерла в траве, выронив то, что несла. Виконт понял, что испугал ее, и поспешил к ней, чтобы успокоить. Люсиль не шевельнулась — лишь тихо всхлипывала, вытирая руками глаза. — Это я, Люсиль, — подойдя, Персиво мягко коснулся ее холодной руки, а Люсиль, рывком повернув голову, тут же бросилась к нему, крепко обняла и расплакалась. — Тише, — Персиво нежно погладил ее по волосам. — Что ты делаешь ночью в саду? — Миледи Кьюнгонде не спится, — всхлипнула Люсиль, подняв заплаканное лицо с огромными глазами. — Она приказала мне нарвать для нее маргариток… Люсиль вырвалась из объятий виконта, нырнула вниз, быстро собирая то, что уронила. Персиво различил маленькие белые цветы — много, целый букет, Люсиль бережно собирала каждый цветочек, разглядывая, пыталась понять, сломала, или нет. — Миледи Кьюнгонда сказали, что покойный мессир Амбруаз по утрам прносили их светлости маргаритки, — прошептала Люсиль, подобрав все цветы до единого. — Миледи Кьюнгонда просили поторопиться… Люсиль вскочила и хотела убежать, но Персиво схватил ее за плечи, пристально взглянул в глаза. — Люсиль, мы скоро обвенчаемся, и тебе не придется никому прислуживать! — горячо пообещал виконт и прижал любимую к своей груди. — Я завтра же уговорю отца благословить нас!.. — Мне пора, Персиво, — Люсиль отстранилась и убежала, шелестя босыми ногами в траве. Виконт же остался стоять столбом посреди благоухающего сада, под огромной, почти что, полной луной. Над головой сновали верткие летучие мыши, сверчки тянули и тянули свою заунывную песню. Персиво чувствовал себя несчастным трусом и слабаком. А еще — вруном. Он поклялся Люсиль в вечной любви и обещал жениться, но вместо этого сделал ее прислугой своей тетушки. Взбалмошная тетушка гоняет Люсиль даже по ночам, а та, послушная, не спит, исполняя многочисленные капризы. Персиво дал себе слово, что завтра обязательно пойдет к отцу и выпросит его благословение.***
С утра Персиво взял себя в руки. Он почти всю ночь обдумывал, что скажет отцу и не мог заснуть до самого рассвета. Под утро, когда защебетали птицы, виконт собрался идти в покои отца… Присел на лавку, чтобы собраться с духом, и не заметил, как сморил его неодолимый сон. — Всё зависит от тебя, Парцифаль… — в светящейся дымке произнесла Эсклармонда, и ангелы вторили ей тихим, протяжным пением. — Все зависит от тебя… Персиво рывком вскинул голову и замер. Солнце уже высоко поднялось и палило во всю — виконт не понял, сколько он проспал, но полдень, похоже, миновал, а он не удосужился и к завтраку спуститься… Виконт бегом несся по узким коридорам, сбегал по лестницам, оставлял позади анфилады пустых, бесполезных помещений, причудливо подсвеченных лучами солнца, что били в цветные стеклышки витражей. В одно из окон он мельком увидел внутренний двор и прославленного кузена Арно, который усердно тренировался с мечом. Отца с ним не было — виконт побежал дальше, пока не услыхал сердитый голос, гремящий в одном из залов. Персиво подкрался к закрытой двери на цыпочках и замер, вслушиваясь. Отец и сегодня разгневан — не время его беспокоить… В груди снова собрался комок, и захотелось отступить. Но ведь, сколько можно откладывать? Он сделал Люсиль предложение еще в деревне, клялся, что отец их благословит, а сам? Виконт слегка приоткрыл массивную дверь — осторожно, чтобы не заскрипела — и протиснулся в щель. Никто не заметил Персиво — хоть в зале и было много народу. У дальней стены высились всегда равнодушные солдаты, чуть поодаль топтался со свитком Жак, а отец — тот свирепо нависал над кем-то, кто скукожился перед ним на коленях, дрожа от страха. Персиво узнал беднягу: помощник губернатора Дюрана, мосье Прюво. Мосье Прюво крайне отличался от мосье Дюрана: нервный, худосочный господин, который всегда забывает снять шляпу, оказавшись в помещении. Он и сейчас забыл, и переминался с колена на колено в коричневой шляпе с широченными полями и пышным пером. Отцу же было на шляпу плевать — он даже не глядел в сторону помощника губернатора, а заходился гневным рычанием, обратив взор к витражам в высоком и узком окне. — Я… не знаю… — овцой проблеял мосье Прюво, дрожа и задергивая длинным носом. — Врёшь, собака! — взрычал отец, а ближайший солдат кольнул мосье Прюво мечом для острастки. — Ай… — тот заныл, а отец, наконец-то, повернул к нему перекошенное злостью, багровое лицо и свирепо рявкнул, топая ногами: — Ну, а кто, кто тогда знает? — Ключница… — глупо булькнул мосье Прюво — точно так же, как сам виконт булькал, когда охотники пытались добиться от него предположений о том, кто мог дать мосье Дюрану волчий пояс. — Разберёмся с ключницей… — пробубнил отец, схватив себя за бороду. — Но позже. Сейчас ни на что нет времени, черт… Так, ладно, в темницу его, а потом — на плаху! — кровожадно распорядился он, а мосье Прюво разрыдался в голос, бросился лицом в пол, вымаливая пощаду. Цветные блики витражей превратились в зловещие огни сатаны, никто не шевелился, глазея на помощника губернатора, как тот валяется у отца в ногах. Отец лишь пнул его, будто собаку, и злобно плюнул. — Какое обвинение ему написать? — робко подал голос Жак, стараясь смотреть в пол, чтобы не вызвать на себя гнев господина. — Катаризм! — постановил отец, психически дернув бороду. — Я не хочу, чтобы здесь поднялась паника из-за вервольфов, ведьмаков и остальной швали. Охотники его святейшества постреляли нечисть — и хорошо. Держите языки за зубами, а то нам не миновать новых бунтов! — Да, мессир, — солдаты и Жак кивнули одновременно, как куклы на веревочках трубадура, но мосье Прюво громко заорал, пытаясь обнять сапоги отца: — Богом клянусь, я не катар! Я католик! Католик!!! — Черт, да успокойте его, — фыркнул отец, и один из солдат врезал мосье Прюво оплеуху, оглушив. Персиво решился выйти лишь тогда, когда они уволокли опального Прюво и исчезли, оставив отца одного. Отец устало навалился на спинку единственного в замке кресла¹ и глядел в потолок, на фрески с ангелами в облаках. — Ну, и чего тебе? — буркнул отец, когда виконт попытался приветствовать его по этикету. — Отец, я нашел свою любовь, — робко начал виконт, не замечая, как топчется и дергает длинные пришивные рукава. — Ну, и чей же портрет ты увидел на этот раз? — отец как всегда, не воспринял всерьез и сипло засмеялся. — Я больше не смотрю на портреты, — тихо возразил Персиво, заставляя себя глядеть на отца, а не в пол. — Я люблю Люсиль и хочу жениться на ней… Мессир Д’Лоран подавился смехом и принялся натужно кашлять, колотя кулаками подлокотники. Хрясь! — кулак отца обрушился со страшной силой, и деревянный подлокотник, не выдержав, треснул и брякнулся на пол. — Ну, знаешь… — граф вскочил на ноги и забегал по залу, повторяя свое «Ну, знаешь» десятки раз. Персиво попятился подальше, воткнулся в стену и застыл. Нужно подождать, пока отец успокоится — и помолчать. — Ну, знаешь… — в который раз изрыгнул мессир Д’Лоран, застопорившись напротив сына, от которого у него всегда одни проблемы. — Я уже привык ждать от тебя беды, но такого я не ожидал… Отец ошалело моргал и скрежетал зубами, махал кулаком и громко топал, но Персиво не шевелился перед ним. Он решил быть твердым, ведь он обещал Люсиль, что женится, и он обязан жениться на ней по воле Божией. — Я уже наплевал на то, что ты потерял проклятый пояс, — шипел отец, то бороду свою выдергивая по волоску, то взмахивая руками. — Потому что фон Кам вообще не имел права тебе его давать! Я смирился с тем, что из тебя никудышный рыцарь — я даже не заикнусь больше о том, чтобы отправить тебя в какой-нибудь еще поход! Персиво молчал — ждал, пока отец выговорится и разрешит ему вставить словцо. Похоже, он охрип, пока орал на мосье Прюво: не орал более, а шипел, хрипел, сипел и кашлял поминутно, вытирая губы кулаком. — Но жениться на крестьянке — это уже чересчур! — выплюнул отец, злобно качая головой. — Я и так был великодушен: приютил ее в замке, хотя мог бы выкинуть, как щенка в первый же день! Вот что! — определил он, больно ткнув виконта пальцем в лоб. — Завтра же твоя крестьянка отправляется назад! У нас знатный рыцарский род, каждый твой предок брал в жены знатных дочерей! Я не могу позволить тебе мезальянс! Ни-ког-да! Отец всем своим видом давал Персиво понять, что тому даже бесполезно просить — даже рот открывать бесполезно… Но виконт нашел в себе титанические силы. — Нет, — он позволил себе возразить отцу. — Что? — отец сейчас же взвился, взрычал, сорвавшись на сип, замахнулся кулаком. — Можешь бить — я ее люблю! — настоял виконт, без тени страха глядя в налитые кровью, бешеные глаза отца. — Я согрешил с ней и теперь обязан жениться по совести и по воле господа. Виконт и сам удивился своей прыти: раньше ни за что бы не решился дерзить отцу, покорно согласился бы с любым его решением… Может, охота на нечисть на него так повлияла? — Ну, послушай, сын, — граф внезапно сменил гнев на милость и даже повесил улыбку на свое всегда свирепое, покрытое шрамами лицо. — Я… Я тебя понимаю, все мы не без греха, — и вместо затрещины похлопал Персиво по плечу. — Крестьяночки всюду хороши — этого у них не отнять. Я тоже не исключение… — он сипло хохотнул и вернулся в любимое кресло, жестом пригласив виконта сесть на лавку перед собой. — Но, не переживай ты так — согрешил маленько — сходи на исповедь, и забудь об этом! Тем более, что индульгенция на твое имя уже куплена — епископ Франциск даже епитимью не станет на тебя налагать! Улыбка отца показалась Персиво нехорошей. Ерзая на лавке, виконт невольно ощущал под собою адский котел — даже отец пытается уговорить его отказаться от Люсиль и толкает на путь греха. — Я читал твои стихи, — внезапно заявил отец, и Персиво прошиб холодный пот. Он годами искусно прятал все свои пергаменты, скрывал их и в библии, и в свитках рыцарских сказов, и даже под коврами. Но отец нашел — и почему-то не сжег в печи, а прочитал и так же аккуратно положил на место. Персиво и не заметил этого… — И знаешь, сын, они хороши! — с необычным для себя дружелюбием похвалил отец… И взгляд его стал необычным, теплым, а под глазами собрались странные морщинки. Отец улыбался ему впервые за много лет. И впервые похвалил — за стихи, не за добродетели рыцарей… — Знаешь, сын, я и не хотел, чтобы ты связывался с фон Камом, — отец вздохнул, и лицо его сделалось грустным. — Он очень странная и опасная тварь — никогда не поймёшь, что у него на уме. Он ненавидит людей — даже если он тебе улыбается, всегда держит камень за пазухой, черт! Но традиция нашего рода требует, чтобы все мужчины были охотниками на нечисть, будь она неладна! Персиво изумился словам отца: фон Кам вовсе не показался ему подлым — наоборот даже, более человечным, чем остальные. Он не убивал ради убийства: пожалел рыжую крестьянку, и горбуна Гуго не тронул. Даже Эдуару подарил кошель, хотя мог бы зарубить. Однако виконт промолчал: не хотел залить отца лишними вопросами, которые он не любит. — Этот шельмец не сунет носа в город, и хорошо… — пробурчал отец, пнув отломанный кусок подлокотника. — Надо же — заставить моего сына охотиться по-настоящему! — А? — Персиво не расслышал бурчания, и решил переспросить, но отец сейчас же громко кашлянул и перевел разговор на другое. — Ты знаешь, сын, в твои годы я был таким же ветреным: влюблялся, пел серенады под окнами, мечтал дракона победить! — выкрикнул он нарочито громко и снова захохотал — фальшиво как-то, будто бы думал о чем-то своем. — Ты? — вырвалось у Персиво… И вместе с тем появилась надежда: возможно, отец поймет его любовь к Люсиль и даст благословение? — Представь себе, — кивнул отец и снова пнул отломанный кусок — слишком сильно, он улетел под стол от пинка и исчез за низко висящими складками скатерти. — Но потом повзрослел и понял, что мне на роду начертан путь феодала! Впрочем, как и тебе… Я решил вот, что! — отец наклонился вперед и испытующе посмотрел на Персиво. — Никакой больше охоты — в этом деле ты себя достаточно проявил. Тебе пора жениться, сынок! — Я уже выбрал невесту, — твердо сказал Персиво и посмотрел на отца — испытующе. — Я женюсь на Люсиль, отец. — Э, нет, так дело не пойдет! — отрезал отец, сурово сдвинув брови. — Ну, впрочем, если ты хочешь — твоя девица может остаться у нас навсегда. Оставим ее в служанках, дадим постоянное довольство — ты же знаешь, твоей тетушке она приглянулась. Ты всегда сможешь к ней… захаживать… По делу, то есть! Но жениться ты должен на даме дворянских кровей! И родить мне достойных наследников! — отец стукнул кулаком по целому подлокотнику, и Персиво ощутил себя раздавленной букашкой. Будто бы он физически ростом с муху, и кулак обрушился ему на голову. — Сынок, — отец продолжал как ни в чем не бывало, не замечая, как изменилось лицо Персиво. — Старина Лев² был мне хорошим другом, да покоится он с миром. Лучшего короля я на своем веку не знал… Ты знаешь, сынок, как хороша его племянница? Миледи Аделин — благочестивая дева, на выданье! Отец хитро прищурился и даже подмигнул, алчно потирая руки. Решил породниться с королевской семьей… Надежда Персиво разбилась, будто хрупкое яйцо соловья, которое, выпав, ударилось о камень. — Когда я вынес его величество из боя на своем горбу, — хохотнув, отец постучал себе кулаком по загривку. — Он взял с меня обещание, что я женю тебя на миледи Аделин! Мне кажется, сейчас самое время его исполнить! — Но… — Персиво попытался воспротивиться, однако отец его мышиный писк даже не услышал. — Третьего дня в честь дня рождения его величества устраивают пир! — радостно продолжал мессир Д’Лоран, даже не глядя на кислого сына. — Я считаю, это отличная возможность познакомить тебя с твоей невестой, сынок! А там и свадьба не за горами! Радуйся, сынок, шанс породниться с королевской семьей выпадает раз в сто лет, и ты этот шанс заслужил!***
Рыночная площадь была переполнена людьми. Торговцы, купцы, мещане, воры, цыгане, скоморохи, одинокий храмовник на вороном жеребце — все они молчали и стояли почти неподвижно. Посреди площади соорудили страшный помост — с ночи стучали молотки, да рядчик плотничьей артели ругался, подгоняя рабочих. К утру шум утих, рабочие разошлись — эшафот был готов, и плаха на нем ждала палача. Солнце поднималось, превращая утренюю прохладу в зной, а зевак становилось все больше. Горластый, одетый в особо пестрый наряд глашатай объявил, что сегодняшним утром слетит голова помощника губернатора. Обыватели любят зрелища — они плотно окружили эшафот, шептались, бубнили. Дети, соскучившись стоять, хныкали и тянули матерей прочь, собаки лаяли, ржали лошади. Никто не уходил — люди заглохли и замерли, когда со скрежетом и лязгом въехала на площадь массивная клетка. Солдат на козлах похлестывал фыркающую лошадь да бранился, разгоняя зевак, которые оказались у него на пути. За клеткой зловещей вереницей тащились монахи, опустив к земле свои лица. Персиво ерзал, сидя на возвышении для господ, около отца, и с долей ужаса глядел на измученного, избитого мосье Прюво. Бывший помощник губернатора, одетый в нищее рубище, сидел, подобно зверю, на грязном полу клетки и плакал навзрыд, взвизгивал, умолял отпустить его. — Я католик! Поверьте мне, я католик! — истерично вопил мосье Прюво, выдирая редкие волосы. Персиво осторожно взглянул на отца, на тетушку Кьюнгонду, на кузена Арно. Все трое казались равнодушными и злыми — смотрели свысока, как и подобает господам. Даже тетушка — и та осталась бесстрастной, когда несчастного мосье Прюво солдаты выволакивали из клетки, тащили под улюлюканье толпы на эшафот и прижимали к плахе. Бедняга панически вырвался и безумно кричал, но вместо жалости кто-то из зевак швырнул в него тухлое яйцо. Хохот и улюлюканье стихли, когда в окружении черных монахов на эшафот поднялся палач. Пугающий тип с неясным прошлым носил маску всегда — прятал лицо даже в трактире. Кажется, его остерегается сам отец… Воображение невольно рисовало виконту на месте этого рослого и невероятно крепкого человека богомерзкую тварь, вроде фон Кама. Жак передал глашатаю свиток, и тот, громко дунув в рог и откашлявшись, принялся зачитывать несчастному смертный приговор. — Я католик! — взвизгнул безумный от ужаса мосье Прюво, подняв голову с плахи, но палач его свирепо прижал. — Воровство из казны, укрывательство гильдии воров, незаконный сбор налогов в свою пользу, пособничество и шпионаж в пользу катаров! — глашатай самозабвенно распевал обо всем, что вменили в вину помощнику губернатора. Стоя на отдельном возвышении, глашатай чинно перекручивал свиток и все орал, орал. Мессир Д’Лоран боялся бунтов. Ему постоянно доносили, что народ ропщет из-за непомерных налогов… Да он и сам понимал, что выглядит зарвавшимся тираном в глазах людей. Однако у него не было выбора. Епископ Франциск пригрозил графу обвинением в ереси, если тот не внесет лепту в крестовые походы против проклятых катаров. Но мессир Д’Лоран поиздержался: досрочно выкупил Персиво из пажей, кругленькую сумму отвалил фон Каму — за репутацию охотника для сына… С тех пор, как Папа начал гонения на все «богомерзкое» — охотник вконец оборзел: палец о палец не ударит без суммы, за которую можно небольшое имение приобрести. Мессир Д’Лоран торопился устроить свадьбу Персиво с миледи Аделин — на которую тоже придется хорошенько потратиться. Однако епископ не отставал со своей лептой — и мессир Д’Лоран сам приказал Прюво и Дюрану собирать дополнительные налоги, чтобы на лепту накопить. Внешне мессир Д’Лоран казался невозмутимым и грозным: суровый господин, правящий железной рукой. Однако, он зорко наблюдал за реакцией толпы и тихо радовался: народ ликует, славит его за то, что казнил поборника, угнетателя, еретика… Значит, все хорошо, репутация графа спасена, и его земли пока не повторят судьбу Лангедока и Нарбонны. Слушая пафосную речь глашатая, которую они с Жаком сочиняли весь вчерашний вечер и добрую половину ночи, мессир Д’Лоран решил больше не оплачивать войны с катарами и не участвовать в них. Раз уж епископат позволил фон Каму разносить крепости еретиков — пускай он и дальше разносит и выдает богомерзкое ведьмовство за божье провидение. — …а посему указанный выше мосье достоин смерти и подлежит казни через отрубание головы! — закончил потный от натуги и зноя глашатай, опустил свиток и уставился на палача, как тот достает из кармана грязного фартука точило и деловито точит топор на публику. — Я не виноват! Помилуйте, это неправда! — взвился мосье Прюво, но солдаты скрутили его и снова прижали, а один дал пинка. — Молись перед смертью! — напутствовал один из монахов, поднеся к бледному лицу осужденного большой крест. Мосье Прюво что-то сдавленно пищал, ворочаясь в руках солдат, монахи молились, а палач лишь ждал, когда можно будет пустить в ход топор. — Привести приговор в исполнение! — заревел мессир Д’Лоран, повелительно взмахнув рукой, и палач тут же размахнулся и рубанул. С мокрым хрустом отточенная сталь рассекла человеческую шею, и голова мосье Прюво покатилась по неструганным доскам. Кровь фонтаном хлынула на плаху, а тело обмякло, повисло безвольно. Люди в толпе разразились криками одобрения, подпрыгивали и радостно махали шапками, некоторые даже подбрасывали их вверх. Только храмовник молчал, сидя на коне, а потом — развернул его и ускакал. — Фи… — Персиво услышал, как тихо фыркнула утонченная тетушка, отведя взгляд от кровавого трупа. Кузен Арно, наоборот, глазел, широко распахнув глаза. Возможно, он едва держит себя в руках, опасаясь захлопать в ладоши вместе с челядью и мещанами. Внешне казалось, что Черный рыцарь с чудовищем на гербе — кровожадный любитель казней… Никто и подумать не мог, что несчастный Арно мучительно проглатывает рвотные позывы. — Всем разойтись — казнь окончена! — рявкнул отец и первым ушел с помоста, показав, что больше не будет зрелищ, и всем лучше вернуться к своим делам.2.
Мосты жалобно трещали, с трудом выдерживая вес многочисленных карет, а стражники уже устали кланяться уважаемым господам, что прибывали и прибывали на остров Сите³. Пыля, кареты бесконечной вереницей тянулись к замку королей. Отец выбрал лучшую из своих карет — восьмиместную, дубовую и отделанную настоящим золотом. Очень тяжелая, медленная, да и для разбойников — лакомый кусок… Однако отец лучше впряжет пятерку коней да возьмет свиту солдат, чем позволит жениху кузины короля явиться в неприглядном виде. Персиво в фиолетовом костюме чувствовал себя шутом — яркий такой и весь в каких-то бренчащих цепочках. А пришивные рукава пышные настолько, что руки почти невозможно поднять. Отец постоянно оправлял на виконте оборки или чистил, больно хлопая. — Так, готово, — повторял он и снова принимался что-то оправлять. Напротив виконта гордо восседала тетушка Кьюнгонда, около неё — угрюмо отвернулся к окну кузен Арно. По своему обыкновению Черный рыцарь был весь в черном, с золотым гербом-чудовищем на груди. Однако под бархатным костюмом хорошо виднелось его круглое брюхо да сутулая спина. Тетушка Кьюнгонда раздраженно шипела на него — до виконта долетали обрывки фраз. Что-то, что он обязан найти на этом пиру себе невесту, а то пропадет в бобылях… По левую руку от тетушки пристроилась Люсиль — молча сидела на краешке сиденья, положив руки на колени. Платье компаньонки и атласная лента в волосах куда проще дорогого наряда тетушки, но виконту Люсиль и в нем казалась принцессой. Косы ее на солнце отливали золотом — почти что как у Эсклармонды, да и вся она, такая нежная и хрупкая — как ангел — вовсе не похожая на грубых грязных крестьянок. Люсиль глядела только вниз — всю дорогу на вышитые туфли, которые тетушка Кьюнгонда дала ей только для пира. Но и Персиво не смел взглянуть ей в глаза: он едет с ней в одной карете — едет за другой невестой. Он ее предал. Внезапно карету дёрнуло, и она застопорилась, заржали недовольные кони. — Почему не едем? — с раздражением крикнул отец, высунувшись в окно. Он видел лишь множество других стоящих карет и от этого злился все больше. — Затор, ваша светлость, — негромко ответил пожилой кучер, за годы работы привыкший быть спокойным. — Черт… Жак, посмотри, что там! — сурово распорядился отец, и оруженосец проворно спрыгнул с подножки, побежал вперед. — Слушаюсь! — выкрикнул он на бегу, догадавшись, что позабыл крикнуть раньше. — Поправьте мне причёску, Люсиль! — надменно потребовала тетушка Кьюнгонда, подергав толстую косу, что выбилась из-под ее высоченного убора. — Да, миледи, — послушно кивнула Люсиль, и сейчас же с удивительной ловкостью привела в порядок сложную причёску, поклонилась и села на место. — Превосходно! — самодовольно фыркнула тетушка Кьюнгонда, критически осмотрев отражение своего щекастого лица в дорогом арабском зеркале. Персиво удивлялся мягкости Люсиль: она тихо и покорно приняла роль служанки, ни разу не потребовала от него женитьбы, послушно выполняла все тетушкины капризы, даже если та желала странного. Маргариток среди ночи, например, или льда в знойный полдень — Люсиль неслышно выходила в сад и рвала маргаритки, или спускалась в подвалы, откалывать от лёдника куски льда. После того, как погиб дядюшка Амбруаз, а его замок пришлось кому-то отдать в счет гигантского долга — тетушка Кьюнгонда весьма изменилась.***
На мягких шелковых подушках сидела, вздыхая, юная дева. Не замечала она помпезную роскошь вокруг себя: ни шелка, ни золото, ни бархат ее не радовали, и взгляд печальных глаз был обращен в открытое окно. В высокой башне из окна виднелось лишь безоблачное небо да свободные ласточки, что носились в нем с писклявыми криками. Проворные служанки притащили огромное, тяжелое заркало, но красавица на свое отражение и не взглянула, угнетенная страданием, понятным только ей. Сегодня она увидит того, с кем обручена с рождения… И ее жизнь остановится, ведь маркиза Аделин уже влюблена в другого. Пожилая кормилица Сильвия старательно расчёсывала ее длинные и густые волосы, служанки неприятно дергали, укладывая их в замысловатые косы. Господь за что-то наказал ее мать, послав ей рыжеволосую дочь — Аделин всю жизнь носила неудобные уборы, скрывая от народа цвет своих волос. Служанки медленно облачали ее в дорогие платья, расшитые заморскими птицами, нашивали длинные рукава, пристраивали на голову высокий колпак с пышными бантами и летящим шлейфом. Бедняжке предстоит мучиться в этом душном наряде весь день до вечера — а королевский звездочет предсказал на сегодня жару… Ни один волосок маркизы не должен быть виден — служанки максимально подняли ее косы и туго затянули ленты на колпаке, чтобы он, ни приведи господи, не свалился. Кормилица принесла украшения из византийского зерненого золота: круглые серьги, которые больно оттягивают уши, толстые цепи и широкие браслеты. Аделин покорно позволила все это надеть на себя — у нее не было выбора: кузина короля обязана всегда выглядеть прекрасно. Со вздохом маркиза взглянула на высокую клетку в углу своих покоев. Две пестрые пташки в ней сидели безмолвно, уныло прижавшись друг к дружке. Отец привез их из крестового похода — поймал в далекой стране еретиков — и говорил, что их голоса подобны пению ангелов. Однако Аделин ни разу не слышала, чтобы эти создания пели… Аделин давно привыкла не показывать никому своих чувств — даже кормилица, и та предана строгой матушке, и не должна знать, о чем она грустит. — Вы свободны, — маркиза сухо отослала суетливых служанок и нехотя поднялась с мягких подушек. Мимолетный взгляд в зеркало вовсе не поднял ей настроение: никакой богатый наряд не скрасит участи замужества с нелюбимым. Служанки семенили прочь — осталась только Сильвия, обязанная не отходить от маркизы ни на шаг. Аделин приблизилась к окну и выглянула наружу, позволив вольному ветру обдуть свое лицо. Далеко внизу зеленел королевский сад, а за ним — раскинулись неведомые дали, которые она, пленница высокой башни, с детства привыкла видеть лишь из окна… И выдумывать чудные истории о том, как с небес спускается крылатый дракон и уносит ее за семь морей, в страну, где живут одни лишь феи… — Немедленно закрой окно! — строгий голос матушки холодным вихрем ворвался в ее сказку и разогнал всех фей… — А? — маркиза рывком обернулась, трогая руками высокий убор: не сорвался ли от сильного ветра? Матушка со злостью захлопнула дверь и прошла вглубь покоев, придерживая пурпурную котту изящной рукой. Господь милостиво сохранил ей тонкую фигуру и нежную кожу — матушку по ошибке принимали за девицу, на ней часто замирали взгляды многих знатных наследников. — Что ты делаешь?! — громыхнула матушка, заперев высокую раму, и солнце заиграло в витражном стекле, оживляя цветное изображение того самого дракона, который уносит в сказку. — Ветер испортит твой убор, а тебе все равно, потому что ты — раззява! Народ увидит, что ты рыжая!.. Матушка шипела, будто злая змея, а юная маркиза перед ней уныло топталась. Аделин знала, что матушка невзлюбила ее за рыжие волосы. И за свой страх перед епископом Франциском: епископ обязательно решит, что она согрешила с дьяволом и родила ведьму. Отец тоже боялся епископа, желал быстрее выдать дочь замуж и избавиться от нее. И лишь одному Жан-Пьеру было безразлично, какие у нее волосы — только ему Аделин могла открыть свою душу, только с ним смела мечтать она о полете на драконе и феях… — И что ты стоишь, Сильвия? — матушка напала на кормилицу, и та попятилась, выронив расческу и ленты, которые не пригодились. — Глупая гусыня! Ты уверена, что спрятала все волосы маркизы? — Да, миледи… — прошептала Сильвия, боясь отправиться на плаху за то, что не угодила вздорной госпоже. — Глупая гусыня! — ворчливо повторила матушка, скрупулезно осматривая голову Аделин — она своими руками прятала под убор каждый ее волосок и еще туже затягивала ленты, не замечая, что из глаз дочери льются слезы. — Кузина короля всегда должна выглядеть прекрасно! — натянув фальшивую улыбку, изрекла герцогиня, еще раз осмотрев причёску Аделин и убедившись в том, что она идеальна. — Идем — гости ждут! — приказав, матушка развернулась и быстрым гордым шагом направилась к двери. Аделин ничего не оставалось, как плестись следом за ней и без толку разглядывать заморских птиц, вышитых золотом на ее котте. Почему господь к ней так жесток? Почему ее возлюбленный — не феодал и не рыцарь, а всего лишь, паж во дворце?***
Каретный двор был весь забит, что немало злило отца. Кучер едва нашел свободное место, чтобы пристроить карету, и сейчас же побежал навешивать кормовые сумки на морды лошадям. — Сын, ты все запомнил? — ворвался в сознание виконта голос отца. Персиво глупо кивнул, хотя сам пропустил мимо ушей все занудные наставления. Для чего ему знать, как вести себя с дамой, жениться на которой он не станет? Даже к лучшему будет, если эта маркиза отвергнет его. — Тогда поторопись! — отец больно пихнул его локтем и с удовольствием покинул душную и тряскую карету. Персиво видел, как он, выпрыгнув на булыжник двора, потягивается, разминая затекшие от сидения мышцы. Вслед за отцом выбрался Арно — кузен немедленно подтянул живот и и вскинул голову, приняв неустрашимый вид Черного рыцаря. Виконту мешал костюм — он едва не упал, выбираясь, потому что новые шоссы⁴ не давали как следует ногу поднять. Мимо галопом промчался вороной жеребец — Персиво зачем-то повернулся ему вслед. Всадник в развевающемся черном плаще лихо втиснул скакуна у коновязи, соскочил на мостовую и… Виконту показалось, что мессир широким шагом направился к ним. Что-то знакомое скользнуло в его высокой фигуре, в уверенной твердой походке. Дурное предчувствие укусило виконта, стоило ему разглядеть этого человека получше: на королевский пир для чего-то приехал фон Кам. Выглядел он весьма странно: холеный и абсолютно трезвый, белесые волосы безупречно пострижены по этикету и аккуратно зачесаны назад. Да и костюм на нем новый, с причудливыми вставками из черной чешуйчатой кожи, со множеством металлических клепок и пряжек. А на ремне, поддерживавшем плащ, виконт заметил целых четыре герба. На шаг опередив Люсиль, фон Кам со слащавой улыбкой протянул руку тетушке Кьюнгонде, а та тут же за нее схватилась. — Прошу вас, миледи, — учтиво произнес он, помогая даме спуститься по узким ступенькам откидной лестнички. — О, вы так галантны, мессир! — пропела тетушка, пытаясь кокетливо заглянуть ему в глаза, но фон Кам отвернулся. Всклокоченная грива и драная одежда делали охотника похожим на чудовище. Однако, сбросив этот нарочитый «ведьмачий» образ, фон Кам превратился в обычного феодала, которых тут сегодня пруд пруди. Персиво и не узнал бы его вовсе, если бы охотник не подошел. — Приветствую вас, мессир граф, — фон Кам учтиво поклонился, соблюдая этикет. — Виконт, — добавил он, наградив Персиво небрежным кивком. — Оу, Черный рыцарь! — недобро ухмыльнулся охотник, пригвоздив кузена Арно ехидным взглядом. Арно стоически выдержал его взгляд — лишь поклонился в ответ с безликим словом «мессир». — Что ты здесь делаешь? — крайне изумился отец, отступив на шаг, и даже потянулся к мечу. Суровый взгляд выдал его неприязнь, хотя отец и пытался сохранить спокойствие и казаться вежливым на людях. — Помилуйте, мессир, — примирительно улыбнулся фон Кам, не обращая никакого внимания на недовольство отца. — Я всего лишь хочу, чтобы вы представили меня его величеству, как вашего друга… — Тебя? — отец грозно сдвинул густые поседевшие брови и сделал агрессивный шаг к фон Каму, наполовину обнажив свой меч. — Что ты забыл при дворе? — Я не стану драться, мессир Д’Лоран, — фон Кам не сводил с лица дружелюбной улыбки, выставил вперед раскрытые ладони в примирительном жесте. — Вы сами сетовали на то, что ее величество обложила вас налогами и накрутила долги, не так ли? — Ну, да, — отец сдался и отцепился от меча, уставился куда-то мимо фон Кама, а тот негромко продолжил, торжествуя победу: — Епископ Франциск дал мне задание во всем разобраться, а как я это сделаю, если не появлюсь при дворе? — Хорошо, уговорил, — без особого желания согласился отец, медленно двинувшись к широким воротам замка. — Как тебя хоть зовут? Отец сварливо осведомился, а Персиво только сейчас понял, что имени охотника ни разу не слыхал. Другие звали его просто фон Кам, будто бы этот человек и вовсе безымянный. — Представиться полностью? — с ухмылкой уточнил охотник, а отец сердито кивнул, выплюнув негромко: — Ну! — Рашид Ильнур Аббас Эрих Йохан… — охотник принялся с самодовольным видом перечислять свои имена, заставляя отца недоумевать. — Аль-Хира, барон фон Остен-Мюнсдорф, граф фон Кам Четвертый, — ухмыляясь, закончил он и желчно добавил: — Запомнили, мессир? Поразительно: обычно богомерзких Пауками да Змеями зовут. Ну, может быть, Крысами еще. А тут и барон тебе, и граф… — Четвертый, — проворчал отец, не глядя в его сторону. — Ты еще и чертов сарацин! И где ты только взялся такой? — Отец был к матери весьма лоялен, — хохотнул охотник. — И не настаивал на том, чтобы она отреклась от своей веры. Мессир Д’Лоран не так уж часто видел этого охотника — и каждый раз его лицо было наполовину закрыто лохмами. Но когда он убрал их — граф сразу узнал утонченные фамильные черты рода Готфрида… Готфрид Кудрявый фон Кам — легендарный римлянин, соратник Оттона Великого (5) и поборник веры, одним из первых поклялся мечом и молитвой защищать христиан от происков дьявола. Все его потомки — охотники и ревностные католики… Как только одного из них угораздило жениться на сарацинке? — Черт подери, как нужно было согрешить, чтобы в таком благочестивом роду родилось… ты? — ворчал отец, шагая к широким воротам, у которых скопились уважаемые господа. — Или ты сорок девятый сын (6), черт бы тебя подрал? — Четвертый! — ехидно парировал фон Кам, подмигнув миледи Кьюнгонде, которую учтиво поддерживал за руку. — Миледи, вы в этом наряде восхитительно выглядите! Люсиль тихо шла позади миледи и несла ее шлейф. Она научилась не показывать своих чувств: понимала, что среди дворян она никто и недостойна виконта. Перед собой Люсиль видела широкую спину охотника — и ее одолевал безотчетный страх перед этим уродливым существом. Для чего вообще посланец Зверя носит крест и мнит себя воином господа? Она видела, что он сделал с разбойниками в лесу: как бы невзначай напомнил им о молитве, и бедняги молились, как заведенные — сутки, и двое, и трое.