1.
Мессир Д’Лоран мучился весь день. Охотников он разогнал, от епископа — никаких вестей… Да еще и эта спина. Поясницу тянуло, да разгибаться было так трудно, будто бы вколотили кол. Жак монотонно бурчал, называя фамилии и достоинства тех, кого возможно было бы назначить на губернаторские должности. Мессир Д’Лоран же ерзал в кресле и все пропустил. — Думаю, стоит отложить это на потом, — прокряхтел граф, подозревая, что покинуть кресло не сможет, скрючило его. — Как изволите, — поклонился Жак, свернул свитки, педантично убрал их в футляр и исчез за дверью. Мессир Д’Лоран не знал, за что хвататься: ехать ли к епископу, ждать ли от него ответа, или брать все в свои руки, пока не поздно? Лангедокский еще ползает под носом — ух, не зря зачесался Каркассон, далеко не зря пытался натравить на него аж фон Кама. Луна уж поднялась, но мессир Д’Лоран заставил себя выждать еще немного, прежде чем отправиться к Полю, в трактир «Драконий Окорок».***
Мессир Д’Лоран выжидал не зря — в такое людное место, как трактир, за информацией стоит приходить перед закрытием, когда пустеют столы, а пьяные завсегдатаи уже храпят. Погода этой ночью пришлась графу по вкусу: сухо, дождя нет, и нет туч, убывающая луна светит еще ярко, и конь не спотыкается. А вот и «Драконий Окорок» — графа всегда забавляла эта вывеска с тощим рыцарем и кубастым драконом, да легенда о том, что когда-то на этом месте якобы убили настоящего дракона… По легенде чудовище одолел Белый рыцарь — воин господа, который позже погиб в битве с настоящим демоном. Одни говорят, что это был сам Готфрид Кудрявый. Другие — что какой-то его неизвестный племянник. На коновязи пофыркивали всего две лошадки — и это прекрасно: меньше народу, больше проку от разговора с трактирщиком. Присоседив к ним своего жеребца, граф толкнул добротную дверь и оказался внутри. Трактирщик Поль уже успел погасить большую часть факелов — только два оставил, погрузив просторный и пустой зал в полумглу. На бревенчатых стенах висело множество каких-то разнообразных рогов: оленьи, лосиные, попросту козьи — они бросали зловещие тени, здорово похожие на чертей. Поль убирался, методично протирая рогожей стойку, подносы, кружки — он слывет заправским чистюлей, убирается, убирается до посинения. Трактирщик поднял усатую голову, едва граф отворил дверь и задел колокольчик. — О, мессир! — Поль поклонился и опустил на время ту кружку, которую старательно тер. — Доброй ночи, — угрюмо буркнул мессир Д’Лоран и плюхнулся за ближайший стол. Проклятая спина его терзала — не развернуться, и правую ногу больно поднять. — Мне сегодня повезло: тут не было драки, — прошелестел Поль и скользнул к столу графа. Он принялся протирать с него жирные плюхи и липкие лужи эля, около которых валялись захмелевшие мухи, однако мессир Д’Лоран знал: он приблизился в ожидании секретного разговора. Граф огляделся: все столы свободны, кроме двух — на которых храпят те, кто не смог выйти на своих двоих. Над всклокоченной башкой одного из них встрял в стену здоровенный кинжал, а над другим нависали рога… Разлапистые такие — Поль любит прихвастнуть, будто бы они — лешачьи. Хотя, скорее всего, он их в лесу по осени нашел — сбросил какой-то матерый лось. — Люди боятся, что волна восстаний из Лангедока докатится и до нас, — опасливо прошептал Поль, присев за стол напротив мессира Д’Лорана. Он все протирал и протирал одно и то же место на дырявой столешнице, а его худые пальцы мелко дрожали. — Что ты слышал о мосье Дюране? — мессир Д’Лоран решил не начинать издалека: «ноги» волчьего пояса растут именно от этого пройдохи, почему бы не спросить напрямую? — Ходят слухи, что покойный мосье губернатор потворствовал катарам, — буркнул трактирщик, а мессир Д’Лоран терпеливо слушал каждое слово. В людской молве часто находятся крупицы истины. — Знаете, мессир, он как-то приходил сюда не один, — шепот Поля сделался едва слышным, он подался к графу поближе. Мессир Д’Лоран превратился в слух: а вдруг скользнет нечто об этом «Звере»? — Приводил мосье Прюво и еще какого-то типа — толстого такого, но лица я не увидел: он все время кутался в платок, — шепнул трактирщик, указав пальцем на стол. — Вот тут сидели, где мы сейчас. — О чем говорили, ты слыхал? — осведомился граф, подозревая, что рановато отправил Прюво на плаху — надо было приплатить его святейшеству, чтобы тот устроил над ним ведовской процесс. — Что-то про инквизицию, что от нее не стало житья, — негромко ответил Поль. — Раньше народ был терпимее к святым отцам… Но после того, как поползли слухи, что рыцарь, сумевший сломать ворота Монсегюр — ведьмак, а не посланец господа, многие стали роптать… — Поль вновь перешел на заговорщицкий шепот, изредка поглядывая вокруг, дабы не нарваться на «ушастую стену». Пьянчуги-то храпят, распластавшись на заляпанных столах. Но хвала господу, если наибольшей проблемой окажется вышибить их прочь и отмыть столы. Когда авторитет церкви шатается — шпионы повсюду. Мессир Д’Лоран помалкивал о Монсегюр: он был на осаде и прекрасно знал, что Франциск загнал на стены крепости своих охотников, дабы показать «силу воинов господних». Ну, охотники, как всегда, перегнули палку с «божьими силами». Епископ Франциск зарвался — Папа скоро взбесится и предаст прохвоста анафеме. — Кажется, они кого-то ждали тут, но так и не дождались, — продолжал между тем трактирщик. — Я не смог расслышать, кого именно, но тот, толстый был очень сердит. — Черт, что же за толстяк такой, а? — фыркнул мессир Д’Лоран, перебирая в памяти всех возможных толстяков, с которыми мог бы общаться губернатор. Чертов Дюран — прямо под самым носом крутил! Не даром народ пеняет на церковь: забили всем головы дурацкой войной с еретиками — даже в собственном феоде некогда порядок навести. Только деньги тянут, черт. — Послушай, Поль, мой сын в темнице, — сдался мессир Д’Лоран и выболтал тайну. — Мессир Персиво? — Поль так изумился, что у него аж глаза на лоб полезли. — Но… За что? — Ты знаешь, что такое «Зверь»? — громким шепотом вопросил мессир Д’Лоран, подавшись к трактирщику и даже ухватил его за воротник. Трактирщик ошалело поморгал глазами, попытался отстраниться, но мессир Д’Лоран очень крепко держал. — Я не знаю, мессир, — булькнул в ответ Поль, испугавшись взгляда графа. Он даже рогожу свою выронил на пол. — Я нанял хваленых охотников епископа, — нехотя проворчал мессир Д’Лоран, ерзая на лавке, будто сел на ежа. — И они сказали мне, что тут, в проулке — Крысий он, что ли, называется — рядом с тобой… — Крысий, — кивнул Поль, не пытаясь более выручать свой воротник, дабы граф не порвал его весьма горячей рукой. — Так вот, они сказали, что там завелся какой-то «Зверь», с которым даже они не смогут совладать… — сиплым шепотом продолжил мессир Д’Лоран, не замечая, как изминает ворот трактирщика в кулаке. — Неужели, ты никогда не слышал ничего подобного, Поль? — Покорнейше прошу прощения, мессир, — осторожно отказался трактирщик, в который раз оглядевшись. — Да что вообще в этом чертовом Крысьем переулке? — громыхнул мессир Д’Лоран и бросил дурацкий воротник, потому что ему надоело его мять. — Ничего особенного, мессир, — пожал плечами Поль. — Просто, горожане живут… Но, сдается мне, для миледи Аделин подыскали более выгодную партию… — Мда? — мессир Д’Лоран злобно перебил его и дёрнул уже свой собственный воротник, но потом сдулся и глубоко задумался. Кажется, трактирщик прав: просто так нельзя расторгнуть помолвку, скрепленную волей короля… Тогда этот прохиндей Виктор нашел изощренный способ. И охотников поганых купил, чтобы они покрутились, поорали, выдумали дурацких «Зверей» и сделали ноги, черт подери. — Черт! — мессир Д’Лоран аж хлопнул себя ладонью по лбу: так ведь и проходит бутафорская купленная охота — много шума, много пыли и никакого результата. О настоящих охотах молчат, особенно, если находят колдовство… У графа аж кулаки зачесались просто прийти и навалять гаду тумаков, однако он взял себя в руки. Надо бы еще спросить Поля о Лангедокском… Но тут графа будто обухом огрели — да миледи Аделин «дорого продали» уже давно, и готовили эту заварушку долго. Волчий пояс, естественно, сделал фон Кам — сам сделал, сам отдал Дюрану, сам «потерял» и сам же подсунул бедняге Персиво. Как же мессир Д’Лоран не заметил сразу, что эту богомерзкую тварь вовсе не надо было представлять при дворе — он уже знаменит, его считают героем альбигойской войны… Но никто не ткнул в него пальцем и ни разу не сказали, что он «богомерзкий», или чудовище… Уж не за фон Кама ли просватал Виктор маркизу? Да, мессир Д’Лоран прекрасно видел, как проклятый охотник вьется вокруг нее, танцует с ней, а маркиза даже и не против была. Но где такое видано, чтобы девицу королевских кровей выдавали за ведьмака? Да кто вообще выдает девиц за ведьмаков? Или Виктор такой глупец, что верит, будто бы этот гад настолько благочестив, что убивает молитвой? Да его бы давно на костёр отправили при нормальной инквизиции! Еще до коллегий, когда мессир Д’Лоран был сопливым юнцом — он смотрел «цирк»: охотник на нечисть брал в руки дохлого соловья, и тот начинал петь на публику. Люди кричали и хлопали, думали, что воин божий воскресил птицу молитвой, но, черт подери, как же они ошибались! — Вам нехорошо, мессир? — Поль осведомился тихонько, однако для графа его шепелявый шепот показался грохотом рухнувшего потолка. Мессир Д’Лоран аж вспрыгнул на лавке и шумно засопел, уставившись на сонного Поля. — Все в порядке, я пойду, мне пора, — протараторил граф, хлопнул на стол горсть золотых и… Побрел к выходу медленно — встать у него не сразу получилось, да и правая нога болела, как простреленная. Граф мог бы обратиться со спиной к брату Доминику, но ему почему-то не хотелось, чтобы его лечил этот ведьмак. Монах, несомненно, тоже ведьмак — вот это епископ способный, столько ведьмаков собрал в одном месте! Пьянчуги храпели, один дрыгал ногой, а с улицы донесся какой-то громкий гвалт. Какие-то бешеные вспышки заметались за окном, мигом приблизились вместе с гулом свирепых голосов и топотом. Граф и пикнуть не успел, как дверь трактира сокрушили тяжелыми ногами, и ввалились целая толпа. Горожане — судя по одеждам — выглядели взбешенными, взмахивали факелами, топорами, лопатами, у кого-то нашелся клинок. Миг они стояли неподвижно, а потом вдруг накинулись, как звери. Трактирщик смылся мгновенно, но мессир Д’Лоран не успел с его спиной и ногами. — Убить деспота! — заревел один из них, замахнулся на мессира Д’Лорана лопатой, однако граф, наплевав на боль в спине, успел подставить меч. В руках нескольких громил мелькнули луки — граф заставил себя прыгнуть в сторону и сшиб один из столов ударом ноги. Пригнувшись за ним, дубовым, мессир Д’Лоран услыхал свист стрел и треск дерева — они выстрелили и попали в стол. — Отдай нам наши деньги, грабитель! — с рыком злобный здоровяк перепрыгнул стол, отопнув его прочь и разрушив. — Ах ты ж! За ним скакали другие — мессир Д’Лоран оголтело рубил, но силы были неравны: что может против толпы один старик? На него наседали со всех сторон — кто-то умудрился полоснуть по руке, от другого граф увернулся в последний момент, а то бы по спине дубиной схлопотал. Стрелы жутко свистели, и мессир Д’Лоран двигался настолько быстро, насколько мог, чтобы в него не попали. — Жги притон! — из гвалта вылетел какой-то мощный рев, и озлобленные люди принялись выбрасывать факела, поджигая в трактире все. Языки пламени вздымались к потолку, дым клубился, сбивая дыхание. Огонь быстро сжирал деревянные столы, лавки, рассохшийся пол, заставляя графа отступать в тупик — в глухой, безнадежный угол, где ему подмигивает смерть. — Бееей! — из дыма выпрыгнул рослый здоровяк замахнулся неким ржавым хламом, однако чей-то сверкающий клинок вдруг блокировал этот замах и выбил хлам из бешеных рук. Некий рыцарь словно явился из ниоткуда — проткнул агрессора насквозь, сбил тело с меча ногой и зарубил второго, который решил наброситься с топором. — Идем, Альфонс! — рявкнул он, схватил графа под руку и поволок к выходу, обходя огонь. Деревянный трактир загорался невероятно быстро, пламя прегражлало путь, удушливый дым щипал глаза и заставлял мучительно кашлять. Мессир Д’Лоран вытирал кулаком слезы и слышал, как все эти горожане с воплями и топотом поперли прочь, дверь распахнулась, бухнув о косяк… — Да что же ты? — рыцарь свирепо подгонял его, но граф застрял: в спину внезапно вступило, и ноги как отнялись — он бы упал, если бы незнакомец его не подхватил. Рыцарь, буквально, швырнул его вперед, и мессир Д’Лоран ткнулся в закрытую дверь. Она не поддалась его толчкам — завалили, черт! Да будь они покляты! — Да открываем же! — прорычал граф, попытался подналечь, но тут же с грохотом рухнула потолочная балка. Незнакомец едва успел отдернуть мессира, как масса горящего дерева обрушилась между ним и проклятой дверью. Огненные искры опалили лицо и волосы, едва одежду не подожгли. — Да черт… — мессир Д’Лоран заныл, понимая, что сдвинуть это невозможно — они заперты и погибнут, потому что добраться до чёрного хода опять же мешает огонь. — Отойди! — незнакомец отпихнул графа назад и со страшной силой саданул по балке ногой. Горящая балка сломалась на части и вылетела наружу вместе с сурово выбитой дверью, по мостовой шумно покатились какие-то бочки. В лицо мессира Д’Лорана ударила волна свежего воздуха и слегка отрезвила. — Идем же, не стой! — спаситель вытолкнул графа на улицу, проворно оттащил от пожарища и бросил. Мессир Д’Лоран, споткнувшись, повалился носом в мостовую да так и валялся, судорожно дыша и откашливаясь. Трактир догорал и с треском рушился, бросая в душный воздух снопы искр. Гадко воняло гарью, летал, медленно опускаясь вниз, легкий серый пепел. По дороге, бренча колокольцами, мчалась красная пожарная карета. Из домов с визгом высыпали перепуганные, сонные люди — кто наутек бросался, кто лихорадочно пытался заливать трактир из ведер. Все они боятся, что огонь перекинется на их жилье и пойдет дальше, спалит весь город… — Живой, Альфонс? — над головой графа некто осведомился донельзя знакомым голосом, однако мессир Д’Лоран, оглупев от дыма, его не узнал. Он осознал, что валяется поперек улицы, как пьянь, но вскочить на ноги опять же не смог: спина… — Помочь? — некто протянул ему руку в рыцарской перчатке, и мессир Д’Лоран решил принять помощь. Храмовник в обгоревшем и рваном плаще терпеливо поддерживал его, пока граф, кряхтя, водворился на ноги. В правую сразу будто копье впилось — мессир Д’Лоран поджал ее, как дурацкая цапля. Хорошо, что все тушат трактир, и никто не видит, как сеньор позорно прыгает на одной ноге. — Спина? — незнакомец невероятно понял, что его беспокоит, и граф почувствовал, как чужие пальцы неприятно скользнули по его больной пояснице… Внезапно и резко он надавил на позвоночник, и все тело мессира Д’Лорана пронзила жуткая боль… Которая внезапно прошла и, как ни странно сделалось лучше: граф смог опустить ногу и даже опереться на нее. — Как вы?.. — граф изумился, повернувшись, и встретился взглядом с этим человеком — на него таращился и нагло ухмылялся фон Кам, зажав подмышкой горшковый шлем. — Ах ты, чудовище! — не помня себя, мессир Д’Лоран накинулся на богомерзкого, замахнулся мечом, однако фон Кам легко и тихо увернулся, перехватил его шальную руку и разоружил. — Не кричи, Альфонс, — прошипел фон Кам, захватив мессира Д’Лорана так, что тот не мог шевелиться вообще. — Идем с дороги, тут слишком много людей. Фон Кам потащил его в какой-то проулок, а мессир Д’Лоран потопал, потому что выбора богомерзкий ему не оставил. Вонь и крысы докучали отвратительно, да еще и темнота, да хлам какой-то под ногами. Охотник затащил его довольно далеко, прежде чем разжал стальную хватку. Граф неуклюже вывалился, но заставил себя стоять — ни в коем случае нельзя рухнуть в грязь перед этим чудовищем. — Я видел, как ты казнил бедолагу Прюво, — с презрением изрек охотник. — Но ты сам видел, что недовольных тобой меньше не стало! Задумайся, Альфонс! — Ты сунул волчий пояс моему сыну!.. — рыкнул мессир Д’Лоран, пропустив его слова мимо ушей: дела в его владениях не касаются богомерзких… Граф заткнулся, не договорив, потому что меч охотника коснулся его горла. — Я просил тебя не кричать, Альфонс, — спокойно сказал фон Кам, однако не убирал меча. Отступать мессиру Д’Лорану было некуда: лопатки упирались в стену. — Наверняка Д’Арбогаст и Деде говорили тебе о Звере, — процедил охотник сквозь зубы. — Я знаю, что они не врут. Тебе не надо лезть в это дело — это охота не для людей. Лучше иди домой, Альфонс! — Зачем ты подставил Персиво, чудовище? — не унимался граф, примериваясь, с какой бы стороны ему напасть, чтобы зарубить его? Нет, не выйдет: силы сурово не равны — зарубить ведьмака может, разве что, другой ведьмак. — Альфонс, я тебе не болотная шваль — я воин господа, — сурово оскалился охотник, однако меч свой постылый убрал. — Я с отрочества охотник, и поклялся не творить богомерзкого. Я бы никогда не взялся за волчий пояс… Хотя, это для меня — раз плюнуть! — мерзко хмыкнул он, помолчав. — Вот, что, Альфонс! Фон Кам подался к мессиру Д’Лорану и больно вцепился в его плечи корявыми пальцами. — Прочь! — граф сердито скинул его руки. — Твое слово ничего не стоит, потому что ты все время врёшь! — Молчать, — зашипел фон Кам каким-то чуждым змеиным голосом, и граф заметил, как его рот на миг растянулся в зубастую пасть. Глаза жутко сверкнули во мгле — неужели, у него больше двух глаз? Мессир Д’Лоран невольно попятился и стукнулся в стену спиной. — Молчи, Альфонс, — повторил фон Кам, но уже устало и беззлобно. — Зверь опасен настолько, что для твоего сына даже лучше будет, если он пересидит охоту в каземате. Я знаю, что ты хочешь спросить, убью ли я зверя? Убью — потому что это — мой долг охотника, и к тому же, у меня с этим выродком личные счеты. Но ты не лезь — езжай домой, Альфонс, и сиди тихо, или мне придется тебя зарубить! — Я лишь хочу освободить своего сына! — мессир Д’Лоран почти взмолился — боялся этого охотника, не доверял ему. И епископу тоже больше не доверял: церковный прохвост все время ищет, на кого спихнуть делишки фон Кама — может запросто объявить Персиво ведьмаком. — Послушай, Альфонс, — фон Кам старался быть дружелюбным, однако в его голосе явно скользило раздражение. — Через пару дней после охоты твой сын выйдет на свободу. Хоть я официально уже не инквизитор, но при церкви — далеко не последний человек. Пошли, Альфонс, тебе пора домой! Фон Кам схватил мессира Д’Лорана за воротник и потащил за собой, но не вывел из загаженной дыры на улицу, а каким-то окольным путем повел… Неизвестно куда. Мессир Д’Лоран в темноте ничего не видел — спотыкался, цеплялся за что-то ногами. Хорошо, что он пулены не надел, а то бы уже пальцами светил. — Куда ты? — хрипло спросил он, пытаясь разглядеть хоть что-то. — К трактиру, за твоим конем, Альфонс, — буднично изрек охотник, продолжая быстро шагать. — Ты что, за мной сле?.. — фыркнул мессир Д’Лоран… — Берегииись! — откуда-то сверху раздался сиплый голос, а потом — выплеснулось нечто, отвратительно вонючее. — Ах ты ж черт! — вконец разозлился граф. — Не попало на тебя? — Нет! — отказался охотник и снова двинулся вперед. Он даже не бранился — наверное для того, чтобы сохранить тишину, но мессир Д’Лоран уже кипел. Да, до коллегий этот нечестивец был инквизитором, и рясу носил иногда. Мессир Д’Лоран запомнил его: отец Иоганн показался ему в детстве старым, седым священником. — А жаль! — проворчал граф. — Хорошо было бы, если бы он тебя обдал! Три раза должен был крикнуть — вот, шельма! Охотник не стал огрызаться — вытолкнул графа из переулка и угрюмо буркнул: — Пришли. Трактир еще тлел, хоть его и заливали — вернее, то, что от него осталось: неряшливая груда изломанных бревен, горелых досок да вонючего хлама. Нога мессира Д’Лорана угодила в какую-то грязь, и он понял, что это — куча мокрого пепла. Тут по-прежнему крутилось много людей: кто-то тушил, кто-то просто зевал, а в стороне, закрыв руками голову, рыдал горемычный Поль. Теперь он разорен, и ему негде жить… — Ты, ведь, воин господа, Альфонс, — едкий голос фон Кама будто бы застал графа врасплох. — А воин господа должен утешать страждущих, кормить голодных, да? — К чему это ты? — не понял мессир Д’Лоран, разыскивая глазами своего жеребца, однако видел только груду мусора на том месте, где раньше была коновязь. — Построй ему новый трактир! — громыхнул фон Кам и похлопал графа по плечу. Совсем легонько, однако мессир Д’Лоран ощутил кнут. Как же он любит издеваться — не только над людьми, но и над Святым писанием, над законами божьими… — А вот и твой конь, Альфонс, — охотник как-то неприятно вздохнул и показал пальцем перед собой. — Где? — мессир Д’Лоран всмотрелся… Как же плохо видно в темноте, луна и огоньки пожарища почти ничего не освещают. Бесформенная черная куча, мусор, палки… А под ними — неясное белое пятно. — Да ах ты ж… Да чтоб тебя!! — отборная брань полилась из мессира Д’Лорана рекой: его доблестный боевой скакун отпрыгался — прижатый здоровенными обломками крыши и бревнами, он отдал богу душу. — Ничего, Альфонс, у меня есть конь, — негромко пробурчал над ухом постылый фон Кам… Скорее бы он убрался отсюда ко всем чертям, а еще лучше — сразу бы в ад, к сатане, провалился! Граф все рычал и ругался, а охотник — негромко хлопнул в ладоши… И не хлопок даже у него вышел — слишком тихо — однако из тёмного закоулка тут же ответили ржанием. Звонко цокая по мостовой, явился тот самый вороной жеребец, на котором охотник, обычно, ездит. Фыркнув, он замер возле хозяина и слегка склонил голову — жутко это выглядит, будто и не конь, а чудовище в виде коня… Как и сам фон Кам — чудовище в виде человека. — Садись, Альфонс, подвезу, — улыбнулся фон Кам, кивнув на коня. — Пешком тебе до утра плестись — с твоей-то спиной! Мессир Д’Лоран не очень-то и хотел ехать на «ведьмачьем» жеребце, однако сгоревший трактир, его убитый скакун да плачущий Поль угнетали… А еще страх пускал тонкие, но болезненные корни: а вдруг, эти бунтари вернутся, чтобы его добить? Черт, как же он влез с этими лептами и с этими войнами! — Ты видишь, Альфонс, что происходит, когда сеньор не способен воздать народу по потребностям? — фон Кам, будто, прочитал его мысли и влез со своими советами. — Уменьши налоги, Альфонс. Устрой какой-нибудь праздник за свой счет — порадуй народ подарками! Ты, наверное, уже догадался, что после казни Прюво никто богаче не стал. — У меня нет денег, — протарахтел мессир Д’Лоран, нехотя влезая на «нечистого» коня. — Знаешь, сколько я выложил твоим дружкам за охоту? — Это бесплатная охота, Альфонс, — буркнул охотник и уселся позади графа. — А «дружкам» я еще по головам надаю — выложат тебе все до денье¹!2.
Они снова приковали его к липкому от чужой крови стулу для пыток. Били, громко орали в уши, грозя колесовать и сжечь на костре — хотели, чтобы Персиво признался в сговоре с ведьмой или даже с самим дьяволом. Но виконт знал, что если пойдет у них на поводу — точно окажется на костре. А вместе с ним сожгут и Люсиль. Персиво впервые в жизни собрал всю свою волю для того, чтобы повторить, что пояс ему подсунули, и он больше ничего не знает. Над виконтом торчал невысокий инквизитор с выбритой макушкой и противно таращился в душу рыбьими глазками. Он постоянно брал с замаранного стола страшные инструменты, крутил ими перед разбитым носом Персиво, свирепо обещал применить… Но возвращал на место, а прямоугольный палач в черной оборванной маске лишь награждал тумаками. Персиво потерял счет времени в этом кошмарном месте и молил бога лишь о том, чтобы они ушли. — Стукнуть еще, отец Филипп? — глухо спросил палач, скребя под маской башку. — Хватит, Марсель, — буркнул отец Филипп. — Епископ Франциск приказал сильно не портить! Может, действительно, подсунули ему этот пояс дурацкий… Такой червяк — какой из него вервольф? Прикуй к стене до утра и пошли спать. Отец Филипп широко зевнул, потянувшись, а палач грубо стащил виконта со стула и швырнул к стене, с которой на толстых цепях свисали тронутые ржавчиной кандалы. Персиво только плаксиво заныл — палач хорошо приложил по голове, и сознание ускользало, тело размякло, а боль будто существовала отдельно от него. Палач схватил виконта за руки, сунул запястья в сырые браслеты кандалов, которые со скрипом защелкнул и запер на ключ. — Вот так, — сказал он сам себе и покинул узника висеть. Ноги виконта чуть доставали до пола, в висках стучало. Его то в холод бросало, то в жар — простудился в сыром и зябком каземате в одной нательной рубахе. Силы покинули, Персиво начал морить тяжелый, болезненный сон. Веки сами собой опустились, в темноте поплыли радужные круги. Внезапно в глазах сверкнула резкая вспышка — лучи сразу двух светил почти ослепили, и Персиво невольно сощурил глаза. Большее солнце стояло в зените, а меньшее, зеленое, поднималось над неспокойным, волнующимся морем. Ветер порывами бросался в лицо и стремительно гнал по небу белые облака. Руки Персиво были свободны, он стоял на самом краю обрыва, и волны бурунами разбивались о камни далеко внизу. Сквозь вой ветра и плеск воды до слуха донесся неясный голос. Персиво никак не мог расслышать слов — он повернул голову на голос и увидел удаляющийся силуэт Эсклармонды. Легкий шлейф развевался за плечами небесной девы, ветер трепал ее длинные волосы. — Постой! — Персиво попытался ее окликнуть, но его голос прозвучал, как тихий шелест, и сейчас же исчез в шуме ветра. — Постой! — но светлый образ Эсклармонды становился расплывчатым и блеклым, прозрачным… — Ну, а вот и наш виконт! — мелодичный голос небесной девы вдруг сделался громким и резким, а ее светлый образ сменился другим, темным. Светила померкли, и море исчезло. Руки виконта вновь оказались в плену кандалов и уже начали затекать. — Кто здесь? — просипел Персиво и надрывно раскашлялся. — Ну, ну, тише! — резкий голос стал приторно-сладким, виконт ощутил на опухшей щеке мягкое прикосновение. И вздрогнул от боли: некто коснулся рассеченной губы. — Ай! — заныл виконт… Ему, наконец, удалось в полумгле разглядеть высокий утонченный силуэт в чем-то длинном и темном. — Я могу тебя освободить, — пропел этот самый силуэт — женским голосом, и тонкая бледная рука вновь погладила Персиво по лицу. — Но, разумеется, не бесплатно, дорогой виконт! Персиво глупо хлопал здоровым глазом, не различая грани между сном и реальностью. Эта странная дама снится ему так же, как Эсклармонда: палач здорово врезал по голове… — Ну, что же ты молчишь? — дама начала раздражаться и влепила виконту легкую пощечину. И все же, она реальна… Изящным движением незнакомка скинула капюшон, и Персиво застыл в изумлении. — Что вы здесь делаете? — выдавил он, видя перед собой герцогиню Алану. — Я хочу тебе помочь, — герцогиня подалась к виконту, положила руки ему на плечи, а потом и вовсе обняла, прижалась, все больше пугая его. — Выы? — Персиво глупо таращился на нее, дребезжа цепями… Герцогиня здесь совершенно одна: ни свиты, ни стражи. Дверь камеры закрыта, и из коридора долетают странные звуки, похожие на обычный храп. — Я могу приказать им тебя освободить в обмен на маленькую услугу, дорогой виконт, — кокетливо улыбнулась герцогиня, перебирая пальцами слипшиеся волосы Персиво. — Ка-какую?.. — заикаясь, прошептал виконт. Он чувствовал себя весьма неловко, старался как-то отстраниться, однако Алана прочно вцепилась, заглядывала в глаза и улыбалась… Ее улыбка дьявольская — некое чувство мерзко кусало, предупреждая, что за ней, сладкой, кроется смертельная ловушка. — Мало того, ты понравился мне еще на пиру, — хихикнула герцогиня, прижимаясь плотнее. — И поэтому я попрошу самую малость — стань моим фаворитом, и свобода у тебя в кармане! Она бесстыдно провела пальцем по дрожащим губам виконта, встала на цыпочки и потянулась за поцелуем, но Персиво отвернулся. — Нет, — в страхе отказался виконт, а она отпрянула, обиженно скривившись, отдернула руки и отошла, бросив в сторону Персиво злобный взгляд. — Тогда мне придется тебя заставить! — сердито выплюнула эта высокородная дама, напыщенно прохаживаясь мимо прикованного Персиво. — Ты еще зеленый юнец, не знаешь жизни, хранишь смехотворную верность своей крестьянке! Но мне ничего не стоит сделать так, чтобы ее объявили ведьмой и сожгли! Я, между прочим, видела, как она подсунула тебе волчий пояс, дорогой виконт! А мое слово при дворе чаще всего остается последним! Не чьё-нибудь, а именно — мое! Виконта била нервная дрожь. Он не мог понять, как она узнала, где его держат, как попала в камеру через закрытую дверь, где вся стража, и для чего он ей вообще понадобился? Такая дама, как герцогиня Алана, могла бы найти себе сотни фаворитов среди придворных, или пажей, или — да, хоть кого угодно… Почему именно он — недотепа, брошенный в темницу и обвиненный в ведьмовстве? — Почему я? — тихо спросил Персиво, стараясь не смотреть на нее: темная фигура герцогини внушала подспудный страх… — Я зайду к тебе позже! — хозяйским тоном изрекла герцогиня, пропустив его вопрос мимо ушей, и направилась к запертой двери. — Если ты снова будешь корчить праведника — тебя выведут посмотреть, как горит твоя крестьянка! Алана громко, неприятно рассмеялась, и эхо многократно повторило этот смех, усилило его, сделало жутким. Внезапно смех оборвался — и тишина в камере зазвенела, придавила больную голову. Персиво непроизвольно моргнул, а когда взглянул на дверь — около неё не было ни души. Он с трудом огляделся и понял, что камера пуста.***
Персиво вздрогнул и рывком распахнул здоровый глаз. В дверь громко бухали, а еще — орали и здорово ругались: видимо, он долго молчал. — Эй, в камере, ты еще жив? — до слуха снова донесся глухой голос, и Персиво повернул голову с огромным трудом. Казалось, что проклятые инквизиторы пробили ему в черепе дыру — такой сильной была боль. — Жив… — прохрипел виконт, не размыкая опухших от побоев губ. — К тебе капеллан! — фыркнули снаружи, и виконт услышал, как стражник с громкими щелчками отпирает замок. Персиво не ощущал ни страха, ни отчаяния, которые положено испытывать, когда в камеру является капеллан. Капеллан приходит, чтобы исповедовать перед казнью… Но избитого виконта сейчас больше заботили собственные руки, которые в кандалах затекли так, что он почти перестал их чувствовать. Бледная луна грустно смотрела в узкое окошко, намертво закрытое толстыми прутьями решетки. В ее мертвенном свете виконт различил высокую фигуру в сутане, которая вдвинулась в его камеру с топотом и еще с каким-то бряцаньем. За ней тащилась вторая — мелкая такая и немного сутулая. Стражник молча запер дверь и исчез, оставив узника с исповедниками наедине. — Знаешь, юнец, я не умею исповедовать, и молитвы тоже знаю не все, — начал капеллан, уставившись не виконта из-под низко надвинутого капюшона. — И, по правде говоря, из меня никудышный церковник… — Да, не ахти, — кивнул его помощник — видимо, монах. Он топтался поодаль, в углу, и зачем-то рылся в складках широкой рясы. — А? — изумился Персиво, едва подняв голову, которая от недосыпа, боли, голода и жажды казалась чугунной гирей. Он взглянул на служителей церкви одним глазом — хотя, и он уже начал заплывать. Монах все рылся, шепотом ругаясь, капеллан же уселся, развалясь, на гнилую лавку и как ни в чем не бывало, продолжил: — Исповеднику следует говорить о боге, — церковник подпер голову кулаком. — Ну, давай, попробуем. Вот, смотри, обреченный узник: вы всё спорите, кто из вас правоверный, а кто — еретик. Воюете, рубите друг друга: мусульмане — христиан, христиане — мусульман, язычников, катаров и прочих… А кто вообще сказал, что у господа нашего был всего один сын? Если верить тому, что мы созданы по образу и подобию божию — отец небесный был тот еще плут! Капеллан хрипло засмеялся, со скрежетом поднялся с лавки и, не спеша, прошелся мимо недоумевающего виконта. Персиво не шевелился, вися в кандалах. Ему казалось даже, что он умирает, и все это видит в бреду: сначала Эсклармонда явилась, потом почудилась миледи Алана, а напоследок — служитель церкви, несущий ересь. Или может, это сам дьявол пришел, чтобы уволочь его в ад. — О! — обрадовался вдруг монах, выхватив какую-то емкость вроде большого флакона. Выдернув притертую пробку, он крысиными шажками подкрался к Персиво и поднес флакон к самому его носу. Там было нечто пахучее — травами какими-то понесло и спиртом. — Ты знаешь, виконт, что у мухи не восемь ног, а всего шесть? — монах задал весьма странный вопрос и взял немного своего снадобья на длинный костлявый палец. — Шесть, виконт! — вторил капеллан, а монах попытался намазать свою гадость Персиво на нос. — Что вы де?.. — виконт, было, возмутился, отшатнувшись, но монах его свирепо перебил: — Хочешь остаться без глаза и без носа? Так останешься! — и принялся навязчиво и болезненно втирать снадобье в побитое лицо виконта. Холодная и липкая мазь противно холодила кожу, а в ранах — щипала, от резкого запаха мяты и спирта у Персиво даже голова закружилась. — Это не та отрава, которую используют невежды-цирюльники! — хвастливо заявил монах, терзая и терзая виконта. — Я не привык сидеть на догмах! — Доминик? — чуть слышно спросил Персиво, догадавшись, наконец, что к нему пожаловал лекарь охотников. — Не прошло и года! — ухмыльнулся брат Доминик, сбросив капюшон. — И меня не бойся, я не палач, — буркнул капеллан и нервно подергал толстые цепи, причинив виконту боль, а когда тот слабо вскрикнул — прорычал отборную брань. Голос капеллана показался виконту знакомым, но он не мог его вспомнить, слегка обезумев в заключении. — Что?.. — пискнул виконт, но капеллан лишь молча стащил с головы капюшон. — Фон Кам! — с одной стороны, виконт был рад им обоим, но с другой — черт знает, для чего эти типы вообще явились. — Чшшшщ! — злобно шикнул охотник, приложив палец к змеиным губам. — «Святой отец» говори! — Ла-ладно… — выдавил виконт, погремев оковами. — Послушай, я не виноват… — Ещё бы! — ехидно перебил охотник, взглянув на Персиво сверху вниз. — Я бы очень удивился, если бы они тебя сюда запихнули по делу! Вот что, юнец, я не инквизитор — мне ты можешь говорить всю правду. — Пить дай… — виконт слабо кивнул в сторону кадушки. — Там вода… — Танталовые муки, — хмыкнул охотник, лениво потягиваясь. — Знаю я эту штуку, весьма неприятно! Фон Кам схватил деревянный черпак и набрал немного мутноватой воды, которая сейчас для Персиво была слаще лучших вин. Поглазев немного на то, как блестит вода в свете луны, охотник выплеснул ее и снова набрал… — Что ты делаешь? — Персиво возмутился: он умирает от жажды, а этот гад над ним издевается. — Понимаешь, подобные пытки весьма закаляют характер, — пробормотал фон Кам, но все же, соизволил подойти, поднеся черпак к пересохшим губам Персиво. Виконт в исступлении припал к черпаку, принялся, задыхаясь, хлебать живительную влагу. Он подавился и закашлялся, разбрызгивая воду, и вымочил свое рубище. — Но, не в твоем случае! — заметил охотник, поглядев на изнуренного Персиво с явным сочувствием. — Спасибо… — булькнул виконт, шумно отдуваясь. — Пей аккуратнее, — тихо напутствовал охотник, теребя пустой черпак. — Ты знаешь, я до сих пор изумляюсь тебе, виконт: от клоповника до аббатсва часа три пути даже на кляче — как ты ухитрился ехать целых три дня? — Да, вот, как? — поспешил влезть брат Доминик. Теперь он ощупал вялые руки виконта и покачал головой. — Снять надо, отсохнут… — фыркнул монах, растирая побледневшие пальцы, которых Персиво не чувствовал. В горле виконта царапали кошки и мучительный кашель не отпускал. Персиво то и дело откашливался, рассказывая охотнику и монаху про цыганскую ведьму, которую он убил, про то, как он сбился с пути и ночевал в трактире, где завелось чудовище… — Эта штука забрала Люсиль, — хрипел виконт, пытаясь найти более-менее удобное положение в цепях. — Ох уж мне эта Люсиль! — проворчал фон Кам, укоризненно качая головой. — Хотя, ты знаешь, я совсем не против того, чтобы ты на ней женился! — Понимаешь, Люсиль не виновата, — Персиво шмыгнул носом, но почесать его не мог. — Ее дядька и бывший жених хотели поднять восстание — они запугали ее и заставили украсть пояс… — Понятно, — фон Кам уныло вздохнул и швырнул черпак назад в кадушку. — Выглядит так, будто твоя зазноба здорово подставила тебя… — Нет! — Персиво перебил его, но охотник снова свирепо шикнул. — Я поражаюсь епископу! — буркнул он, несильно пиная лавку, а ее гнилые ножки стукались о пол. — Хотя, это не важно, сейчас главное — придумать, как вытащить тебя отсюда, юнец! — Ко мне приходила герцогиня Алана, — Персиво решил признаться охотнику и в этом. Герцогиня — не сон, она и вправду, была здесь — в камере до сих пор витает запах ее благовоний. Хотя, возможно, Персиво спятил, и это мазь Доминика воняет? — О! — фон Кам сейчас же повернулся и вперился ему в душу. — Это уже кое-что… — Сними его с цепей, фон Кам, — брат Доминик пихнул охотника в бок. — А то рук лишится… — Она требовала, чтобы я стал ее любовником в обмен на свободу, — прошептал виконт, сгорая от стыда. Он ни за что бы не признался в этом сраме — только на исповеди. Но цена молчания слишком высока: свобода, а то и жизнь Люсиль… — Соглашайся! — постановил охотник тоном, не терпящим возражений, и хлопнул по ладони кулаком. — Но… — пискнул виконт. — Это ведь, грех… Может, есть другой способ? — Я начинаю понимать, для чего Дюрану могли всучить волчий пояс… — пробормотал охотник себе под нос. — Ты обязательно должен согласиться и, мало того — войти к этой гусыне в доверие, покопаться в ее вещах, узнать, с кем она общается, виконт! — Сними его с цепей! — монах крикнул погромче, но фон Кам только шикнул. — Так что, виконт, никаких «но», — охотник неприятно ткнул его пальцем в грудь. — Тем более, миледи пришла сюда не через дверь, — едко добавил он, оглядев камеру. — Нет, фон Кам, — виконт решил отказаться: чувствовал, что не выдерживает всех этих тварей, ведьм и волчьих поясов. Охота на настоящую нечисть недоступна понимаю человека — человеку лучше всего просто отойти в сторону. — Я тебе дам — нет! — фон Кам прошипел сквозь стиснутые зубы и зыркнул так, что у Персиво мурашки по коже прошлись. — Ты же охотник! Вот и охоться! Охота — это не всегда стрельба, виконт, — он, наконец, отошел, пиная на полу что-то чего не было видно в темноте. — Служение богу — не тупое следование догмам! — Может… Ты попробуешь сам? — робко предложил Персиво. — И… Ты не можешь меня освободить? — плаксиво попросился он, боясь, что руки, и впрямь, отсохнут в кандалах. — Давно пора, — прибавил брат Доминик. — Увы, освобождать не стану, хотя мог бы, — отказался фон Кам, махнув рукой. — Никто не должен знать, что я вообще к тебе приходил. А насчет миледи герцогини — она выбрала тебя, виконт. И я руку даю на отсечение — не за красивые глазки! Ты подумай: опытная дама, в самом соку — и вдруг положила глаз на недотепу, вроде тебя! — Эй! — виконт даже обиделся, однако фон Кам пропустил его глупый возглас мимо ушей. — Значит так, — свирепо вколотил охотник, остановившись напротив окошечка и глазея на луну. — Завтра же ты соглашаешься и прикидываешься идиотом. Выполняешь любой каприз миледи, а сам — держишь ухо востро! А если еще будешь ныть — я сам позабочусь о том, чтобы тебя объявили ведьмаком и сожгли! — добавил он, когда Персиво вновь попытался заныть. — Понятно? — Ага, — с обреченным видом кивнул Персиво, осознав, что его положение безвыходно: либо грех, либо костёр… Костёр, призванный очищать от греха. Вися в цепях, виконт остро почувствовал тщетность бытия. Как ни пытался он быть праведным, как ни избегал он греха и ни хотел быть угодным богу — дьявол настиг его и вверг в пучину тьмы… — Ну, вот и прекрасно, — довольно кивнул фон Кам, надвинув капюшон на башку. — Ты, виконт, не дрейфь: я с тобой! И помни про муху — Доминик не зря это сказал! Гибче надо быть: не торчать на догмах, а поймать и посчитать ноги! Хохотнув, он вальяжно протопал к двери и забухал в нее крепким кулаком. — До встречи, охотник! — ухмыльнулся монах, спрятал бритую голову под капюшоном и тоже засеменил к двери. — Давай, открывай, исповедь закончена! — заревел фон Кам, и жуткое эхо покатилось под зловещими сводами камеры. — Да, иду… — сонным голосом протянул за дверью стражник, и кажется, даже зевнул.