Доблесть Парцифаля

Стоя над гробом, король не молился. Тяжкие раздумья терзали его разум: а правильно ли он поступил, отказав мосье распорядителю и на этот раз? Или нужно было позволить купцам взять градоуправление в свои руки? Что имел в виду мессир Тайный Страж, что значит «Воздать народу по потребностям»? Его величество безмолвно спрашивал об этом у матушки, искал хоть какую весточку от ее души в дрожании свечей, в звуках органа, в голосах певчих и в игре световых пятен на полу. Под скорбные звуки органа аббат Бенуа читал перед алтарём «Восемь блаженств» — Людовика так и подмывало спросить его о Королевском ключе, но приходилось молчать. Никто из непосвящённых под страхом смерти не должен знать тайну Ключа. Даже сам Людовик не знал, что именно им открывают. С кафедры прекрасно видны скамьи — его величество бросал на них случайные взгляды. Мосье распорядитель Гранье и мосье Тулон тщательно изображают скорбь, мнут черные шляпы. Мосье казначей ёрзает, мосье верховный судья застыл, как статуя, дядюшка Виктор — клюет носом, потому что с утра чертовски пьян. Мосье Ванс что-то шепчет на ухо миледи Алане. В головах матушки скорбно сложили руки на груди епископ Франциск, отец Филипп и мосье ректор, а рядом с ними — грозно высился мессир фон Кам и его подчинённые. Охотники никого не подпускали близко ко гробу — рыжий бородач грубо оттеснил даже женщину, которая хотела положить цветы. Это всё из-за угрозы вагантов: епископ Франциск окружил себя самой надёжной охраной. Персиво среди охотников чувствовал себя лишним. И — он вовсе не сторожил, он пытался разыскать Люсиль на скамьях. Отец должен был приехать с тётушкой Кьюнгондой, а та никуда не ездит без Люсиль. Отца виконт быстро нашёл, а вот, тетушки и Люсиль почему-то нет. Миледи Аделин было крайне неуютно между хмельным отцом и матушкой, которая постоянно била её в бок острым локтем, требуя, чтобы она сидела прямо. Скорее бы закончилась эта месса, и маркиза смогла бы запереться в покоях, дабы скорбеть в одиночестве. Толпа людей вокруг невыносимо душила Аделин, душил стоящий у гроба её величества нелюбимый жених, душила матушка, от грохота органа поднималась головная боль. Йохан всё ещё в Париже — почему же он не сразился за неё на турнире? Охотник чуть повернул голову и взглянул… прямо ей в душу. Дыхание Аделин перехватило, и маркиза просто захотела убежать. Как же хорошо, что на ней вуаль — как ей повезло, что никто не видит ее безумные глаза и красные щеки. Аделин еще не остыла после жаркого свидания с ним. Йохан заглянул к ней на рассвете, когда маркиза отдыхала после утреннего омовения — полуобнаженная, разглядывала гравюры, которые любила с самого детства. От неожиданности Аделин встрепенулась, прикрывая грудь, Йохан же запер дверь и глядел на нее с легкой улыбкой. А потом — быстро шагнул к ней и сжал ее тонкую талию в ладонях почти что до боли. Легкое касание губ превратилось в глубокий жадный поцелуй, который сама маркиза уже не хотела разрывать. Аделин вернулась в реальность, когда он уже успел уйти — нашла себя среди смятых простыней и раскиданных подушек, совершенно нагой, разгоряченной и со следами его поцелуев. Сначала Аделин наслаждалась чувством удовлетворения, но потом в душу закрался жестокий стыд. Едва Йохан прикоснулся к ней — Аделин позабыла скорбеть о приемной тетушке и о том, что скоро ей облачаться в траур — думала лишь о том, чтобы не стонать слишком громко. Теперь маркиза не знала, что может быть хуже для невесты королевских кровей: любовь к пажу или связь с мессиром охотником? Такая же запретная и порочная, как связь со священником? Или с самим дьяволом? Церковная скамья показалась ей пыточным стулом, заунывные голоса певчих — приговором к костру. Аделин бросила быстрый взгляд на матушку, однако та выглядела безразличной, покосилась на отца — тот во хмелю, и уже начал носом клевать. Громкий, басистый голос мосье ректора разбудил его, и отец, встрепенувшись, уставился на алтарь блуждающим взглядом. Ректор говорил о боге, о жизни после смерти и рае. В носу маркизы гадко защипало, и к горлу подкатил душный ком рыданий. Страх, безысходность — смерть — это конец, страшный и неотвратимый, мучительный. Юная маркиза ощутила над собой ее холодное дыхание: следующая — она, увянет и сгорит неизвестно от чего, окажется на месте тётушки, и никто не поймёт, что произошло. Она и сама не поймёт. Проповедь ректора внезапно оборвали звон и грохот — разлетелась вдребезги витражная роза, стекла брызнули в стороны, посыпались на пол. Четыре зловещих силуэта возникли в пустом окне, не люди — чудища хвостатые, наделённые рогами и гривами. Вопль прошёл по толпе прихожан, а кто-то тут же сбежал сломя голову. Отпихнув стражника, вырывался на улицу и исчез. — Ложь и злоба миром правят! Совесть душат, правду травят! — рявкнуло одно из чудищ мерзким голосом и подскочило, как бес. — Мертв закон, убита честь, непотребных дел не счесть! — подхватило второе, потом — заулюлюкало, тряся косматой гривой. В «передних лапах» оно держало медный таз — залязгало в него дубиной, а потом — метнуло, целясь в алтарь. Конечно, не добросило, и таз со звоном покатился по мозаичному полу нефа. На миг все замерли, взирая на них — рыцари, священники, монахи, знать и простой народ. Даже охотники — и те застыли, умолк орган — тишь повисла под нарисованными богом и ангелами. Фон Кам почти незаметно моргнул левым глазом — Д’Арбогаст с Деде молча подхватили гроб её величества и проворно скрылись с ним во мгле трансепта. Фон Кам вместе с ними смылся — как стоял, так и не стало его. Жуткие гости с диким хохотом скинули длинные веревки и слезли вниз. Не чудища они, а люди, одетые в шутовские костюмы зверей: Бык, Корова, Осёл и Петух. — Ваганты! — перекошенный ужасом вскрик разбил тишину, породил жуткий гвалт, потому что загалдели все. — Мёртв закон! Убита честь! — особенно бедняки заволновались: кто просто выкрикивал, а кто хватал канделябры и стяги, вооружаясь ими, да кидался на стражу в попытках пробиться к скамьям для богачей и дворян. Стражники сомкнулись в плотный строй и выставили щиты, пытаясь вытеснить их на улицу, а особо рьяных — нещадно рубили. Бык и Корова шальными прыжками рванули к алтарю, сшибая дубинами всех, кто попался на пути, и за ними на верёвках тащилось по вонючей стухшей рыбине. Осёл с гиком ринулся вслед, пытался наступить то на одну рыбину, то на другую, но каждый раз промахивался и скрипучим голосом изрыгал брань. Петух бесновался: бегал, кукарекая, да размахивал пылающим факелом. Огонь метался с грозным рёвом, а Петух озирался, ища, что бы подпалить. Стража бросилась к нему, но Петух без раздумий заехал одному факелом по загривку и поджёг плащ. Ткань вспыхнула, обратив человека в живой костёр. Бедняга грянул кататься по полу и завыл несвоим голосом, моля о помощи. Иные обступили его, но помочь ничем не могли. Петух отшатнулся, отбежал подальше, но факел не бросил — продолжал отмахиваться им от солдат и рыцарей, которые пытались его схватить. Мерзкий дым и запах горелого мяса наполнили неф. Переполох поднялся среди людей — дворяне снялись со скамей да ошалело поперли к выходу, пихаясь. Визжали дамы, бранились господа, отталкивая и топча друг друга сапогами. — Идёмте, миледи! — мосье Ванс больно схватил за руку миледи Аделин и поволок за собой к порталу Святой Анны. За ними и миледи Алана побежала, придерживая длинный подол. Мессир же Виктор остался пьяно храпеть на скамье, пока Каркассон его не растолкал. — Кровь на господней земле! — в смятении выкрикнул мосье ректор, бухнувшись на колени. Ему бы бежать, а он принялся молиться. Монахи сбились в орущую кучу, побросали ладанницы и рванули наутёк. Отец Филипп за шиворот схватил мосье ректора да соскочил с кафедры, оттаскивая его за собой. Тот спотыкался, однако топал, ни на на миг не обрывая молитвы. — Аааа! Заливай! — истошно взвизгнул аббат Бенуа, бестолково мечась вокруг догорающего бедняги, который уже не кричал и не двигался. На бегу аббат налетел на отца Филиппа и поверг на пол. Мосье ректор рухнул вместе с отцом-инквизитором и молился, лёжа, будто блаженный. — Да что ж вы, сонные тетери! — навис над ними епископ Франциск и пребольно пнул отца Филиппа в бок. — Убираемся отсюда, пока дубиной не получили! — Посмотрите: в самом деле честь и совесть оскудели! — рявкнул на бегу Осёл и дубиной сшиб стаую Христа, что оказалась у него на пути. Статуя рухнула, расквасившись вдребезги, большой кусок хлопнулся у ног Персиво. Но виконт застрял: недобрый холодок пробрал до костей, лишив способности двигаться. Та же песня, которую выводил дьявольский карлик в погорелом кабаке… И лишь когда Осёл наскочил на него да взмахнул дубиной у самого уха, виконт ожил и чудом успел увернуться. Осёл бесовски рявкнул: — Правда спит, убит закон! — и вновь напрыгнул, но Персиво уже выхватил меч. Ударив первым, виконт выбил его дубину и готов был его зарубить, но Осёл задал стрекача и скрылся в орущей толпе, напоследок крикнув: — Превратился храм в притон! Персиво хотел догнать его, побежал, но проклятый еретик как испарился. Вертясь в его поисках, виконт столкнулся с Петухом — тот попытался ткнуть его факелом и тоже поджечь, однако Персиво присел и ударил еретика по ногам. Петух с размаху навернулся об пол и плаксиво заныл, выронив факел. Персиво прыгнул к нему, схватил петушиную маску за клюв, но сдернуть не успел: Петух нашарил факел и стукнул им виконта почти что в лицо. Персиво отпрыгнул, хватая перчатками занявшиеся пряди волос, а дряной еретик тем временем подхватился и нырнул в тёмный, закрытый восточный неф, где ещё вчера трудились рабочие. Бык и Корова свирепо прорывались к алтарю, да страшно орали, призывая чернь крушить утварь и развалить дорогой иконостас. — Защищать собор! — выскочил вперёд юный король и взмахнул мечом. — Каркассон, перекрыть все выходы — на этот раз они не должны уйти! — Слушаюсь! — рявкнул Каркассон, зарубив бунтаря, который смог проникнуть за оцепление. — Перекрыть все входы и выходы! Ваганты должны быть взяты живыми! Сенешаль помчался, было, к солдатам, но краем глаза заметил Быка — крепкотелый еретик смог раскидать солдат и прыгнул к королю. Его величество уклонился от дубины, но в следующий раз Бык изловчился, пропустив мимо себя ответный выпад короля. Он чуть по голове ему не заехал — благо Каркассону хватило ловкости блокировать сокрушительный удар и отбросить Быка назад. — Да, не выразить словами, что творится в божьем храме, — Корова промчалась, на бегу оторвав рыбу от пояса, и осквернила алтарь, зашвырнув сию дрянь на аналой и измазав парчу. — Где святейшие ханжи совершают грабежи! — вторили ей из пестрой толпы бедняков. — Выбросить их на улицу! — отдал суровый приказ король, ведь обозленная, подогретая богомерзкими песнями, челядь могла камня на камне не оставить от ещё незаконченного собора. — Каждый, уличенный в помощи вагантам, будет обезглавлен! — зарычал Каркассон, снеся башку какому-то простолюдину, который прыгнул к нему с кривой суковатой палкой. Неумелая, вооруженная чем попало челядь, не могла тягаться с солдатами — стражи короля вышвыривали бедняков на улицу, будто собак, а те, кто пытался драться, полегли убитыми, и их кровь залила паперть. Рыжий, конопатый детина в грязных лохмотьях мощно протолкался сквозь толпу и, взмахнув рукой, громко крикнул: — За свободу! Долой нищету! Солдат замахнулся мечом, но рыжий с небывалым проворством огрел его дрыном по шлему и, перепрыгнув упавшее тело, поскакал вперёд. За ним и остальные ринулись, смяли солдат да ворвались обратно в собор. Мосье Ванс распахнул дверь перед миледи Аделин, но внезапно у его носа свистнул канделябр. Заскорузлый громила с рыком накинулся на сенешаля, отпихнув маркизу в угол. Аделин ударилась о стену и осела на пол — повезло ей, что поодаль от бегущих, а то бы уже затоптали. — Да чёрт с тобой! — мосье Ванс проткнул громилу мечом и отопнул с дороги его труп. Оглядевшись по сторонам, он не заметил маркизы и выскочил на улицу один. — Где моя дочь? — налетела на него безумная от страха миледи Алана. — А разве не с вами? — злобно огрызнулся сенешаль, ухватив ее за локоть. — Нам будет на руку, если глупый король здесь погибнет, но Аделин надо найти! Иди, ищи ее, безмозглая гусыня! Мосье Ванс свирепо пихнул герцогиню, и та, не удержав равновесие, упала на паперть. Она не вернётся в собор: ее просто растопчет толпа. Богачи выскакивали наружу — снесли заграждения недостроенного восточного портала и вываливались, сшибались с бедняками, которые так и норовили прибить дубиной, или камнем. На площади завязалась галдящая свалка, убитые валились на мостовую, а живые сбегали. К собору уже скакали лучники на помощь солдатам короля — завидя их, челядь спешила затеряться в узких, загаженных проулках. — Да чёрт бы сожрал тебя, старая ведьма! — изрыгнул сенешаль и сам ринулся в портал, зарубая на бегу тех, кто пытался на него напасть. Сила и скорость у него чудовищная — несмотря ни на недуг, ни на пузо, ни на возраст. Персиво кинулся за Петухом в восточный неф — пролез за шершавые доски, которыми заколотили недостроенную часть и наткнулся на массивные полки, заставленные амфорами со священным миром. Строительная пыль покрывала здесь все, на стенах виднелись недописаные фрески. Гвалт толпы превратился в глухой гул, полумгла не давала ничего как следует рассмотреть. Кажется, тут пусто — виконт уже вылезти собрался, когда справа о него сверкнул огонь. Петух спрыгнул откуда-то сверху, с лесов, но Персиво нырнул в сторону, и факел еретика пронесся перед его носом. Петух охромел: замешкался, припадая на левую ногу, и тогда Персиво набросился на него и схватил. Петух оказался ловким, как уж — мигом извернулся и замахал факелом перед носом. А потом — неожиданно подскочил к амфорами, схватил ту, что поменьше была, и с размаху запустил виконту в голову. Промахнулся — амфора сокрушила наспех прибитые доски, вылетела в центральный неф и треснулась об пол, рассыпавшись на черепки. Масляная лужа кляксой расплылась по мозаике, в нее кто-то влетел на бегу и, поскользнувшись, забарахтался с кошмарной бранью. — Мудрость учит в наши дни: укради и обмани! — вскукарекнул Петух, хватая и запуская в виконта амфору за амфорой. Те, что он не мог швырнуть одной рукой — просто сталкивал на бегу, и они разбивались, заливая мозаику пола густым маслом. Персиво огибал скользкие ручьи и лужи, в одну вступил и чуть не растянулся. Петух мелькал лоскутным хвостом, пытался прятаться за кучами досок и строительного камня, выскакивал оттуда внезапно, тыкал факелом и сбегал — Персиво едва успевал закрываться мечом, а гаденыш так и целил в лицо. Еретик скакнул за дощатое заграждение недостроенного портала, не зная, что из-за навала камней там выхода нет. Виконт уверен был, что он в ловушке, подкрался с мечом в кулаке. Едва хотел он броситься за еретиком и схватить, как заграждение с грохотом разлетелось на куски и в все вокруг заволокло облаками пыли. В собор ворвались лучники — Петух, вопя, выскочил прямо у них из-под ног и исчез в пыли. Лучники быстро рассеялись по пространству собора, вскинули арбалеты, готовые в любой момент бить на поражение. Персиво влез под доску, дабы его не напичкало стрелами. С другой стороны показались солдаты, и покрытый кровавыми плюхами здоровяк дико заревел: — Хватааай! Петух, застряв на миг, дерганно огляделся. Он понял, что попал в клещи, и швырнул факел прямо в масло. Пламя взвилось, мгновенно побежав по масляным ручьям, повалил густой дым. Лучники отпрянули, опасаясь стрелять в густых сизых облаках. Петух хромоного сбегал и больше не кукарекал, а стремился спрятаться хоть где. Выглянув из-за доски, Персиво заметил, как промелькнул пёстрый хвост и скрылся за завесой дыма. Виконт выскочил, стремясь его догнать и наткнулся на отца. Отец явно искал его — свирепо схватил за шиворот и поволок, будто котёнка, ворча на ходу: — Заячий герой! Что ты тут делаешь? — Я… На службе, — булькнул Персиво, ненавязчиво пытаясь освободить свой воротник. — Что? Да какая служба тут может быть? — взвился отец, сжав посильнее кулак. — Единственная твоя служба — это меньше светиться! Пускай, фон Кам их рубит, а ты просто не причём, тебе понятно? Людовик не пожелал покинуть солдат: истинный король должен стоять во главе армии, а не бежать, как трусливая крыса. Каркассон несколько раз пытался его вывести, но король остался на поле боя, победив в себе страх перед гневом народа и детское стремление спрятаться. Он должен быть сильным, должен быть мудрым… «Воздать народу по потребностям», — если Людовик сумеет наполнить казну и накормить народ — этот кошмар прекратится. Солдаты едва сдерживали напор толпы — людей было намного больше. Многие уже прыгали на кафедру, неслись к алтарю, но падали, сраженные меткими стрелами. Длинноногий командир лучников легко заскочил на кафедру, поклонился его величеству, и тут же на его голову обрушилась дубина. Осёл с мерзким воплем перескочил тело и сиганул к королю, собравшись колотить. Людовик успел подставить клинок, удержав грубое оружие еретика над самой своей головой, а потом — ловко развернулся и выбил дубину. Осёл, бранясь, отпрянул назад, но в его бутафорской «лапе» возник ржавый бастард. Солдаты кинулись ему наперерез, но Осёл зарубил одного, а второму задвинул мощную оплеуху, и тот рухнул навзничь. В перчатке Осла таилась подкова — под расквашенной головой убитого быстро натекала лужа крови. Его величество защищался от бешеных атак убийцы, но тот не отставал, загонял его в угол. И все время орал, ревел — оглушительно, будто взбесившийся зверь. Король изловчился и попал ему по руке, однако ранить не смог — меч лязгнул о доспехи, что скрывались под ослиным костюмом. Убийца взревел, перекрыв гул толпы, прыгнул и рубанул нотмашь. Людовик закрылся, но не удержал меча, и тот с лязгом отлетел под аналой. Безоружный, король попятился, лихорадочно озираясь. Повезло ему: длинный канделябр попался на глаза, и Людовик сейчас же его схватил. Лопатки упёрлись в стену, выскользнуть было нельзя: путь к выходу для духовенства отрезали ручьи горящего масла… Епископ Франциск заставил себя выползти на балкон второго яруса кафедры, но не показывался, устроившись за мраморным ангелом. Дым сейчас же ударил в нос, от него защипало в глазах, и его святейшество принялся их тереть. — Фон Кам, прибей эту нечисть… — в ужасе шепнул он охотнику, который должен был стоять рядом с ним. Но охотника не было. Людовик выставил канделябр перед собой, ухватил получше неудобную ножку, зорко следя за каждым шагом Осла. Миг — и еретик скользнул вперёд, замахнулся, но за спиной его внезапно сверкнул клинок. Убийца рухнул ничком, разрубленный надвое, потроха его вывалились на ступени кафедры. Король едва не вскрикнул, бестолково взмахнув канделябром. Мессир охотник на нечисть взялся как из ниоткуда — забил в ножны окровавленный меч и крепко схватил за руку. Масляный ручей уж подобрался к кафедре — занялись парчовые занавеси, задымился высеченный из красного дерева лев, украшавший одну из колонн. Хорошо, что сырой, поставили только вчера — не вспыхнул, а медленно чернел, обугливался. — Идёмте, ваше величество, — фон Кам отдернул Людовика от горящего масла, стащил с кафедры… И тут откуда ни возьмись, вылетел чумазый бородач с огромной палкой, но даже замахнуться не успел: охотник мигом снёс его кудлатую голову. Король не хотел позорно сбегать, но и задохнуться боялся. Он топал за охотником и лишь спросил его негромко: — Что будет с матушкой? — С телом её величества все в порядке, её сегодня же отнесут в склеп, — холодно заверил охотник и снова кого-то зарубил: двинул мечом, и покатилась голова. Перескочив через свалившийся под ноги труп, Йохан рванул вперёд, но вдруг замер и вперился в некую точку. Где-то кто-то кричал, и охотника этот крик будто бы заворожил. Со страхом Людовик заметил, как расширились его глаза, как фон Кам резко обернулся, сжав кулаки. Вынырнул из дыма мессир Д’Лоран, пробежал мимо, уводя Персиво, однако Йохан успел поймать виконта за рукав. — Виконт, тебе задание: вывести короля! — рявкнул он в его потерянное лицо, и у виконта не осталось выбора. Вырвавшись из рук отца, Персиво закрыл короля полой плотной мантии и побежал вместе с ним туда, где в дыму брезжил свет и маячил выход. Мессир Д’Лоран вне себя от гнева вцепился в воротник фон Кама, затряс гада, словно грушу, и рявкнул в его мерзкую оскаленную рожу: — Ты не имеешь права никому тут приказывать, ведьмак поганый! Отстань от моего сына по-хорошему, или я найду способ запихнуть тебя на костёр! Фон Кам злобно спихнул его руки с себя и прошипел подколодным змеем: — Альфонс, я пытаюсь сделать из твоей тряпки героя, а ты ещё недоволен! Шёл бы ты домой и не лез! Мессир Д’Лоран аж поперхнулся, хотел заехать гаду в глаз, однако фон Кам куда-то быстро сбежал. Персиво более не был пажом — теперь он стал настоящим рыцарем, обязанным защитить монарха даже ценой собственной жизни. Виконт будто ошалел — скакал сквозь дым и, почти не видя ничего, рубил да закалывал каждого, кто пытался помешать королю спастись. На пути то и дело возникали оскаленные рожи, ручищи с камнями и дубинами, но в Персиво не бывало ещё такой силы и скорости, такой дьявольской смелости. От толпы и огня виконт бросился в западный неф и быстро очутился перед порталом. Который кто-то досками завалил, но виконт вне себя навернул ногой в ближайшую и вышиб их ко всем чертям. Соскочив с паперти, Персиво завернул за угол, нырнул за некий простенок, где оказалось безлюдно и относительно тихо. Свежий воздух ударил в лицо, а яркое солнце почти ослепило. Персиво зажмурил глаза, и только сейчас осознал, как болят они от дыма и как льются слёзы. Лёгкие сдавило мучительным кашлем, и бессилие повергло Персиво на колени. Рядом с ним кашлял король — сковозь слёзы видел Персиво, как ползает он на четвереньках, поминутно сплевывая.

***

Аделин отползала от беснующейся толпы. Громила слишком сильно ударил ее: голова миледи кружилась, мелькали перед глазами цветные точки. Маркиза не поняла, что залезла в тупик, не видела вблизи от себя узкую дверь запасного выхода. Дым быстро заполнил тупик, дышать стало почти невозможно. Аделин истошно кричала в надежде, что кто-то придёт ей на помощь, однако голос ее тонул в гвалте, а потом и кашель придушил так, что она вообще кричать не смогла. Силы покидали — маркиза села, привалившись спиной к стене и медленно впадала в забытье, видя перед собой дымные клубы и сполохи огня. Мосье Ванс слышал ее крик — слабенький писк среди рева и грохота. Какие-то букашки в лохмотьях путались под ногами — людишки мешали ему, мосье Старший советник рубил челядь нещадно. Петух проскочил мимо него — сенешаль не успел его зарубить, и еретик сбежал бы, но стрела лучника пробила ему лодыжку. Еретик завизжал от боли, хватаясь за раненую ногу, да, разразился мучительным кашлем, вдохнув порцию дыма. Бык побежал ему на помощь ему, зашиб на скаку пару солдат, но другие быстро лишили его дубины да навалились скопом. Прижатый к полу, Бык галдел и болтал «копытами», но солдаты не оставили ему шанса сбежать. Каркассон пинком сбил с него маску, обнаружив потное, побитое лицо. Лучники загнали в угол Корову, взяли на прицел, и та сдалась — кинула дубину да завалилась на колени. Крик Аделин раздался совсем близко, за колоннами — чуткий слух мосье Ванса без ошибки определил голос маркизы. Перескочив пылающую лужу, сенешаль ворвался в какой-то мрачный закуток и нос к носу столкнулся с фон Камом. Охотник с другой стороны прибежал и тоже рубил — сжимал меч, с которого стекала кровь. — Пшёл! — прошипел ему сенешаль, замахнувшись. Спасителем миледи должен быть он — ещё один аргумент в пользу того, чтобы оспорить волю покойного короля. А эта козявка затесалась тут, мешает… Мосье Ванс сгоряча хотел снести ненавистную бесцветную башку, но фон Кам молча отбил его выпад, оттолкнул сенешаля в сторону и спрятал клинок. Охотник проворно подхватил на руки почти сомлевшую маркизу, а она тихо всхлипнула да обняла его за шею, что до чёртиков взбесило Старшего советника. — Не смей! — мосье Ванс прыгнул к охотнику и жёстко схватил за плечо. Он стукнуть его собрался, однако охотник ловко ушел от кулака и швырнул мосье Ванса об дверь. Тот треснулся носом в грубые доски, во рту появился гадкий кровавый вкус. Дым выедал глаза и лишал дыхания — пропадая от кашля, сенешаль ломанулся в дверь, но она не поддалась. — Да что ж такое, черт возьми, закрыто! — забулькал мосье Ванс, терзая дверную ручку. — Она задохнётся, пузырь безмозглый! — зарычал фон Кам и тоже ломанулся, но дверь устояла, когда он ляпнул в нее ногой. — Закрыто! — взвыл мосье Ванс. — Прочь! — спихнул его фон Кам. Мосье Ванс так и не понял, чем он вмазал, но дверь с треском слетела с петель и развалилась, обрушившись на каменное крыльцо. Охотник выпихнул его в спину — сенешаль вылетел да завалился кулем, судорожно глотая воздух. Он сполз с крыльца на четверых, забился за сырой простенок. Мосье Ванс понял, что оказался в каком-то дворике — тихом таком и чистом, где сохранились несколько раскидистых вековых дубов да косой, замшелый колодец. Старший советник видел, как проклятое чудище с маркизой на руках остановилось в тени самого высокого дуба… Чего он там торчит? Сенешаль откашливался, размазывая кулаками слёзы — он сначала уселся, а потом — грузно, встал, пыхтя. Недуг подкосил его силы, ещё и дыма наглотался… Но он не допустит, чтобы миледи сказала при дворе, что ее спас фон Кам. Неуклюже переваливаясь, сенешаль приблизился к дереву и увидал, как охотник бережно поставил миледи на землю, и что-то говорит ей, но слишком тихо, чтобы можно было расслышать слова. С миледи не произошло ничего дурного, и это к лучшему: мосье Вансу вовсе не на руку её смерть. Сенешаль не спешил — подкрался и решил подслушать разговор, однако оба молчали, без толку глядя друг на друга. Молчание раздражало, мосье Вансу надоело ждать. Паршивый охотник ему — никакой не конкурент. Сенешаль решительно шагнул вперёд и сомкнул распухшие пальцы на тонком запястье маркизы. — Идёмте, миледи, нам пора! — бездушно квакнул мосье Ванс, и зашагал прочь, желая выбраться из этой дыры на Соборную площадь, где осталась карета. — Вам следует быть повежливей с миледи, — с ехидным прищуром заметил охотник. — Да будь ты проклят! — фальцетом взвизгнул сенешаль и потрусил подобру-поздорову, уводя маркизу за собой. — Я проклят без вас, мосье! — ехидно хохотнул Йохан ему вслед. Мосье Ванс хотел как можно скорее убраться: чувствовал спиной уничтожающий взгляд. Сенешаль обернуться боялся, настолько жутко стало ему… Он завтра же прикажет разнести проклятый дворик к чертям, сравнять все здесь с землёй и замостить булыжником, чтобы ни одна тварь не смела тут скрываться. Пускай, воет епископ, шипит мосье ректор, но приказ Старшего королевского советника — закон. Йохан остался на месте — присел под дубом, провожая миледи долгим взглядом. Настороженным взглядом, подозрительным даже, но вовсе не потому что она ушла с другим. За кого бы её ни выдавали, маркиза никуда не денется от Йохана — он просто заберёт ее, когда наступит время. Волновало его иное: миледи опасно для человека надышалась дымом, однако ей это ни капельки не навредило. Маркиза даже не кашляла, когда он вынес ее на воздух, она улыбалась, глядя на него влюбленными глазами. Миледи не оглянулась, уходя с мосье Вансом — потому что не желает выдать греховную связь. Но, что-то не то с ней, хотя Йохан и чувствует ее, как простого человека… Сегодня ночью он обязательно навестит миледи, и эта встреча будет куда жарче всех предыдущих… Неподалёку суетились монахи — таскали воду вёдрами, плескали в окна, да в распахнутые двери. Кто-то даже внутрь с ведром забежал… Из кишащего скопища ряс выделился брат Доминик. Подбежав неловкими скачками, он застрял перед Йоханом и навис над душой. — Чего ты так долго возился, фон Кам? — возмутился монах, нервно кивая на клубы дыма, что валили из окон собора. — Нужно было, — огрызнулся Йохан, нехотя поднимаясь на ноги. — Давай, туши, Доминик — мы же не хотим обидеть мосье Шелля и мосье Монтро! — Да ты сдурел! — перепугался брат Доминик, решив, что неф объят смертоносным пламенем, и он сам погорит, если посмеет войти. — Шевелись, там горит только проклятое масло! — рыкнул фон Кам. — Иконостас закоптится — придется платить! — Черт, — фыркнул монах, засеменил к колодцу и опрокинул на себя ведро воды, что приготовил заранее. Замотав лицо мокрым платком, монах вынул из поясной сумки крупный флакон и юркнул за разломанную дверь.

***

Гвалт на Соборной площади постепенно стихал, улеглась суета. Плебеи разбежались по дырам, а тех, кто не успел — волокли солдаты. Тащили да толкали взашей, спихивая в кучу посреди площади. Много их — избитые, израненные и обречённые на смерть. Рыжий бунтарь скользнул вдоль стены и скрылся за статуей епископа де Сюлли в надежде ускользнуть, когда затихнет шум, однако был замечен. Его вытянули за руки и ноги, растянули на паперти. Солдат собрался на месте зарубить, но руку с мечом остановил Каркассон. — Зачинщика следует тайно допросить, — сковозь зубы процедил сенешаль. — Увести его в катакомбы и скрыть. Рыжий так и не попал в число тех, кого собрались немедленно казнить прямо пред домом Матери Божией — в назидание другим, кто решит бунтовать. Вагантов привели последними — поставили в ряд поодаль от приговоренных. Петух стоять не мог, и поэтому — сел на залитую кровью мостовую. — Мой собор! Собор! — убивался мосье архитектор Монтро, ползая на коленях перед папертью. Кровавые лужи и мёртвые тела он не замечал, дыма не видел, повторяя слово «собор», как бесноватый. Брат Доминик скользнул к нему и что-то шепнул на ухо, от чего мосье архитектор оживился, изумленно заморгав, и осведомился: — Да? — Уверяю вас, — просиял монах, слегка похлопав мосье по плечу. — Уборка долгого времени не займет, уже к завтрашнему вечеру все будет в полном порядке! Поднимайтесь, мосье. Брат Доминик протянул мосье архитектору руку и тот, ухватившись за нее грузно встал. Возвращаясь за руку с маркизой, мосье Ванс видал, как монах уводит Монтро подальше от паперти. Как же не нравился старшему советнику этот брат Доминик — что-то он всё крутит на пару с епископом… Чёрные клубы из окон собора уже не валили — белый дымок плыл лёгкими облаками. Сенешалю на руку было бы, если бы собор погорел — король быстрее зачесался бы и выкинул бездаря Буало на плаху. Мосье Ванс сейчас забился бы в карету и убрался к себе в покои до вечера. Недуг все сильнее валил его с ног — не шагал мосье, а переваливался уткой, даже на ногу миледи маркизе наступил. Мидели издала визг, но мосье дёрнул ее тонкую руку и сердито шикнул, дабы изволила… заткнуться. Сенешаль уже считал ее своей женой: в турнире он победил, иных претендентов нет. Толпа посреди площади его разозлила: наловили уже каких-то голодранцев да полоумный епископ скачет вокруг них козликом, собираясь устроить ещё одну показную казнь. К ним уже съезжались: скакали дурные охотники — шуты гороховые, брешут собаками на углах да получают дармовое золото. Виктор едва не зацепил мосье сенешаля, несясь на шальном скакуне. Едва он поравнялся со сборищем — просто свалился, а конь дальше поскакал сам по себе. Скоро пьяница сдохнет — дорога к короне для мосье Ванса станет ещё короче. Ещё зеваки какие-то повылезали: мелкие купцы да безземельные дворяне кишели, как мыши, жались друг к другу, потому что страх их с потрохами сожрал. Мосье Ванс бесцеремонно их распихал и застыл, зажав руку маркизы в кулаке. Та захныкала от боли, но мосье сенешалю было на нее плевать. Король говорил, и с каждым словом мосье Ванс понимал: его высокая должность при дворе шатается. Рядом с юным монархом топтался несчастный виконт, таращился на заляпанные сапоги и голову боялся поднять. Его величество же поправил корону, что всё время съезжала к левому уху, и стащил с себя одну из широких парчовых лент. Перекинув ее через сутулое от явной неуверенности плечо виконта, он повернулся к толпе и громко выкрикнул: — За героическое спасение моего величества жалую виконту Персиво Д’Лорану должность сенешаля! Виконт неуклюже кланялся, мямлил какую-то чушь… Надо же, и его в сенешали! Мосье Ванс злился: до чего нагло сопляк его обскакал! Но следующие слова короля подвергли сенешаля в ужас. — Помолвка мессира Персиво и миледи Аделин остаётся в силе! — во всеуслышание объявил его величество, и мосье Ванс едва ругательствами не разразился. — По окончании траура по ее величеству будет назначена дата венчания! — Виконт, примите у мосье Старшего советника руку маркизы! — король настоял на том, чтобы виконт увёл миледи, и тот поплелся безмозглой овцой. Персиво и мосье Вансу поклонился так же низко, как и королю, растерянно глядя куда-то поверх его головы. Сенешаль бы его зарубил, не моргнув и глазом, не рискнул ослушаться воли короля: молча передал миледи Аделин проклятому сопляку и отвернулся… Чей же он, черт возьми, протеже? Неужто, фон Кама? Ну, да, старый чёрт давно к трону лезет. А может, епископа? Пронюхал, крот церковный, что Старший советник поддерживает купцов, и решил сместить… Рука маркизы холодная — Персиво взял ее молча, да проводил миледи к карете. У Люсиль совсем другие руки: от них веет теплом и заботой. А миледи словно бы и неживая… Распахнув дверцу, виконт помог маркизе подняться на узкую лесенку. Высокомерная, бездушная маркиза ему ничего не сказала — лишь подобрала подол и устроилась около матушки и своей кормилицы. Мидели Алана уничтожила виконта огненным взглядом, но Персиво предпочёл его не заметить. Сохраняя вид галантного кавалера, он поднял лесенку и захлопнул дверцу. Они исчезли из виду — дышать стало немного полегче. Среди людей Персиво видел отца — страшно недовольного всеми его должностями и новыми обязанностями. По его суровому взгляду это нетрудно было понять. Лента будто горела на нем, Персиво не мог ей гордиться. Придворная должность означала жизнь в Париже, вдали от Люсиль и принудительную женитьбу на нелюбимой даме. Персиво попросил прощения у господа за то, что радуется скорбному году: за год много воды утечет, и помолвка, возможно, расстроится. Он не хотел стоять на виду — скользнул от кареты в гущу толпы… Но чья-то тяжёлая рука вдруг легла на плечо. Персиво обернулся рывком — перед ним скрежетал зубами мосье Ванс. Персиво не знал, что должен говорить, замешкался, но сенешаль начал первым. — Я почти что выиграл турнир! — поспешил он свирепо напомнить, впившись в плечо виконта раздутыми пальцами. Хватка у него какая-то верволчья: если бы под мантией Персиво не таился кожаный доспех — синяк бы остался огромный. Персиво ничего не успел ответить — сенешаль, отпустив плечо, злобно пихнул его и выплюнул сквозь зубы: — Я назначаю вам другой турнир, дабы всё завершилось как положено, в мою пользу! — Обговорим дату позже, мосье, — сухо ответил Персиво и не, оборачиваясь, отошёл от сенешаля подальше. Вниманием людей уже безраздельно владел епископ Франциск. Осуждая бунтарей, его святейшество походил на бесноватого. Подпрыгивал и руками размахивал, злобно и истерично визжа. — За преступление против короны, против Церкви и господа нашего, бунтовщики приговариваются к анафеме и немедленной казни! — рявкнул его святейшество, взмахнув кулаком в сторону напуганных, молящихся бедняков, окружённых солдатами, будто банда матёрых разбойников. — Смотритете, к чему приводит бунтарство! К чему приводит ересь! Епископ Франциск воздел руки к небу, ожидая от господа подтверждения своих слов, но над ним лишь безразлично пролетали голуби. Злобно сверкая глазами, его святейшество прошёл мимо вагантов, каждому из них заглянул в лицо. Побитые мальчишки совсем уже скисли — хлюпали носами, размазывали сопли. Петух держался за простреленную ногу и давил всхлипы, опасаясь выглядеть малодушным. Они никакие не головорезы, не убийцы, не катары — простые студенты, что слишком заигрались в глас народа, уверенные, что под масками они неуязвимы. Миледи Аделин не покидала карету. Сидела, съежившись, возле матушки, пропуская ее нравоучения мимо ушей, и терпела Сильвию, которая неприятно терла ей щёки, стирая копоть. Маркиза украдкой выглядывала в окно, видала мессира Персиво и мосье Ванса, согнанных в кучу бунтовщиков. Она знала, что всех бунтовщиков казнят, но казнь ей была совсем не интересна. Внезапные и пугающе яркие воспоминания заняли ее разум. Ей тринадцать лет, и она впервые в жизни влюблена — в священника, который учил ее богословию. Он просил называеть себя просто по имени и никогда не занимался с ней в покоях. Завсегда выводил миледи на прогулку в сад, выносил пергаменты и книги. При встрече святой отец нежно брал ее руку и целовал с лёгким поклоном. Он пристально глядел ей в глаза, от чего по телу маркизы пробегала приятная дрожь. Каждый божий день Аделин с нетерпением ждала его прихода, а он позволял ей перебирать свои длинные волосы и, кроме притч и псалмов, рассказывал удивительные вещи, которые не прочтешь в библии. О другой стороне земли и странных созданиях, живущих на ней, о доме Господнем и о человеке, которого подняли в небеса, а потом вернули назад¹. О пламени, что протыкает пространство, останавливет время и уносит на звезды. Он называл его странными словами «Ие-пилу» и «Са-дайи"², Аделин специально записывала их, чтобы не забыть. А ещё — показывал фокусы с птицами: манил почти неслышным свистом мелких певчих пичуг, а они послушно садились на его пальцы и выводили рулады словно бы только для неё. Аделин вспомнила свой восторг: услышать их, осторожных, пугливых — просто, но увидеть так близко — невозможно. А потом возник в сознании мёртвый соловей. Маркиза нашла его возле беседки: серое тельце, бессильно лежащее в траве. Она хотела вернуться в замок, умоляла святого отца уйти подальше от смерти, однако тот совершил невероятное. Подняв умершую птичку, он протянул ее Аделин на раскрытых ладонях, и соловей, словно по волшебству, вскочил на лапки и запел. Радость в перемешку с ужасом вновь проникли в душу маркизы — точно так же, как в тот день, даже с новой силой. Соловей оставался мёртвым: растрёпанные пёрышки, местами ободранные, и неестественные, дерганные движения марионетки… Святой отец исчез внезапно — даже не попрощался с ней. В один из дней он просто не пришёл, и Аделин так же внезапно забыла о нем на годы. Ее обучал богословию епископ Франциск — маркиза считала, что так было всегда. — Аделин, ты слушаешь речи епископа? — скрипучим голосом воскликнула матушка, заметив ее отсутствующий взгляд. Маркиза вздрогнула, быстро взглянув на нее, сердитую, всем и вся недовольную. — Да, разумеется, — прошептала Аделин и сразу отвернулась к окну, как если бы матушка могла услыхать ее мысли. Толпа пестрела, но маркиза видела в ней лишь одного человека. Он вернулся — святой отец, в чьих руках пел даже мёртвый соловей. Не святой, а развратник и грешник. Венчаться с ним запрещено под страхом анафемы, а то и костра. Миледи Аделин бросило в жар — ей показалось, что Йохан, повернувшись, смотрит на неё. Он, конечно же, не на неё смотрит, а на епископа, как тот упивается церковной властью да уничтожает непререкаемым авторитетом. — Так как преступники являются студентами Университета — казнь ждёт и их наставника! — кровожадно постановил его святейшество, от чего бедные мальчишки попятились и разрыдались в голос. — Завтра утром ваганты вместе с наставником будут обезглавлены на Гревской площади! А сейчас — король вынесет окончательный вердикт бунтовщикам! Герцог Д’Арбогаст уже готовился исполнить роль палача: достал из поясной сумки точило и принялся деловито натачивать здоровенный топор. Меч у него тоже есть, однако громила почти никогда им не сражался, предпочитая именно топор… Епископ Франциск отвесил пафосный поклон, показав, что Людовику настал черед одним словом лишить жизни пару десятков человек. Людовик неспешно вышел вперёд. На публику он гляделся авторитетным, заставляя себя хранить достоинство королей… Однако детская неуверенность внезапно ожила в душе короля, невольно заставила искать поддержки извне. Но все молчали. Мосье Ванс зло насупился, сложив руки на груди, Персиво топтался, фон Кам без единой эмоции торчал в седле, маркиз Деде — тоже… Дядюшка Виктор шатался спьяну, держась за карету, Каркассон отопнул подальше чью-то отрубленную руку. Здоровенный Д’Арбогаст с лязгом и искрами затачивал топор. Он поднимал его время от времени, любовался, как сияет сталь в солнечных лучах, и вновь охаживал точилом. Жутко. Людовик быстро перевел взгляд с пыхтящего над топором герцога на опасных преступников, дерзнувших угрожать короне. Измождённые, тощие, грязные — эти люди живут в лачугах, ютятся по нищим окраинам и видеть не видели добротной одежды и сытной еды… Их бунт — отчаяние, и не их вина в том, что им не на что жить. Ни к чему хорошему не приведет казнь несчастных. — Королевский вердикт: помиловать этих людей! — уверенно, с расстановкой заявил юный король, и от неожиданности ахнули даже бунтари. — Помиловать и отпустить! — настоял Людовик, заметив негодование на лицах Каркассона, епископа, Ванса. — Но… Но… — заикал епископ Франциск, вцепившись в ленты митры. — Тех, кто поднял руку на королевскую власть, следует казнить! — выкрикнул мосье Ванс, захлёбываясь словами. Но Людовик уже обрёл уверенность. Даже лязг точила Д’Арбогаста более не волновал его. — Мудрый король должен уметь воздать народу по потребностям, — твёрдо возразил его величество, не боясь перечить даже епископу Франциску. — Я не стану казнить подданных, которые просто хотят есть! — Но, они осквернили собор… — прошипел красный от гнева епископ. На лентах его митры уже болтались узлы, которые его святейшество в негодовании вязал. — Каркассон, я приказываю немедленно всех освободить! — Людовик подогнал застрявшего сенешаля, не обратив внимание ни на эти узлы, ни на багровый румянец епископа. — Понесут наказание только ваганты, но и к ним я запрещаю применять смертную казнь! Каркассон не знал, чьи приказы ему выполнять: с одной стороны, он присягнул королю. Но с другой — епископ может индульгенцию забрать, если он поступит не «по-божески». А его святейшеству бог завсегда велит казнить. — Давай, Каркассон, отпускай! — фон Кам подъехал к сенешалю и несильно пнул в плечо носком сапога. — Ты слышал приказ короля! «Убийца дверей», — тихо и угрюмо ругнул его Каркассон. Ясно, что надоело ему на площади мелькать, вот и суетится. А так, плюёт фон Кам и на короля, и на приказы, и на народ. Как только ему надоест во Франции — он без зазрения совести кинет всё здесь и уедет в никуда. Каркассону тоже надоело мелькать. Наградив ближайшего к себе плебея ощутимым пинком, сенешаль выхватил и меч и заревел, размахивая им: — Про-очь! Плебеи мигом подскочили на тощие ноги да разбежались серыми крысами — исчезли в проулках как не было их. Только ваганты уныло топтались под знойным солнцем да ерзал Петух, пугаясь бородатого Д’Арбогаста, который грозно играл топором. Ему не дали никого казнить, и герцог свирепо скалил зубы, не очень-то и похожие на человеческие. — Увести вагантов в темницу до завтра! — повелел Людовик. — Их наставника задержать, но если я узнаю, что его били — лишу всех званий! Петух идти не мог. Солдат приказал ему вставать, однако тот, водворившись на ноги, сразу упал. В лодыжке у него застряла стрела: пробила ногу насквозь. Мальчишка плакал от боли, трогая ее и пачкаясь в крови. Брат Доминик скользнул к епископу Франциску и что-то шепнул на ухо. Его святейшество сморщился, однако заставил себя одобрительно кивнуть. Он бы замучил гадких вагантов пытками, обвинил бы их в ведьмовстве и ереси, колесовал бы на публику, а после — сжёг, чтобы ни единый юнец не помышлял более бедокурить в церквях. Но воля короля выбила его из колеи и насторожила. «Воздать народу по потребностям», — епископ Франциск ранее не слышал ничего подобного от короля. Ни от покойного, ни от нынешнего. «Кто же науськал?» — размышлял епископ, наблюдая за тем, как брат Доминик ловко освободил Петуха от стрелы и мазал чем-то его рану.