Люсиль дрожала, а её пальцы оказались ледяными, несмотря на жару. Персиво пытался их согреть, сжимал в ладони маленькие руки. Но тщетно: предчувствие беды заставляло его самого холодеть. Дьявольский голосок нашёптывал виконту, что сейчас он в последний раз обнимает её, перебирает волосы, растрёпывая сложную прическу. Одна из жемчужных нитей разорвалась, крупные жемчужины выпадали в ладонь, а то и падали вниз, исчезая в пыли. Слёзы. Жемчуг означает — слёзы. Люсиль плакала навзрыд, зарывалась лицом в его пропотевшую чемизу — искала у виконта защиты. Но ему, хоть бы себя защитить.
— Я должен отвезти её на Ситэ, к отцу, — решил Персиво, но Йохан обернулся через плечо и ехидно поднял бровь.
— Куда?
Он объехал Персиво и пристроился к нему в хвост, а вперёд ненавязчиво выдвинулся д’Арбогаст.
— Чтобы не упускать тебя из виду! — пояснил Йохан с кривой ухмылкой, показав, что для виконта путь назад заказан.
— Ей здесь не место! — твёрдо возразил ему Персиво.
Он не отвел глаз, хотя фон Кам зыркал с адской свирепостью. Повернув коня, Персиво вынул меч.
— Пропусти! — потребовал он с угрозой. Хватит бояться — он синьор, и должен защищать свою возлюбленную.
Лангедокский и Деде плевались едкими смешками, а фон Кам, наоборот, скорчился, но с дороги не ушёл.
— Прочь! — Персиво ринулся с занесённым клинком и получил сокрушительный удар.
Слетев с коня, виконт ввалился в колючий куст, вспугнув стайку корольков. Шипы проткнули чемизу и впились в кожу, причинив жгучую боль. Персиво задёргался, стремясь освободиться, но бесповоротно застрял. Испуганный визг Люсиль смешался с громовитым хохотом охотников, а поблизости затрещали сучья под тяжёлой поступью.
— Я и так позволил овце пересесть к тебе! — злобно рявкнули над битой головой виконта. — Это непростительная опрометчивость! Ты даже не представляешь, в какую капусту я искрошу тебя, если увижу на ней хоть царапину! Живого места не оставлю!
Йохан глядел на Персиво сверху вниз, отпускал злые смешки, да сердито цедил ругань сквозь зубы.
— Не трогайте мессира виконта, мессир! — внезапно к нему подскочила Люсиль и вцепилась в руки. — Умоляю, пощадите!
Люсиль бросилась перед Йоханом на колени, но тот схватил её за плечо и поднял на ноги.
— Сколько времени теряю из-за глупых блох! — проворчал фон Кам, несильно пихнув Люсиль вперёд, чтобы шагала обратно, к лошадям.
Персиво увидал, как охотник протянул ему руку, однако брать её не стал. Кое-как он выполз из куста сам. Наверное, куст ядовит: от колючек гадко чесалось всё тело, виконт собирал их с себя на ходу, но некоторые впились так, что без помощи не обойтись.
— Мы едем в Ле-Бли! — сухо изрёк Йохан, едва Персиво попался ему на глаза.
Он уже сидел в седле и провожал виконта насмешливым взглядом. Да и остальные охотники прожигали в нём дыры, пряча насмешки в усы. Только Люсиль ёрзала на краденом коне, потупившись, изредка смахивала слёзы. Персиво молча подобрал меч, сунул в ножны и сел позади неё. От охотников он отвернулся, желчные речи старался не замечать. Люсиль улыбнулась ему, хотя её глаза были полными слёз.
— Я должна вернуться назад, — всхлипнула она, мягко обняв его за шею. — Мессир Альфонс и миледи Кьюнгонда и так были ко мне слишком добры.
Персиво не смог выдержать этот взгляд, но дабы не показать малодушия, прижал Люсиль к себе. Виконт шептал ей — полную чушь, кашу из своих стихов и глупостей о том, что всё будет хорошо. Но самого придавила беспомощность. Он не может увезти её: фон Кам не отпустит их через лес, потому что Люсиль для него чем-то очень важна. Хорошо бы напрямую об этом спросить, но Персиво в который раз смалодушничал. Не перед Йоханом — его до чёртиков пугала правда, которую тот скрывал. А что, если ему предстоит потерять Люсиль навсегда? И как же стыдно Персиво перед ней! Все его обещания — прах, ему неволей придётся венчаться с маркизой, якшаться с миледи Аланой, служить сенешалем да охотиться на нечисть до конца своих дней. Это и есть расплата за грех. Персиво уже ввергнут в ад, хоть и не получил котла с кипящей смолой. Держать в руках возлюбленную, без малейшей возможности остаться с ней — больнее смолы и любого огня.
— А что же сделал наш виконт? А он спалил трактир! — затянул басом д’Арбогаст, но вдруг замолк.
Навстречу им бежали деревенские мальчишки, поднимали пыль да галдели наперебой. Подняли птичий базар — непонятно, чего хотят. Герцог зарычал, пару раз щёлкнул над их грязными головами хлыстом, однако мальчишки не сбежали. Съежились, как щенки, а один пролепетал:
— Мессир, в деревне беда.
— В поле никто не пошёл, — добавил второй, поменьше ростом и, возможно, помладше.
Рубашонки у обоих были совсем плохонькие, в дырьях, а лица — чумазые, будто мальчишки прятались в печи. Охотники переглянулись в полном молчании, Йохан опять же, молча махнул рукой, приказав остальным ехать вслед за ними.
Персиво ужаснулся, заметив на окраине деревни ораву. Люди суетливо носились, что-то таскали, копали какие-то ямы да поднимали веревками толстые бревна, возводя частокол. Кто-то на телегах пытался уехать, но их почему-то не выпускали: заступали дорогу и пугали коней. Гвалт стоял такой, что впору было оглохнуть — визжали женщины, хрипло орали мужчины, да и дети вскрикивали тонкими голосами. Что же такого могло приключиться за одну ночь, что все так всполошились? А вдруг, они опять учинили бунт, а мальчишки просто заманили хозяйского сына в руки бунтарей? «Воздать народу по потребности», — говорил король, а у Персиво нет ни денье, чтобы их задобрить. Он уже где-то посеял кошель.
Охотников люди заметили не сразу, а стоило одному их увидать, так окружили, не давая и шагу ступить.
— Назад, или отхожу! — д’Арбогаст снова выхватил хлыст, и люди чуть отступили, побоявшись попасть под него и лишиться голов.
— Знахарь привёл к нам беду! — зарычал вдруг рослый детина, стиснув вилы в кулаке.
Распихав людей, он бросился к Икару дикими скачками, размахнулся грозным «оружием», но Лангедокский подставил меч. С треском древко переломилось надвое, вилы хлопнулись в пыль, а детина, не удержав равновесия, повалился рядом, чудом на них не попав.
— Да пропустите же меня! — вперёд с трудом протолкался высокий и крепкий старик с редкой серой бородой.
Его лицо почти полностью закрыла дырявая соломенная шляпа, старик сильно хромал на правую ногу и опирался на толстую суковатую палку. Можно сказать, что он похож на бунтаря Эдуара — так же стар и сердит. Люсись испуганно прильнула к Персиво, едва он появился.
— Это Грим
о, — шепнула она в ответ на немой вопрос виконта и поглубже натянула на голову капюшон. — Дядюшка Эдуар задолжал ему.
— Меня нынче выбрали новым старостой! — принялся сипеть старик. — Мессир Персиво, мы больше не можем молчать! Вы убили оборотней, но напасти не прекратились!
— Сесиль ночью родила мёртвого ребенка! — злобно перебила бабка. — Ваш хвалёный лекарь ни черта не помог ей!
Персиво от её взгляда чуть не стошнило, хоть он и знал, что брат Доминик бабку обманул. Для чего — не его дело, виконт старался не думать об этом.
— Старуха Берзэ не попадала под косу! — продолжил староста. — Её ранило чудовище! Ночью она впала в беспамятство, и они утащили её!
— Кто — они? — выжал из себя Персиво.
Как ни пыжился он, выглядеть суровым синьором не мог. Жалкая мина у него получилась, да и руки заметно тряслись.
— Демоны! — ошарашила бабка. — Они вломились к ней в дом и убили всех! Всех!
От её завываний стыла кровь, Персиво совсем растерялся, молчал, вспоминая истерзанные ноги старухи Берзэ. Он никогда не косил и не представлял себе ран от косы — поэтому не мог знать, косой ей попало, или чем-то ещё. Люсиль отстранила его руку и тихо сказала:
— В этом виновата я.
Виконт ответить ничего не успел, как Люсиль соскочила с седла, сбросив накидку. Люди ахнули и отступили назад, точно дьявол встал перед ними, но спустя миг подняли лопаты и вилы.
— Ведьма! — бешено взвыла бабка. — Бей её!
Люди не двигались. Глядели в упор, теребили черенки, но не нападали, а некоторые и пятились. Отползал детина, заграбастав остатки вил. Даже староста Гримо отступал, скрежеща остатками зубов.
— Люсиль! — из толпы вырвалась высокая, худая женщина, бросилась к ней и принялась обнимать, заливаясь слезами.
Но Люсиль на её объятия и слёзы никак не реагировала. Глядела в одну точку пустыми глазами и молчала.
— Отойди, Нинель, твоя племянница — ведьма! — разъярилась бабка и наподдала клюкой ближайшему к себе сухому сморчку. — Да бейте же!
Сморчок лишь один шаг сделал, скорее даже упал, и сразу же смылся, выкинув лопату. Но не Люсиль испугала его, а фон Кам.
— Порядок! — рявкнул охотник, а по его рукам с потрескиванием бегали адские искры.
Людей обуял страх, и они с воплями попёрли назад, на бегу роняя лопаты. Даже Нинель и Гримо испарились. Вмиг здесь не стало ни души, только чья-то измождённая работой лошадь щипала редкую траву.
— Ну, наконец-то в этом свинарнике порядок! — Йохан плюнул, спрыгнув с коня, и грубо схватил Люсиль за плечо. — Шагай, бестолочь! Ещё одна выходка, чёрт! Шею сверну!
— Зарублю тебя, бес! — выплюнул д’Арбогаст, мелко крестясь так, чтобы это не было заметно.
— Потом зарубишь, — огрызнулся Йохан. — Сейчас пора навестить старуху Берзэ. Или то, что от неё осталось.
Люсиль была сама не своя — не просто бледная, а серая, качалась и вздрагивала, не в силах сделать пару шагов до коня. Персиво подбежал к ней и ласково обнял… Но чуть не отпрянул. Плечи Люсиль оказались холодными и жёсткими на ощупь, а глаза — чужими какими-то, тёмными.
— Прочь! — Йохан виконта спихнул да усадил Люсиль на свою лошадь. — Ты не способен её сторожить!
— Что с ней происходит? — попытался добиться виконт, но фон Кам только отмахнулся.
Он просто развернуся и поехал к этой чёртовой старухе Берзэ… А Персиво точно погрузился в холодную воду. Он ехал за остальными, к старухе, но чувствовал, как всё глубже уходит в пучину, и солнце всё дальше. Он ни разу не спросил Люсиль о том, как она жила до их встречи. Да он вообще ничего о её жизни не знал, а всё время твердил, чтобы она забыла о прошлом. Пытался навязать ей другую жизнь, какая была бы удобной ему самому.
Йохан ехал неспешно, вертел башкой по сторонам, а иногда заезжал во дворы, ездил вокруг домов. Люди захлопывали ставни, когда он заглядывал в окна. Д’Арбогаст и Деде поначалу за ним таскались, но Йохан дал им молчаливый знак, и они убрались. Д’Арбогаст в одну сторону поехал, Деде — в другую. А Лангедокский остался. Во дворы заезжать он не смел, а Икар рядом с ним сидел тише мыши. Глядел затравленно, будто зверёк, и изредка шмыгал носом.
Персиво не мог больше терпеть. Догнал Йохана, дабы наконец-то выбить из него правду. Однако осекся и замолк на полуслове. Люсиль слегка ожила, на её щеках появился румянец. Тихо, полушепотом, она говорила Йохану:
— Мне было видение, мессир. Ангел явился и повелел мне вернуться в Ле-Бли.
— Какой ещё ангел? — шипел в ответ Йохан. — Булыжник в твоей башке, а не ангел!
— Слепой ангел, мессир, — лепетала Люсиль. — С плетьми из божественного света.
Персиво испугали её слова, но он всё равно слушал, развесив уши. Ему тоже подобный «ангел» являлся. Дама в повязке из сна могла бы сойти за слепого… Демона скорее, а не ангела, и она сулила ему стать Белым рыцарем.
— Я тоже её видал! — Персиво не выдержал и выкрикнул.
— Меньше слушай её, — угрюмо огрызнулся Йохан, повернув в очередной двор. — Ты давай, шевелись, мы приехали!
Персиво понял, что зябнет. Именно здесь зной вдруг сменился холодной сыростью. Солнце ушло в какую-то дымку, а по земле струился густой серый туман — гадкий, во рту от него оставалась неприятная горечь. Нет, это не гарь. Не горелым смердит здесь, а серой. Виконту стало не по себе в этом пустом дворе с покривившейся низкой хатой, с поломанной телегой, что валялась у забора вверх колесами. Тихо, никакой живности, даже собаки не оказалось.
— Поехали отсюда, мессир, здесь нечисто, — плаксиво попросился Икар.
— Хоть ты заткнись! — шикнул Лангедокский, дав тому несильный подзатыльник.
Фон Кам заставил всех спешиться и оставить коней у забора.
— Сторожить! — отдав короткий приказ, он толкнул Люсиль к Лангедокскому.
Тот поймал ее за предплечье. Персиво слышал, как Аделард недовольно бурчит про блох, которые ему надоели. Люсиль молчала, покорно плетясь около него, но когда она подняла глаза, Персиво увидел немую мольбу.
— Йохан, я буду сторожить Люсиль, — Персиво не просил, а настаивал: понял уже, что с ними по-другому нельзя.
— Нет, со мной в избу пойдёшь! — запретил Йохана и шагнул через порог.
В избу персиво заходить не хотел. Суеверные страхи выползли из недр сознания и рождали мысли о том, что здесь разверзся ад. Лангедокский с нетерпением пихнул его в спину, и Персиво в проклятую избу ворвался, споткнувшись о высокий трухлявый порог. Ноги виконта сами собой подкосились, стоило ему увидать, что творилось внутри. Дверь в сенях снесли дьявольским ударом, в стене зияла здоровенная рваная дыра. Лучи солнца били сквозь дыры в крыше, попадали на обломки столов и лавок, нехитрую утварь — раскиданную и залитую кровью. Кровь здесь повсюду: заляпаны стены, на полу огромные лужи, и даже на остатках разбитого вдрызг потолка висели некие ошмётки, с которых капала кровь. От смрада Персиво сдурел. Его не вывернуло лишь потому что с он не ел с утра. Виконт не заметил, как осел на замаранный пол и привалился спиной к дверному косяку.
В тесном пространстве избы уже крутился брат Доминик: деловито возил тряпкой в кровавых лужах да бормотал на латыни. Взъерошенный такой, вся ряса в пятнах. Персиво сначала принял его за пьяного.
— Ну, наконец-то! — воскликнул монах, оторвавшись от своего «колдовства». — Я уж думал, вас сожрали черти!
— Пока нет, — с кривой ухмылкой отказался фон Кам.
Кровища и смрад ему были нипочём. Йохан не спеша обошёл всю избу, заглянул за чёрную от копоти печь. Он ничего здесь не трогал — наверняка, боялся щегольский дублет замарать.
— Что ты видел? — осведомился он у брата Доминика.
Монах запихал тряпку в мешочек, затянул шнурки и нервно затараторил:
— Да ничего, кроме этой девицы и её мальца! Ты представляешь, она оказалась «гнилая», и мне пришлось поворачивать плод! А эта дурёха стала от меня отбиваться, ногами! И разбила мне нос! У неё вся башка — сплошной булыжник! Я ей: сдохнешь, образина! А она мне — в нос!
Нос у него и правда, оказался жестоко расквашен, распух весь, и вокруг ноздрей запеклась кровь. Говорил монах гнусаво, поминутно сопел и вытирался рукавом.
— Я всю ночь с ней провозился! А про хаос у Берзэ мне сказали только утром!
— Где ребёнок? — перебил его стенания фон Кам.
— В хлеву, я положил его в ясли, — пробормотал брат Доминик. — Сразу скажу: родился крупным!
— Идём! — Йохан и рад был уйти отсюда.
Махнув рукой, он широко зашагал через сени и вырвался наружу, толкнув плечом хилую дверь. Брат Доминик споткнулся о ноги Персиво и чуть не растянулся ничком.
— Да вставай же, чего расселся? — монах не сильно, но злобно пихнул его в бок.
— Вот чёрт, — выдохнул Персиво, попытался встать и понял, что у него не осталось сил. Сернистый туман, скорее всего, ядовит, и он надышался.
Надо сказать им, чтобы уводили Люсиль! Лишь мысль о Люсиль заставила Персиво вскочить, иначе так бы и остался в гиблой избе. Глаза застила какая-то пелена, виконт вывалился во двор почти вслепую. И наваждение рассеялось, зрение и силы вернулись. Во дворе по-прежнему стоял холод, туман чёртов стелился, но ни монаха, ни фон Кама с Лангедокским Персиво уже не увидел. Даже его ворованный конь, и тот скрылся неизвестно куда.
— Люсиль! — другое наваждение заставило её звать…
— Шевелись давай, теряем время! — голос Йохана донёсся до виконта издалека, Персиво вскинул голову.
Фон Кам успел всего лишь выехать со двора, Люсиль сидела рядом с ним. Он что-то кричал, но так глухо, что виконт не разобрал ни слова.
— Постой! — Персиво рявкнул как можно громче и рванул прочь со всех ног.
Двор будто бы вытянулся в разы. Персиво уже запыхался, но всё никак не мог добежать до забора. Серый, рассохшийся, дырявый, он маячил, прикрытый погибельным маревом. В душу впился страх, но Персиво вовремя догадался креститься.
— Отче наш, — начал он сквозь одышку и тот час же вылетел на пыльную, потрескавшуюся от засухи дорогу.
Солнце припекло, в уши ударил гвалт из собачьего лая, мычания, блеяния и человечьих голосов. Что-то подвернулось под ногу — виконт увалился плашмя, стукнулся животом о твердую землю.
— Ты чего дурной такой? — проскрежетал над ним голос брата Доминика.
Монах подъехал к виконту на осле и вытаращился. Даже не подумал помочь.
— Персиво! — вскрикнула Люсиль и хотела спрыгнуть к нему, но Йохан её не пустил.
— Что там происходит? — выдал Персиво ошалевшим голосом.
Он никак не мог отдышаться, в лицо бросался жар и стучало в висках. Там, во дворе, он едва не погиб — крест и молитва сберегли его от происков дьявола.
— Разлом, ловушка вариативности. Через пару дней схлопнется, — Йохан ответил непонятным «заклинанием». — Ну и нагадил же чёртов знахарь, чёрт его дери!
У брата Доминика явно выдалась бурная ночка. Пока ехали, он всё гнусавил и гнусавил, жалуясь на свои злоключения.
— А под утро ко мне заявился второй булыжник! Я прикорнул после девицы, а он мне — зуб болит!
Виконт как никогда хотел ему вмазать, дабы заткнулся. После побега со двора Берзэ Персиво чувствовал себя прескверно, а от навязчивого чириканья монаха начинало ещё сильнее мутить.
— Вот скажи мне, фон Кам, почему они верят в богомерзкое шарлатанство? Почему до сих пор считают, что если поцеловать осла — пройдет зубная боль?
— Это мерзко, но не больно! — Йохан отмахнулся, однако брат Доминик разошёлся не на шутку.
— Да чёрт возьми, у него там дыра размером с чёртов Нотр-Дам! Какой к чертям осёл? — он всё причитал и размахивал руками, лазал пальцами в рот, показывая зубы. — Тут надо резать десну, удалять зуб и всё чистить! Но когда я об этом сказал — чёртов мракобес обозвал меня ведьмаком и ушёл целовать осла!
Икар украдкой шептал Лангедокскому, что бабку полоумной Сесилии зовут мадам Ев
а. Она настолько стара, что почти ничего о себе не помнит, а Сесилия — не родная ей внучка. Мадам Ева, вроде как, гоняла коз пастись и нашла её под кустом на опушке.
Дом мадам Ева почти не отличался от лачуги Берзэ — такой же потемнелый, кособокий, да в землю врос по самые окна. Только во дворе разгуливали гуси, выщипывая остатки травы, а огромный пёс рвался с цепи, заливался лаем.
Под самым забором маялся человек. Его лицо страшно перекосилось, бедняга страдальчески глядел на брата Доминика и держался за щеку. Ясно, что осёл ему не помог.
— Поздно! — едко изрёк монах и от злости скрутил ему шиш.
Человек что-то промямлил, едва двигая челюстями, а из его глаз слёзы катились в три ручья. От одного взгляда на него у виконта и у самого заныли зубы. Отвернувшись, он заметил бабку в одном из подслеповатых окошек избы. Та скривилась и сразу исчезла, захлопнув ставни.
— Мы к ней не пойдем, — заключил брат Доминик. — Сразу в хлев.
Он тоже видал её и боялся схлопотать клюкой по хребту за то, что младенца не уберёг.
Хлев мадам Ева показался Персиво куда добротнее избы. Видно, что строили его недавно: высокий, брёвна светлые да и солома новая на крыше. Хлев встретил полумраком, тяжёлым запахом животины и душераздирающими резкими воплями, от которых стены тряслись. Зайдя с яркого солнца, Персиво и не понял сразу, откуда вопят. Заметил поросят в загоне, белую безрогую козу…
И лишь когда Персиво прошёл вглубь хлева, в глаза ему бросился свёрток рогожи на соломе в грубых деревянных яслях. В свёртке брыкались, отчаянно пытаясь выпутаться, и требовательно, визгливо орали. Йохан приблизился к нему и хмыкнул, схватившись за подбородок.
— Он полностью здоров, но это обычный ребёнок, — буркнул брат Доминик. — Я всю ночь осматривал его и… просто ребёнок!
Йохану достаточно было беглого взгляда, чтобы понять: полоумная девка родила человека и от человека.
— Меня сразу насторожило, что он не начал пожирать её изнутри, — монах точно оправдывался, уставившись в пол.
— Ты кормил его? — уточнил фон Кам, аккуратно вынув ребёнка из яслей.
Пухлощекий, розовый младенец смог высунуть из рогожи ручонку и крепко вцепился Йохану в волосы. Принялся дергать, точно говоря, что не отпустит до тех пор, пока тот не накормит его.
— Н-нет, — буркнул монах, скосив взгляд на тощую, впалую грудь. — Не умею.
— Эх ты, хоть бы рожок ему свернул, наследник Гиппократа! — вздохнул Йохан, осторожно отцепив ребёнка от себя. — Коза-то дойная стоит!
Фон Кам распеленал его, оглядел с ног до головы для пущей уверенности. Уши нормальные, глаза — обычные, нет ни хвоста, ни клыков, ни рогов. Вручив младенца брату Доминику, Йохан строго приказал:
— Отнеси матери, вели накормить и пелёнки поменять!
— Но, я сказал им, что он родился мёртвым, — монах отказался нести и хотел возвратить младенца в ясли, но Йохан перевернул их злым пинком.
— Соври что-нибудь, скажи, что перепутал! — он с раздражением плюнул и пнул ясли ещё раз, от чего те треснули. — Этот «мёртвый» оглушит меня сейчас!
— Как же, я скажу, что живого от мёртвого не отличил? — возмутился, было, монах, однако Йохан замахнулся кулаком.
— Скажи, что свершилось божье провидение! Деревенская темнота в это сразу поверит!
Выкинув монаха из хлева взашей, фон Кам пристал к Лангедокскому.
— Лангедокский! Икара тащить! — заревел он, пиная всё, что валялось под ногами. Ясли, пучки соломы, доску какую-то — грубую, неструганную.
— Чёрт! — угрюмо отозвался Аделард, вытолкнув юного знахаря перед собой.
Люсиль же он крепко держал, ни на шаг от себя не отпуская. Она пыталась от него отодвинуться, но Аделард всякий раз её дёргал и шипел сквозь зубы брань.
— Мессир, позвольте мессиру Персиво меня сторожить, — Люсиль набралась смелости и тихо попросила.
— Мессир командор не велели, — спихнул ответственность Лангедокский.
Он старался выглядеть безучастным, однако глаза бегали, выдавая его тревогу. Икар плакал. Повалился перед Йоханом на колени, умолял пощадить его и не рубить головы.
— Мямли, а я подумаю! — Йохан свирепо оскалился, хватаясь за меч.
Икар же, заикаясь, глотая слёзы и сопли, залепетал, будто бы губернатор Дюран в Ле-Бли очень часто бывал, захаживал к мосье Сержу и всё выведывал, выспрашивал о какой-то «овце». А в один из вечеров намекнул, что некоему «благодетелю» позарез и не бесплатно нужны две девицы.
— Кто это был? — фон Кам надвинулся на него, и Икар забился в самый угол, подобрав к подбородку колени.
Рядом с ним оказалась коза — и та съёжилась, едва держась на дрожащих ногах. Она давно бы уже сбежала, если бы её не держала верёвка.
— Я не видал его, мессир, клянусь, — выдавил Икар, стараясь не глядеть Йохану в глаза. — Мосье Дюран принёс дядюшке Сержу мешок золотых за Сесилию и Женевьеву… А потом дядюшка заставил меня привязать их в лесу, на поляне, где вы меня поймали.
Икар отвязал их через три дня. Обе живые и сытые, но не помнили ни зги, точно и не было этих трёх дней. Сесилия пела дурацкие песни, а на шею ей навесили суму, из которой торчала соломенная кукла. Женевьева и раньше почти не говорила, а теперь и вовсе замолчала как рыба и ни слова не проронила, не закричала даже, когда наступила на гвоздь.
— Дядюшка поселил их у себя, в коморке, а родне сказал, что обе больны, — хлюпая носом, продолжал Икар. — Я должен был читать календарь на кукле и всякий раз отводить их в лес на три дня, а потом — забирать.
— Кто за ними приходил? — Йохан напирал, пытаясь добиться правды, однако Икар разочаровал его.
— Дядюшка велел мне убегать не оглядываясь, — пискнул мальчишка, . — Я убегал, потому что боялся за свою душу.
Фон Кам злобно цедил что-то про мракобесие и трусость, а потом — упомянул Этьена.
— Зарублю, если будешь врать! — предупредил он мальчишку и отвесил пинка, чтобы получше понял.
Икар сморщился от боли, но не пикнул. Шмыгнув носом, он утёрся ветхим рукавом и зашептал:
— Мессир, Этьен собрался молить благодетеля о помощи в мятежах. Я боялся брать его с собой, но Этьен сказал, что убьёт меня косой. Но, мессир, случилась более страшная беда…
В последнее время губернатор зачастил к мосье Сержу. Являлся мрачным, кушал настойки и слезал в погреб. Мосье Дюран каждый раз очень долго и настойчиво рылся, однако вылезал ни с чем. Мосье Серж пытался выведать, что же он там потерял? Но губернатор всегда отмахивался и возвращался к настойкам. Мосье набирался до видений и бреда, падал на стол и начинал выть, а после — засыпал мертвецким сном.
— Дядюшка сказал, что мосье походят на вервольфа и велел мне перепрятать сундук со свитками, — пояснил Икар. — Я засунул его в ту дырку. Мосье Дюран туда бы точно не пролезли, даже если бы и пронюхали о ней.
Икар поднял голову и воззрился на Йохана, ища у него одобрения. Но тот оскалился и выплюнул:
— Так!
Икар понял: он больше не имеет права утаить даже мелочь, иначе рискует стать ниже на голову. Поэтому не молчал.
— А в последний раз дядюшка ушёл с мосье Дюраном, а когда вернулся — он был сам не свой. Я решил, что он одержим, и сбежал ночевать в хлеву. Наутро я хотел за святым отцом бежать, но нашёл дядюшку в слезах. Он велел мне ночью запрягать телегу.
Икару пришлось избавляться от кадавра. Сперва он не знал, что везёт, только боялся ночи и бесов, подстерегающих в поле. Икар молился, покуда мосье Серж приволок нечто громоздкое, завернутое в кровавую рогожу. Знахарь отправил племянника выкидывать это вблизи кладбища, и нацепил на шею серебряный крест. Рогожу нужно было поглубже зарыть, а потом — поскорей убираться. Волчий вой пугал до холодного пота, а старая кобыла всё время шарахалась. Как же хотелось Икару свалить жуткий груз где придётся и повернуть назад, но ослушаться дядюшку он не смел. Свёрток в телеге смердел кошмарно — Икар как мог отворачивался да затыкал нос. Насилу добрался он до кладбищенских ворот и свернул в сторону, привязал там кобылу к дереву. Лошадь рвалась в попытках сбежать и обеспокоенно ржала, поэтому Икар решил не медлить. Вдохнув поглубже, он затаил дыхание и принялся сваливать мерзость на землю. Она оказалась тяжела, примерно столько же должно весить человеческое тело. Но когда Икар убрал рогожу — его прямо на месте стошнило. В траве валялся растерзанный труп. Живот не просто распорот, а вырван, и из огромной дыры торчали обломки костей да клочья потрохов. В посиневшем, перекошенном болью и ужасом лице Икар с трудом признал Женевьеву.
— Женевьева! — рявкнул Йохан и в один прыжок оказался возле Персиво.
Вцепившись в его воротник, он дёрнул виконта на себя и заорал:
— Ты ныл, что в чёртовом погребе смердело!
Персиво смог только молча кивнуть и рот разинуть.
— Ах ты ж, чёррт! — За Жераром и Абсолоном беги!
Йохан отпихнул виконта к стене и куда-то помчался шальными скачками. Дверь едва не вынес, так врезал по ней сапогом. Персиво не успел испугаться. И понять, куда фон Кам рванул — тоже не успел. Блеяла в углу безрогая коза, а под ногами у неё съёжился Икар. Дверь медленно, со скрежетом закрывалась, перекосившись на одной петле.
— Иди, зови, — глухо ухнул Лангедокский. — А мне чёртову мелюзгу сторожить.
***
Персиво ни Жерара, ни Абсолона не нашёл. Разбрелись, черти, по деревне, ищи их свищи. К избе знахаря виконт притащился с пустыми руками. В безлюдном дворе без толку слонялся жеребец Йохана — он кинул его, не привязав. Похоже, Йохан часто так делает, уведут скоро дорогого фриза… Хотя, нужно быть круглым дураком, чтобы уводить ведьмачью лошадь. Конь фыркнул, когда Персиво мимо него проходил, и виконт невольно перекрестился. Мало ли что?
Хлипкая дверь болталась, издавая жалобный скрип. Видно, Йохан крепко ей наподдал. Но кроме этого скрипа, никаких больше звуков не услышал виконт. Ангел с правого плеча говорил, не заходить в избу. Бежать, пока не поздно, и молиться. Всю дорогу к аббатству читать молитву Христа, после — обо всём рассказать аббату Бенуа, а от него торопиться в Париж, к отцу. Не Персиво здесь синьор, а отец, ему и разбираться. Но виконт счёл побег за трусость. Молясь про себя, он шагнул в пустынные сени. С потолка свисали пучки какой-то сушёной травы — Персиво прошёл так, чтобы не зацепить их головой. Травы могут быть колдовскими, наверняка с них снизойдёт дурное заклятье.
В клетушке тоже не оказалось ни души — ни Д’Арбогаста, ни Деде, ни самого фон Кама. На полу валялись бренные щепки — виконт понял, что это куски крышки погреба. Её не стали открывать, а врезали по ней и расколотили. С опаской подкравшись к зияющей в полу дыре, Персиво зажал нос… Во мгле погреба угадывались «призрачные» очертания сундуков, хлама, лестницы. И всё, ни следа охотников, точно бы те растворились. Даже возни и ругани виконт не услышал.
— Йохан! — Персиво позвал негромко, опасаясь, как бы голос не дрожал.
Тишина — гробовая, могильная. И чувство, что надо бежать. Виконта словно отбросило от дыры, он подхватился и рванул… Внезапно некто вырос у него перед носом — Персиво в него жёстко врезался, сшиб с ног да повалился сверху.
— Мессир, — прошамкал этот самый «некто» ненавязчиво пытаясь спихнуть виконта с себя.
Персиво выпал из лап одержимости и понял: под ним ворочается и ноет Икар.
— Чёрт, — выдохнул виконт, грузно поднимаясь. Колено саднило: сбил, видимо, о доски пола.
Мальчишка уселся, хлопая глазами. Бледный весь, как поганка — проклятые охотники вконец запугали беднягу.
— Мессир, — повторил он, опасливо оглядевшись.
— Вставай, — буркнул Персиво и протянул Икару руку, но тот со страхом отполз назад да вжался в стену.
На пороге возник Лангедокский — сопя, оглядел он клетушку испепеляющим взглядом и двинулся к Икару. Люсиль вынуждена была топать вместе с ним, а гадкий катар её ещё и встряхивал, подгоняя.
— Ах вот ты где, крысёныш! — изрыгнул Лангедокский, выловив Икара, едва тот попытался скользнуть мимо него к двери. — Только попробуй мне ещё сбеги — укорочу!
Пока Аделард тиранил Икара, Люсиль вывернулась из его захвата и бросилась к Персиво. Виконт обнял её, крепко прижав к себе, а Люсиль обхватила ладонями его лицо и шепнула, заглядывая в глаза:
— Персиво, ангел велит мне…
— Так, поймал? Давай сюда! — рёв Лангедокского всё сбил, Люсиль замолчала и уткнулась носом в грудь Персиво.
— Ей будет безопаснее со мной, — Персиво отказался передавать Люсиль Аделарду и заслонил её, когда тот хотел её схватить.
— Ну, потявкай мне, щенок! — рыкнул Лангедокский и набросился с мечом.
Персиво ловко отбил удар, столкнул Аделарда на пол и пинком отбросил подальше его меч. Икар не удержал смешок, а Лангедокский щерился псом — из-за того, что не выходит выслужиться перед фон Камом.
— Так, что здесь за чёртов блошиный цирк? — из погреба с руганью выбирался Йохан.
За ним и Д’Арбогаст лез — Персиво видел его всклокоченные рыжие лохмы. Лесенка под ними скрипела, как всхлипывала. Сейчас рассядется, и верзилы ввалятся обратно. Удивительно, как им удавалось шарить в тесном погребе вдвоём и не издать ни звука? Аделард юркнул крысой и быстренько сцапал меч, будто бы и не терял его.
Йохан был не злой, а какой-то странно для себя унылый. Выбравшись, он постоял, размышляя, попинал остаток крышки, и наконец, произнёс неожиданно тихо:
— Икар, ты знаешь больше.
Персиво этот глухой сип напугал куда сильнее, чем грозный рев. Икар — тот вообще хотел выскочить в сени, но оттуда явился Деде и зашвырнул его назад. Мальчишка растянулся на полу, и охотники зловеще его обступили. Даже Лангедокский надвинулся, скорчив мерзкую мину. Икар трясся, как в лихорадке, мотал головой, но быстро понял, что ему не удастся сбежать.
— Это дядюшка убил Женевьеву, — пробулькал он, давясь слезами. — Я… Я подслушал их разговор с мосье Дюраном. Мосье признались, что были во хмелю и надругались над Сесилией. А потом дядюшка сказал, что сам пойдет забирать их с Женевьевой из леса. Позвольте, мне нужно вам что-то показать…
— В лесу ты сказал, что Дюран Женевьеву попортил! — Йохан попытался его подловить, но Икар отрицательно замотал головой.
— Я соврал, мессир… Я испугался! Позвольте мне показать! — Икар принялся проситься, но охотники не верили ему.
Решили, что сбежит, и не дали подняться. Едва мальчишка начал вставать, Лангедокский стукнул его под колени и сшиб назад.
— Не думай, что сможешь меня надуть! — выплюнул он с кривой мстительной ухмылкой.
— Пусть покажет, — Йохан положил руку на его плечо.
Лангедокский вздрогнул, однако молча, сдержанно кивнул в ответ. Он — пешка, это слащавое выражение подхалимства на лице Персиво не раз видал у Дюрана, у Жака, и у многих других, когда те отчитывались перед отцом.
Шатаясь, Икар поплёлся… Поначалу показалось, что он в стену идёт, но — нет. У стены мальчишка присел на корточки и сдвинул одну половую доску. Под ней оказалась небольшая дыра, хранившая какой-то серый свёрток. Икар перекрестился перед тем, как с опаской достал его и принялся разворачивать.
— Мессир, — начал он, распутывая многочисленные тонкие верёвочки, стянувшие рогожу. — Сесилии повезло, что мосье Дюран надругались над ней. Они обе были на сносях, но у Женевьевы дядюшка нашёл вот это.
Сбросив последнюю верёвку, Икар развернул дырявую ветхую ткань. Он шептал молитву за молитвой, пока наконец, решился показать вещь, из-за которой Женевьева лишилась жизни. В его грязных ладонях зловеще сверкал амулет: крест, опрокинутый на бок и заключённый в окружность.
— Мосье Дюран искали его, но не догадались о тайнике, — прошептал Икар, отдав амулет Йохану. — А когда пришли вы — мосье наслали на деревню волков, а сами — загрызли дядюшку, чтобы он не смог проболтаться.
— И ты всё время это знал! — глухо процедил Йохан, и в глазах его сверкнула ярость, от которой попятился Персиво.
На этот раз охотник по-настоящему обозлился. Скалясь и шаркая, он вертел амулет в руках, бурчал под нос, пытаясь прочитать знаки, начертанные на окружности.
Охотники молчали, молчал Лангедокский. И лишь Икар, снова свалившись на колени, лепетал о пощаде, и о том, что сбежал, испугавшись клыков оборотня-Дюрана. Персиво его лепет слышался далёким, невнятным… Амулет. Такой прицепили на старую клячу, у фон Кама Персиво такой же видал. Что означает этот опрокинутый крест?
— Персиво, — Люсиль тронула виконта за плечо. — У ангела в моих видениях был этот амулет.
***
Солнце медленно ползло к горизонту. Тусклое, красное — завтра будет ветренный день. Охотники ушли из избы знахаря на самую опушку леса, расселись вокруг костра. Прямо на траве, жёлтой, иссушенной солнцем.
На огне пыхтел небольшой котелок, и брат Доминик деловито помешивал то, что в нём пузырилось и булькало. Персиво терзал голод, однако варево монаха пахло совсем не аппетитно — чем-то хмельным и таким приторным, что начинало подташнивать. Неужели, на ужин будет эта бурда? И что это вообще? Суп — не суп, каша — не каша…
Лангедокский недоверчиво принюхивался, подозревая, что не сможет это съесть, однако молчал, подхалим. Д’Арбогаст и Деде нестройно тянули заунывную песню под стрекотание кузнечиков. Не про чудовищ, трактиры и битвы, а нечто вроде псалмов — на странном языке, тоже сродни стрекотанию.
Брат Доминик то и дело вытаскивал что-то из мешочков у себя на поясе да забрасывал в «суп». Икар наблюдал за ним разинув рот, а монах с учёным видом бормотал на латыни, гордо показывая на каждый мешочек. Персиво стал подозревать, что он готовит вовсе не ужин, и это к лучшему: чем дольше кипела «бурда» — тем противнее пахла.
Йохан сидел, подобрав под себя ноги, держал амулет, зыркал в котелок и дымил трубкой.
— Трактовка символа такова, — сухо начала он, вынув трубку изо рта. — Окружность означает разум, крест — энергию. Разум без энергии — пустота, энергия без разума — хаос…
— Слушай и мотай на ус! — брат Доминик возник у виконта за спиной и хлопнул по плечу.
Персиво от неожиданности вздрогнул… Как он может «мотать на ус» то, в чём ни зги не смыслит? Виконт честно пытался слушать, но сразу запутался. Какое-то «двуединство» каких-то «энергоконтуров», созидание, разрушение, вложение, движение… невесть чего невесть куда. И где-то существуют какие-то «распределители», которым всё это подвластно.
Персиво сидел баран — бараном. Он не маг и не алхимик, даже не богослов, чтобы такое уложилось в его голове. На ум только одно слово пришло — «ересь». Но Персиво его отогнал: побоялся, что фон Кам услышит мракобесную мысль и лишит головы. Вон, как недобро взглянул, с таким прищуром! Точно, услышал.
Йохан передал трубку Лангедокскому, и тот глубоко, жадно втянул дым. Взгляд рыбий, рожа постная. Интересно, понял он хоть что-то, или слушает урчание в собственном брюхе? К Персиво прижималась Люсиль, робко шептала на ухо об ангеле и гладила его руку через полотняный рукав.
— Он является ко мне перед бедой. Ещё в детстве, он велел отказаться ехать на ярмарку с отцом, и я послушалась. Отец решил срезать через лес, и его убили разбойники… Тогда он говорил, что мне рано умирать, а нынче сказал, что моя судьба должна решиться.
Йохан сердито процедил, что начистит кому-то уши. Персиво решил, что — ангелу, потому что никого из них не слушал, предавшись собственным мыслям. Раз Люсиль под защитой охотников — миледи Алана уже не сможет обвинить её в колдовстве. Виконт внезапно понял, что свободен от герцогини, и это вскружило голову. Отказаться от ленты сенешаля и вернуться в отцовский замок вместе с Люсиль. Увезти её прочь от грязных крестьян и от королевского двора, полного интриг, от ангелов, бесов и монстров. Поселить в тепле и достатке, а самому — постичь управление феодом и стать достойным наследником отца. В сенешалях пускай ходит мосье Ванс. Пускай он женится на миледи Аделин и шепчет на ухо королю. Он всю жизнь при дворе, он и должен быть советником, а не Персиво.
— Если чего-то не знаешь — спроси царя Соломона! — выкрикнул Йохан неожиданно громко, выгнал из раздумий.
Персиво пропустил мимо ушей решительно всё, что охотник до этого говорил. Да оно и не нужно ему. Персиво — и не охотник тоже, нечего ему якшаться с ведьмаками.
— Я уезжаю, — заявил Персиво, уверенно вставая. — Люсиль, поехали домой!
Глаза Люсиль испуганно расширились, но Персиво взял её за руку.
— Домой! — повторил он, шагнув к дереву, у которого была привязана его лошадь.
— Куда? — Йохан заступил дорогу.
— Мне нечего здесь делать, я не охотник, — на одном дыхании выдал Персиво. — А Люсиль будет куда безопаснее в замке отца!
Виконт попытался его обойти, но Йохан не пропустил. Да ещё Д’Арбогаст с Деде выросли по обе стороны, схватили за плечи и жёстко присадили на место. Они забрали у Персиво меч, а Люсиль отпихнули к Лангедокскому.
— Сиди и молчи! — напутствовал её Аделард, и Люсиль ничего не оставалось, как подчиниться.
В грязной руке катара сверкнул тонкий кинжал — смертоносный, если пырнуть им в бок.
— Ты не способен сторожить! — вколотил Йохан, едва на руку виконту не наступив.
Персиво успел отдернуть её в последний момент, иначе бы отдавил сапожищем.
— А если решишь сбежать — тебя настигнут в дороге и сожрут живьём! — Йохан не оставил виконту шанса покинуть Ле-Бли.
Деде отдал ему меч Персиво, и фон Кам принялся его разглядывать, взмахивать им и хмыкать, будто покупает у кузнеца.
— Сторожить, сторожить… Да что всё это значит? — не выдержал Персиво. — Почему…
Вскочить он не смог из-за д’Арбогаста и Деде — громилы даже шевельнуться ему не давали. Вцепились корявыми пальцами в плечи, почти насквозь проткнули.
— Это значит, что пора на охоту! — заключил Йохан. — Но твоя железяка к чертям не годится, я тебе это уже говорил!
Отшвырнув меч в раскидистый куст, Йохан громко позвал:
— Доминик!
Монах кивнул и юркнул к своему ослу, закопошился в увесистых седельных сумках.
— Вот, — он вернулся со свертком, и, взглянув на Персиво, хитро подмигнул.
Как же виконту не понравилась эта хитреца! К тому же, он узнал свёрток: тот же самый, который фон Кам велел запереть в стальной сундук.
— Пригодился-таки, — буркнул Йохан себе под нос, развернув добротную холщовую тряпку.
— Теперь ты понял? — осведомился брат Доминик, кивнув на вещь, что оказалась у Йохана в руках.
— Я давно уже всё понял, — огрызнулся тот.
Холщовая тряпка скрывала меч. Лучи заходящего солнца играли на глифах, покрывших блестящий клинок, гарда в виде двух рыкающих львов отливала холодным серебром. Львы сплелись хвостами, образуя ухватистую рукоять, а навершие украсил полированный круглый янтарь. Здоровенный — с голубиное яйцо. Даже д’Арбогаст и Деде глядели на меч с завистью, Лангедокский тоже облизывался с вороватым видом, но Йохан решил отдать его Персиво.
— Звёздная сталь, виконт! — заявил он с хорошей долей хвастовства. — По легенде, такие мечи сделаны из обломков дома господнего. Для охоты на адских исчадий — в самый раз!
— Я не могу его взять, — виконт опасливо отказался принимать подарок, который, скорее всего, стоит, как целый феод. — Мне и мой меч сгодился бы.
Йохан издал едкий смешок и сунул меч виконту насильно. Тот взял его вместе с тряпкой, побоялся ронять. Когда-то он слыхал легенду об этих «звездных» мечах: вроде как, они — оружие ангелов… Или бесов. Персиво забыл, потому что никогда не интересовался ни легендами, ни оружием.
— Ни один горн не способен нагреть звёздную сталь так, чтобы из неё возможно было ковать! — Йохан вещал, с ухмылками наблюдая за тем, как Персиво не решается взять меч без тряпки. — Каждый, кому дали право на обломок, отдал для этого часть души и получил то оружие, которого был достоин. У этого меча есть собственное волеизъявление — посмотрим, возьмёт ли он тебя!
Как же проклятый охотник любит болтать! Забил уже всем мозги байками — не отличить, где правда, а где богомерзкая ересь. Д’Арбогаст и Деде перестали петь, брат Доминик уже не мельтешил вокруг котелка. До чего противно Персиво становилось всякий раз доказывать им, что он не трус!
Меч внушал виконту подспудный страх. Однако Персиво его поборол. Это просто кусок металла, ничего не будет, если он возьмёт его в руки. Виконт глубоко вдохнул, прежде чем сбросить тряпку в траву, и взялся за рукоять, скрыв все чувства за напускной уверенностью. Неприятное покалывание зародилось в кончиках пальцев, разлилось по ладони, мгновенно перешло в жгучую боль.
— Ай! — вырвалось у Персиво.
Он невольно выронил меч и рванул руку к глазам. Ничего, ладонь даже не покраснела, хотя виконт остро почувствовал, как рукоять его обожгла.
— Не возьмёт, — Йохан глумился над ним, скрестив руки на груди. — Если ты будешь таким малодушным! Сожми и держи!
— Да чёрт с тобой! — ругнулся Персиво, потянулся за мечом, но замер.
Нужно помолиться об изгнании дьявола. Молитва придала виконту уверенность — схватив клинок, он быстро распрямился и взмахнул им, породив в воздухе пугающе громкий свист. Ни покалывания, ни боли, точно Персиво держал обычный меч. Дьявол ушёл — господь сотворил чудо словом своим.
— Изначально их было тринадцать, — зудел над ухом фон Кам. — Но осталось только три: один — у Святейшего Бенедикта, второй — у Малены Плети Иисуса, а третий — мой. Вот, теперь и четвёртый нашёлся.
— Йохан, состав готов, — сказал ему брат Доминик и спешно залил костёр.
Бурда в котелке вздыбилась красноватой пеной, едва через край не хватила, да так и осталась торчать.
— Идём, виконт! — Йохан хлопнул его по плечу, и Персиво поймал себя на том, что меч словно заворожил его.
Он ничего не видел и не слышал, играя мечом с нездоровым восторгом, и в реальность вернулся лишь благодаря лапище Йохана.
— Заигрался, — определил Йохан, а Персиво не стал ему возражать.
Нечто просто не позволило ему рот раскрыть, когда виконт собрался поведать о подвохе в мече. О Святейшем Бенедикте он что-то слыхал. Опять же, храмовники травили байки, якобы он — настоящий святой, сошедший на землю, дабы сторожить паству от дьявольских козней. И о Малене тоже слыхал краем уха, будто эта монахиня триста лет прожила по воле Божией.
Только что сваренная «бурда» должна быть огненно-горячей, но охотники зачерпывали её голыми руками. Есть её они не собирались, а мазали на оружие. Д’Арбогаст густо замазал топор, Деде — меч и каждый из многочисленных ножей. Даже Лангедокский зачерпнул горсть да плюхнул и на кинжал, и на зазубренный старый клинок.
— Чего торчишь? — Йохан толкнул Персиво к котелку. — Без этого сегодня не обойтись.
Охотники жадно вычерпали почти всю «бурду» — осталось немного на дне, как раз хватит на один меч. Виконт невольно подул в котелок, боялся снова обжечься. Но когда тронул состав Доминика — отдернул руку не от жара, а от удивления. «Бурда» оказалась густой, склизкой, как переваренный кисель, и совершенно холодной, точно стояла на леднике, а не на огне кипела. Мало этого, она ничем не пахла и не липла к пальцам. Чем-то напомнила гусиный жир, только красная.
Персиво, пока намазывал, внимательно разглядывал дарёный меч. Глифы густо усеяли лезвие — змеились, изгибались, переплетались друг с другом. Конечно же, виконт этот язык не знал, и прочитать не мог. На Йохана взглянул, а тот лишь пожал плечами.
— Ты представляешь, виконт, я назубок знаю каждый из звёздных клинков, но этот вижу впервые, — без особой радости буркнул охотник. — Кому он раньше принадлежал — понятия не имею.
Врёт, или нет — невозможно понять. Персиво перевёл взгляд с фон Кама на меч — и замер. Среди непонятных символов красовался до боли знакомый: тот же самый дьявольский крест в кругу.
