Пратитья-самутпада

      — Ты куришь? — какой-то пожилой мужчина смотрит на Юру.       Сочувствующим, мать его, взглядом.       Плисецкий затягивается и выпускает серую струйку дыма сквозь приоткрытые губы. Потрескавшуюся сухую кожу щиплет, и он облизывается, немного морщась.       — Ты же, вроде как, спортсмен? — мужчина не желает оставить его в покое.       Стоит рядом и смотрит-смотрит-смотрит.       Как же это бесит.       — Фигурист, — бросает Юра в ответ и тушит бычок о шершавый бетон стены городского крематория. Как будто тут все вокруг не знают, кто он, мать его, такой. Вся Россия и ебаный мир знают, а этот мужик — нет. Ну-ну.       — Разве вам разрешено курить?       Юра смотрит на морщинистое, совершенно незнакомое лицо, и дергает уголком рта в ухмылке. Только зажившая кожа на искусанных губах снова трескается, и он шикает, трогая языком ранку и чувствуя металлический привкус крови.       Сколько у дедушки было знакомых, которых он сегодня видит впервые? Какие-то бесконечные рыдающие женщины, странные мужчины, которым вдруг стало не все равно, курит ли внук его покойного друга, даже парочка бизнесменов, приехавших на дорогих тачках и теперь дымящих мерзкий вишневый парламент неподалеку. Юра засовывает руки в карманы джинсов и молча смотрит на незнакомца.       Который, кажется, хорошо знал его деда.       Иначе зачем бы он приехал на его кремацию?       — Сейчас начнется прощание, — голос Юры хриплый, простуженный.       Или такой, потому что он не спал последнюю ночь, глуша истерику в подушке.       — Да, конечно, — мужчина торопливо кивает, — пойдем, малыш.       Юре хочется сблевать.       Малыш?       Он что, серьезно, похож на нуждающуюся в опеке малолетку, которая побежит резать в ванную вены? Ему уже девятнадцать, он понимает, что такое смерть и последние несколько лет прекрасно осознавал, что дед, пусть и бодрившийся, болеет и сдает.       Так или иначе, рано или поздно, все бы к этому пришло.       Лучше, конечно, поздно.       Еще бы попозже.       Но инфаркт не оставляет за собой право выбора даты собственной смерти. Радует то, что дедушка умер быстро. Почти мгновенно. Если такое можно соотнести вообще с понятием «радость».       Ну, по крайней мере, так ему рассказали. Тогда Юра был на тренировке, как и всегда. Как и все свои девятнадцать прожитых лет. Пожалуй, за исключением парочки первых, когда он еще не умел толком ходить.       Теперь, зайдя следом за все еще незнакомым ему мужчиной в зал крематория, Юра задумывается о том, сколько он пропустил в жизни своего дедушки. Откуда у него такое количество знакомых? Откуда все эти рыдающие женщины и грустные мужчины?       Возможно, если бы он меньше времени проводил на льду, успел бы заметить какие-то признаки надвигающегося инфаркта.       Как-то его предотвратить, провести профилактическое лечение.       Чувство вины накатывает постепенно. Медленно, неотвратимо. Как большая волна, бегущая к берегу в попытке накрыть все, утащить за собой в воду. Прямо на темное дно.       Юру буквально погребает под осознанием того, насколько непозволительно много он упустил. У него десятки медалей, парочка из них золотые. У него есть деньги и уважение в спортивной среде фигурного катания. У него есть репутация, звание «Ледяного Тигра России», но совершенно нет ни одного близкого человека, с которым можно всем этим поделиться.       Юра подходит ближе к открытому гробу, где лежит его дедушка. Будто спит, только вот лицо под слоем нанесенного на него грима слишком бледное. Особенно в свете ламп крематория. Он почему-то думает о том, что ледяная арена и крематорий схожи. Освещение делают таким, чтобы звезда выглядела эффектней, лучше в свете прожекторов.       Мысли кажутся дикими и совершенно не вяжущимися с происходящим вокруг.       Юра смотрит на дедушку и совершенно не узнает его.       Черты заострились, руки, сложенные на груди, кажутся сухими и тощими.       Мозг отказывается воспринимать то, что видят глаза.       У Юры в голове взрыв водородной бомбы.       Губа кровит, пальцы рук, которые все еще в карманах, сжаты в кулаки.       Зубы стиснуты так, что становится больно.       Можно он просто пойдет домой?       Кажется, сотрудница крематория говорит какие-то слова прощания. Что-то стандартное, такое, которое уже и ей самой набило оскомину.       Для Юры это все будто белый шум.       Взрыв разрастается и оседает пеплом где-то внутри.       Волна подкатывает к берегу все ближе.       Какая-то слишком громко рыдающая женщина кидается на гроб, хватая дедушку за сложенные на груди руки. Юру передергивает от этого. Ему хочется врезать по лицу странной тетке, которую он видит впервые в жизни.       — Покинул нас всех, — причитает та, — как же ты мог умереть?       Громкий, надрывный плач разносится по помещению.       Внутри все горит.       Пепел летает, оставляя за собой черные разводы.       — Руки! — вдруг снова рыдает женщина, — они теплые!       Юру передергивает.       Он подходит чуть ближе (это ведь его дедушка и он может стоять, мать вашу, на его прощании в первом ряду?) и морщится, когда видит, как женщина пытается расцепить замок из пальцев, разогнуть кисти, которые так аккуратно уложили и связали едва заметной леской на груди покойника.       — Если руки теплые, значит, умрет кто-то еще! — та голосит почти на ультразвуке, и вдруг замечает Юру.       Тут же замолкает.       И от этого взгляда, которым она почти похоронила его прямо сейчас, Юре еще сильнее хочется врезать ей по лицу. Он глубоко вдыхает и выдыхает, пытаясь оставаться спокойным. Смотрит на покрасневшее и опухшее от слез лицо женщины и думает, что дедушка не хотел бы видеть скандал на своих же похоронах.       О чем он вообще сейчас? Юре теперь хочется врезать самому себе.       — Не трогай его, — тихо говорит он.       — Что? — женщина все еще продолжает держать дедушку за руки.       За его мертвые руки.       — Отойди от него, — уже громче просит он, привлекая к себе внимание уже всех, без исключения. — Какие еще трупы? Какие смерти? Убери от него свои лапы! — его прорывает.       Юра кричит в голос.       Волна накрывает его с головой.       — Плисецкий, Плисецкий, приди в себя! — осознание того, что его держит Яков и тянет к выходу, приходит слишком поздно.       Юра успевает проорать многое из того, что копилось в душе с того самого звонка и известия о смерти. Он плюется ядом и вырывается. Он видит все эти сочувствующие взгляды и ненавидит. Ненавидит всех этих незнакомых людей.       — Все понимают, что тебе плохо, тебе нужно на улицу, — слова Якова не прорываются сквозь толщу воды, что уже утопила сознание.       — Нихуя никто не понимает! — в ответ остается только орать дурниной и смотреть на всю эту толпу незнакомых лиц.       Кто все эти незнакомцы? Почему они здесь? Несколько женщин жмутся к трупу его деда сильнее.       — Юра!       Яков сгребает и передает заткнувшегося парня в руки Никифорова, но Плисецкий уже и не вырывается.       И не плачет.       Он смотрит вокруг, на толпу зареванных людей, смотрящих на него с жалостью, и осознает: это он здесь незнакомец.       Это он проебался на такое долгое время, что его здесь и не знают.       Он проебал время, что мог провести с дедом в его последние годы.       Плисецкий затыкается, когда в комнату входит батюшка для отпевания.       — Юра, — Виктор пытается не делать голос сострадающим, но у него почти не выходит, поэтому Плисецкий только вырывается из чужой хватки и выходит на улицу, жадно хватая ртом прохладный воздух.       От пришедшего батюшки пахнет ладаном. Юру начинает тошнить. Он выбегает, уносит ноги подальше, приваливается к стене и начинает задыхаться. Скатывается вниз, ближе к асфальту, потому что ноги не держат.       Кажется, он уходит все ниже и ниже на дно, воздуха совсем нет.       Телефон неожиданно вибрирует: те, кто всегда рядом, принесли слова соболезнования лично, у остальных нет его номера или желания поддерживать связь с фигуристом.       То, насколько яркое на улице солнце, Плисецкий осознает только когда его, сидящего на корточках у курилки, накрывает тень подошедшего молча Никифорова.       Юра достает телефон и читается сообщение от Лероя:       «Прими мои соболезнования».       — Себе соболезнуй. Уебок, — отвечает Юра вслух, отмахивается от протянутой Виктором сигареты.       Сжимает телефон в пальцах, закрывает кулаками лицо.       И начинает, наконец, рыдать.       Волокита с наследством и прочей юридической чушью тянется слишком долго. Благо, связи Лилии позволили найти грамотного человека, который взял все это на себя. Оставшись совершенно один в свои девятнадцать, Плисецкий вдруг понимает, что вообще не знает, как жить без чьей-либо помощи. Бесконечные отели, где все делают за тебя, квартира Якова и Лилии — он никогда не жил самостоятельно, и от того осознание собственной беспомощности наваливается тяжелым бременем.       Квартира деда была совершенно пустой.       Его любимая кошка умерла еще в прошлом году.       Юре кажется, что он и этот момент умудрился проебать.       Как вышло так, что он взлетел до небес в мире фигурного катания, а в итоге потерял все, что ему было действительно дорого?       Не все, пытается успокаивать себя Юра.       Не все.       Есть еще пьедестал, костюмы с блестками, новый сезон катания на носу. Есть еще Джей-Джей. Все еще будет. Нужно только оправиться, не дать огромной волне себя потопить, выплыть снова на берег и продолжить жить.       Он, правда, старается изо всех сил.       У него есть план: уйти с головой в эти начавшие налаживаться отношения, впахивать, как мразь, на тренировках и стремиться к новой медали. По крайней мере, этот путь ему знаком и пройден на десятки раз: тут он точно знает, что нужно делать. Просто работай. Не думай, старайся, перебарывай себя и стремись к победе. Юра знает, как это нужно делать. Единственное, что спасет его сейчас от утопления — тренировки, тренировки и, возможно, Лерой.       Мне девятнадцать, говорит он сам себе, у меня впереди вся жизнь.       Не останавливайся, просто иди вперед и не оборачивайся назад, говорит себе Плисецкий. И пей снотворное, чтобы не видеть кошмаров, где есть его дед и все эти незнакомые, но близкие деду люди, которых Юра даже не знает.       Просто иди по уже протоптанному тобой пути.       Не останавливайся, твою мать.       — Он знает?       — Я не в курсе!       — Пиздец, — шипит Мила. — Пиздец!       Она не швыряет телефон только потому, что он, сука, дорогой.       Плисецкий замирает около катка, понимая, что волна лижет пятки. Он почти чувствует пену, нагоняющую его у берега. Он словно живет с осознанием приближающегося краха все это время.       Георгий оборачивается к подруге, выхватывая из ее пальцев свой телефон, и краем глаза замечает Юру — как раз вовремя, потому что тот пялится на экран мобильного в руках Бабичевой.       Его топит.       — Юр, — Попович проглатывает имя, а Мила дергается.       Блядь. Блядь. Его не было столько дней, и вот он тут, на катке, прямо сейчас. Именно в этот чертов момент. Плисецкий не может отвести глаз от телефона.       Пена бурлит у его ног.       Мила оборачивается, когда Юра подходит к ней ближе. Впивается в телефон пальцами так, словно надеется сломать на куски, лишь бы Юра ничего не увидел. Почему-то она вдруг понимает, прямо сейчас, насколько этот мальчишка вырос. Словно перед ее глазами спало марево. Словно она и не замечала, что Юра давно перестал быть тем самым гнойным подростком, едва достающим ей до плеча. Он не тот ее маленький братишка. Дело вовсе не в прибавленном росте и не в волосах этих блондинистых, достающих уже до лопаток.       — Показывай, — голос у Плисецкого никогда не был женственным.       Георгий отводит глаза.       — Юр, может, это она шутит? — предполагает Мила.       — Да, — Попович сглатывает, — или просто мстит ему. Может, это не его?       Юра берет в руки телефон Жоры с открытым инстаграмом, где на фотографии Изабелла Янг. Та самая, от которой Жан-Жак отказался три года назад, разорвав помолвку, демонстрировала подписчикам кольцо с бриллиантом на безымянном пальце.       — Да это не от Лероя, чувак! — Жора даже хлопает Юру по плечу.       Плисецкий возвращает ему телефон почти спокойно.       У Изабеллы на шее висит кулон (новый или тот сохранила?) с инициалами JJ.       Это кольцо от Лероя.       Спустя три года он все же решил на ней жениться.       «Нет, Юра, я понимаю, что обманывал себя все это время».       Воспоминания в голове пенятся.       — Юра!       Плисецкий стаскивает защиту с коньков и, почти не видя ничего, выходит на лед.       «Изабелла прекрасная девушка, но я не могу себя больше обманывать. Мне ты нужен. Извини, что издевался все это время».       — Плисецкий, ты что тут делаешь? Я запретил тебе еще неделю здесь появляться, — Яков пытается быть строгим, но на старческом лице лежит такая тень искреннего страха, когда он видит эти мутные зеленые глаза, что даже у него голос срывается.       Пена вздувается белыми пузырями.       — Юра, ты уверен, что стоит кататься? — кричит Мила. Или не она. — Дядь Яша, не пускайте его!       — Вы что натворили?       Плисецкий разгоняется и прыгает первый раз. Как там было в новой программе? Он обязан победить в этом сезоне. Идти вперед. К пьедесталу. Не оглядываться.       «Может, встречаться попробуем?»       — Это не мы, это Лерой!       — А он тут при чем? — голос Якова срывается. — Плисецкий!       Быстрее. Быстрее. Только вперед. Вспоминай музыку, не слова Жан-Жака. Вспоминай!       «Обещаю больше не звать тебя леди».       Разгон, прыжок, переворот в воздухе.       — Плисецкий, прекрати!       Просто тренируйся.       — Юра!       Мила срывается на лед.       «Ты мне нравишься, давай попытаемся».       — ЮРА!       Он оступается, кубарем падая на лед и влетая в ограждение.       Потом удар, резкая боль и темнота.       Огромная волна накрывает с головой, утаскивая прямо на дно. ***       Ему казалось, что если он правда откроет глаза, то вновь будет это: марево, пена в голове и полное не-осознание-всего. Что его будет мутить, крутить, что станет хуже.       Открыв глаза, Юра вдруг понял, что очнулся.       Пришел в себя.       Марево спало: в голове было так ясно, что первые пару секунд не отпускал страх. А точно ли он жив? Белый потолок сошел бы за райские кущи, если бы не огромная совдеповская трещина поперек. Это давало ответ, остался ли он на земле.       К сожалению, да.       Плисецкий вдруг четко осознал, что он жив. Наверное. Ему просто нужно было выспаться, чтобы выгнать из головы туман. Он слишком четко теперь видел произошедшее, происходящее. Не видел только того, что ждет впереди — эта долбанная трещина казалась реальней, чем то, что произошло за последние недели.       Похороны дедушки, которого добил инфаркт, потом готовящаяся свадьба Изабеллы и Лероя, который не сказал, что изменил свое решение, потом это идиотское падение на тренировке, которая должна была стать первым большим рывком в подготовке к новому сезону. Как все это вообще произошло он даже помнил слабо. Видимо, находился в таком невминозе, что действовал автономно от собственного сознания.       Пытаясь вспомнить такие обычные вещи, как то: какого цвета была на нем футболка на той злосчастной тренировке, Юра понимал, что его сознание не показывало ничего.       Это не амнезия — он просто и не пытался это запомнить.       Шоковое состояние.       Состояние аффекта.       Название всему этому Юра не запомнил, хотя врач говорил, да и больничную карту показывал, чтобы доказать Плисецкому, что не врет. Видимо, лечащий врач был готов к стадии отрицания Юрой того факта, что травма, полученная при падении, будет стоить ему карьеры фигуриста.       Всего за пару недель потерять все, что имел — это Юра, конечно, молодец. Всегда старался быть лучшим. Вот и тут отхватил самый, мать его, большой кусок.       Зато пришел в себя и осознавал теперь все, что происходит.       У него больше нет самого близкого родственника.       У него больше нет каких-то там отношений, которые и не начались вовсе.       У него больше не будет шанса выйти на лед наравне с другими фигуристами.       У него вообще ничего не осталось, кроме фанаток, кучи бабла, громкого прозвища и вот этой трещины на потолке палаты, ставшей уже родной.       Юра подтянулся на кровати, садясь. Это второй раз за утро, когда он просыпается — уже вставал часа два, судя по цифрам, мигнувшим на экране мобильника, назад, умывался и даже завтракал, а потом просто опять сморило. Нога уже так не болела, да и не должна была. В конце концов, операция и лечение не могли не помочь — тем количеством обезболивающего, что вливали в него ежедневно, можно было избавить от боли и страдания парочку небольших стран третьего мира. Потерев шею, он глянул в окно. Сегодня точно Виктор припрется, Яков говорил, что Никифоров соскучился.       Пролистав бесконечные сообщения от Милы и Георгия, которые воодушевленно писали ему отвлеченную позитивную ерунду, Юра наткнулся даже на пару сообщений от Кацуки. Явно с подачи Виктора. Даже видео с котами прислал — Юра улыбнулся.       А потом набрал номер, свешивая ноги с кровати. В конце концов, яйца он себе не травмировал и проблему нужно было решать.       Длинные гудки сменились каким-то нервным и испуганным «алло». От которого не то, что сердце не дрогнуло, даже не стало противно. Потому что есть проблемы поважнее, чем вот это вот все.       — Юра? Это ты?       — Здаров, — голос даже не срывается.       Дело не в великой любви, не в сильнейших чувствах. Больше в обиде.       Плисецкий ненавидел людей, которые много говорят, а потом не делают. Он уже простил когда-то одного пиздабола, ему начерта сдался второй? Только и могут, что языками чесать, а потом кидать.       — И когда ты собирался поставить меня в известность?       На той стороне провода Джей-Джей, кажется, не знает, что ответить. А что тут ответишь, собственно? Шесть дней назад Изабелла выложила в инстаграм фотографию свадебного салона с каким-то слишком красивым названием, от которого Юру тут же начало тошнить. А два дня назад — фотографию украшения на шею. Видимо, под свадебное платье подбирала.       — Юра, я собирался.       — Но не собрался.       Лерой вздыхает и нервничает, что отчасти греет Юре душу.       — Это произошло как-то внезапно. Мы встретились с ней случайно в ресторане, решили поужинать, вспомнить старые времена и, знаешь…       — Не знаю, — перебил Плисецкий. — Не знаю, потому что я, блядь, так не делаю, Лерой. Когда ты собирался сказать мне, что вы снова вместе, а я могу идти нахуй?       — Юра…       — Девятнадцать лет уже Юра. Когда?       Лерой молчит.       Плисецкий взрывается:       — Ты совсем ебнулся, да? Ты бросил ее, потому что вдруг внезапно понял, что хочешь быть со мной, и доебывался до меня не просто потому, что ты еблан конченный, а потому что тебе, как в школе, за косички меня подергать хотелось! Детство в жопе заиграло, Жан-Жак? Или подумал, что тебе хватит смелости на весь мир заявить, что ты пидор? Не хватит у тебя смелости для этого никогда в ебаной жизни.       — А сам-то ты кто тогда? — рявкнул вдруг канадец в ответ. Он всегда был горазд на обвинения и срывы, особенно, если дело касалось Плисецкого.       — А я тебе ни в чем не признавался! Ты предложил попробовать, и я согласился. Попробовал? Красава!       — Когда я должен был сказать? — прорычал Лерой, — во время похорон твоего деда?! Я не виноват, что это случилось так не вовремя!       Плисецкого как холодной водой окатило.       Он замолчал, а за окном Москва дышала морозным воздухом.       Лерой, кажется, понял, что сказал.       — Я не это…       — Нет, ты «это». Ты прав, смерть моего деда была не вовремя.       — Юра.       — Пошел к черту.       Плисецкий положил трубку с чувством полного опустошения.       Пока он хоронил деда, канадец делал предложение Изабелле. Ладно. Похую. Раз рассыпается в прах все, что было, то пусть летит по ветру. Как только собирать остатки самого себя теперь? Когда не осталось ничего, что делало тебя тобой.       За окном было шумно, но тихо — никаких визгов фанатов. Никто не стал разглашать информацию о тяжелой травме, явно дядь Яша постарался. Конечно, лишняя шумиха сейчас ни к чему, ведь понятно, что главная звезда и надежда фигурного катания России больше не выйдет на лед. Репортеров тут еще не хватало. Его достало видеть сочувствующий взгляд Якова, успел соскучиться по вечным его крикам.       Юра, хватит. Плисецкий, твою мать. Дурака кусок, что творишь! Вот раньше было — веселье, а сейчас что? Сплошная темень в глазах и сочувствие.       Да знаю я, что я в пизде полной, думал Юра, но вы меня уже похоронили там.       Хотелось, чтобы хоть что-то вдруг вернулось и стало таким, как прежде. Да хотя бы оры дядь Яши, который притих и боится лишний раз голос повысить.       Плисецкий завалился на кровать, посмотрел на трещину в потолке и подумал: «хехе».       А потом сделал селфи на больничной койке, передал привет своим ангелам, кратко рассказал, что такое травма колена, старательно прикрепил ссылку с какого-то медицинского сайта и подписал, что не собирается разжигать войну между двумя странами, но канадцы — хуесосы. Добавил смайлик с котом в конце. И, довольный собой, выложил в инстаграм, предвкушая, как же сильно будет орать Яков, которого разорвут репортеры, а толпа «Ангелов Юрия» устроит палаточный лагерь около Ледового и больницы, изрядно потрепав бывшему тренеру нервы.       Юра полюбовался лентой и со скоростью света летящими комментариями, снова вслух сказал:       — Хехе.       И принялся ждать взрыва. ***       — Это ты, конечно, молодец, — Виктор протиснулся в палату и скинул с головы какую-то уродскую шапку. Снял очки, размотал шарф, закрученный вокруг шеи и уселся к Юре на койку, прижимаясь своим бедром. — Хорошо придумал.       Юра отложил в сторону телефон, на котором последние минут сорок пролистывал комментарии, и поднял глаза на какого-то похудевшего и осунувшегося Виктора. Тот был лохматым, нервным, но пытался улыбаться.       Никифоров держал в руках макбук и смотрел на Юру так, что тому стало не по себе. Виктор, к которому Юра привык, никогда не смотрел таким взглядом.       — Пришел меня пожалеть? — Плисецкий поерзал задницей по жесткой простыне, пытаясь удобнее устроиться и не шевелить больной ногой.       — Неа, — Никифоров быстро настрочил что-то в мобильнике, затем снова сунул его в карман. — Принес тебе развлечение, — он водрузил Плисецкому на бедра принесенный им мак, открывая его, быстро находя что-то на рабочем столе и нажимая «пуск».       — Будем смотреть гей-порно? Хочется разнообразия в сексе с Кацудоном? — Юра хмыкнул, увидев на рабочем столе лэптопа Виктора селфи с Юри.       — Я не знаю, что делал бы в твоей ситуации, — вдруг сказал Виктор, отводя от Юры взгляд и смотря в окно. — Наверное, я бы нажрался таблеток, чтобы сдохнуть. Хотя, это больно. А я чертовски, блядь, боюсь боли.       — Чт… ты что? — Плисецкий ожидал чего угодно от вечно довольного Никифорова с его клоунским порой поведением, но не этого.       Не такого разговора.       Не таких откровений.       — Серьезно, — Виктор снова перевел взгляд на Юру. — У меня нет вообще ничего, кроме льда.       — Кацуки? — зачем-то поддержал разговор Плисецкий, которому, если быть честным, хотелось закрыть себе уши.       — Лед — это все, что у меня есть, — Виктор провел ладонями по бедрам, разглаживая какие-то ему одному заметные складки на облегающих джинсах. — Если я останусь без него, я умру. Я сделаю все, чтобы умереть. Мне снится лед, я живу на льду, и даже Юри — продолжение льда. Я никогда не смог бы встречаться с кем-то, кто не относится к катанию, не выходит на лед.       — Лед-лед-лед, — пробормотал Юра, словно эхо.       Он пялился на пока что темный экран с так и не запущенным видео, разглядывая там свое отражение: потерянное, с мутными глазами, без былого огня. И желания жить.       — Да, — Никифоров вздохнул, вынуждая перевести взгляд на него. — Мне хочется тебя пожалеть, но мне не жаль.       — То есть? — опешил Плисецкий.       — Учись жить безо льда. Хотя бы на время реабилитации. Я не хочу, чтобы ты стал таким, как я.       «Пидором и пиздоболом», — хотелось Юре уточнить, но он смолчал. Но лет в пятнадцать добавил бы это обязательно.       — Таким? — переспросил он вместо шпильки.       — Зависимым.       Наркоман. Только ледовый. Сложно быть зацикленным на чем-то: если это исчезает, то вся жизнь исчезает следом. Теряет смысл. Вот и у Плисецкого так сейчас.       — Что за краткий курс от сенсея? — поморщился Юра. — А как же постановки моих номеров? Как же Агапе и Эрос, в конце концов? — припомнил он казавшееся так давно важным соперничество с Кацуки.       — Юра, — Виктор, Плисецкий готов был поклясться, даже на своего Юри так не смотрел, как на него сейчас, — я даже тренировать не смог, вернувшись в итоге обратно, на лед. Так нельзя. Но я уже стар для того, чтобы это менять. Ты — нет. Ты будешь прекрасным тренером, когда тебе исполнится хотя бы двадцать пять. До этого можно преподавать у младших групп и работать индивидуально с категорией детей в целом.       Тренером! Нет, вы только послушайте, блядь!       — Я ебал такое! — психанул Плисецкий, едва не скинув с себя макбук; отражение в экране раздражало. — И вообще, как твоя ебучая речь, соотносится с компьютером?       — Я нашел блог двоих парней, — ответил Виктор, сворачивая видео и показывая профиль на ю-тубе. — Там, конечно, команда работает, но на видео всегда двое.       — Ну, охуеть теперь, — Плисецкий рассматривал канал блогеров, оформленный, нельзя не признать, красиво и со вкусом. — Дальше-то что?       — Они колесят по странам, городам, нигде не оставаясь слишком надолго. Придумывают трюки, заранее обговаривают с подписчиками и зрителями сценарий, что-то там просчитывают, а после исполняют. Все, от экстремальных экскурсий, связанных с ночным подъемом на гору, до серфинга, скалолазания, подводного плавания.       — Круто, рад за них. Блондин, брюнет, не хватает рыженького и будет мужской состав группы Виагра, — Юра открыл ссылку на инстаграм и пролистал несколько постов. — Хотя природа красивая, ага.       — Вот этот парень, — Виктор указал на брюнета, — занимался стрельбой из лука. Я погуглил, он был профессионалом. Лучшим в своей категории и все в таком духе.       — У нас есть подобные соревнования? — удивился Плисецкий.       — Оказалось, да, — Виктор открыл видео, наугад ткнув в первое попавшееся, и поставил прогружаться: вай-фай в больнице был на последнем издыхании. — Он твой ровесник, кстати.       — Фееричная информация. Дальше-то что? — Юра поморщился.       Нога начинала ныть, лекарство переставало действовать.       — Он получил серьезную травму, и его правая рука почти не шевелится.       Юра молча уставился на действительно красивого парня, сидящего рядом с блондином на превью видео. Оба улыбались, глядя в камеру, и в глазах брюнета Плисецкий не видел ненависти, обиды, усталости.       Взгляд был живым.       Таким, которого Юра не видел у себя уже давно.       — Посиди, посмотри, отвлекись. Может, придумаешь себе занятие. Может, станешь фанатом Алека.       — Алека? — Плисецкий поднял от экрана макбука глаза, заметив, что Никифоров встал и уже собирается, обматываясь шарфом и пытаясь стать неузнаваемым. Видимо, фанаты так и не перестали осаждать больницу.       — Алек Лайтвуд и Джейс Эрондейл, — Виктор указал на каждого из парней, назвав по именам. — Просто посмотри их видео, вроде как Лайтвуд в некоторых упоминает свою травму, для тебя это будет как опыт. Возможно, что-то из этого тебе пригодится. Сейчас их команда, вроде как, где-то в Индии. Какое-то паломничество на Тибет, если не ошибаюсь. Давай, Юра, отдыхай.       Плисецкий даже не обратил внимания на то, что Никифоров потрепал его по голове перед тем, как выйти из палаты. ***       — Привет всем, я Алек!       — А я Джееейс, йо!       — И вы, ребята, на нашем канале. Мы надеемся, что побережье Аравийского моря, которое является открытой частью Индийского океана, будет подходящим местом для выхода в эфир! — Алек повернул камеру так, что стали видны волны.       Яркое-яркое море.       Океан.       У Юры слепило глаза.       — Короче говоря, вот наш план! — камера снова показывала довольные лица Джейса и Алека. — Мы будем тусить! — Джейс радостно захлопал в ладоши.       — Бро, ты идиот, — Алек закатил глаза. — В общем, как мы уже говорили раньше, наш маршрут будет направлен в сторону Таиланда. А именно — тусовочной и крутой Паттайи. И не надо мне говорить, что там воняет, — Алек оперся на плечо Джейса, и только сейчас Плисецкий заметил, насколько малоподвижна его правая рука. — Воняет везде, где живут люди.       — Ты снова ушел от темы, — Джейс покосился на Алека и хмыкнул. — Начнем по порядку. Сначала мы хотим добраться до Тибета. Насколько у нас получилось узнать, не без вашей, дорогие подписчики, помощи, билет на автобус обойдется нам примерно в тысячу рупий.       — Это круто, кстати, что вы оставляете комментарии, — Алек перебил Джейса, улыбаясь во все тридцать два, — гугл это вещь, но вот всякие детали и лайфхаки по поводу того же автобуса можно узнать только от вас!       — Так что мы ждем еще больше комментов! — подхватил Джейс, — кстати, забыли уточнить, что мы направляемся в малый Тибет, куда не нужны дополнительные документы, а то вы нас закидали уже замечаниями о том, что мы не знаем географии.       Алек закивал головой, смеясь.       — Штат Картанака знаменит тем, что является одним из наиболее больших поселений тибетских монахов, — рассказывал Джейс, — тот, что находится у подножия Гималайских гор стал автономной областью Китая, и потомуууууу….       — Потому нам западло собирать документы на пропуск, — Алек смешно поморщился. — Как нам уже успели рассказать, посещения малого Тибета хватит для получения нужных впечатлений. Кстати, как вы думаете: оставить там Джейса, дабы он приобщился к буддизму или пожалеть ваши фанатские сердца и забрать его-таки с собой?       — Эй! — Джейс потянулся и шлепнул ладонью Алека по затылку, — если ты у нас по мальчикам, то я-то нет! Мы не можем оставить без внимания женскую половину наших фанатов.       — Бла-бла-бла, — Алек снова закатил глаза. — Короче говоря, ребята, малый Тибет ждет нас, так-то! А потом мы купим билеты, прилетим в Таиланд, где я расскажу планы на тему нового подвига!       — Что-то мне кажется, что эти планы никому из нашей команды не понравятся, — проворчал Джейс. — Да-да, чуваки, представьте себе! В этот раз мы летим наугад. Наш спонсор проплатит билеты туда, куда укажет Алек, а потом мы сориентируемся на месте. А это все потому, что мы проспорили, помните? Этот чувак отжался на своей одной здоровой руке больше раз, чем я на обеих! Теперь вот отдуваюсь, а спорили-то все, между прочим!       — Ага, поэтому отжимайтесь, пока смотрите наши видосы, — рассмеялся Алек. — На Пангане, куда мы направимся до Паттайи, кстати говоря, скоро будет проходить Full Moon Party! Историю праздника Полной Луны вы сможете нагуглить, ну, а я скажу, что мы очень удачно успеваем заскочить на Панган, ведь такая глобальная туса проходит всего-то парочку раз в год. Сами понимаете, название обязывает, — Алек все еще улыбался, — короче, кто хочет с нами отметиться в инстаграме — присоединяйтесь. Будем считать эту тусовку небольшой фанатской встречей.       — Ага, в несколько тысяч человек, которые накурятся травки, напьются коктейлей и будут танцевать на острове Панган до утра, — Джейс смеялся вместе с Алеком, — но я ничего такого не говорил, мы не употребляем!       — Ага-ага, цензура и все дела! — поддержал Алек, — короче, чуваки, следующее видео уже из малого Тибета, а потом Пангааан! Всем пока!       — С вами были Ugly Boys, — Джейс помахал в камеру, — и помните: вы — то, что вы делаете. До встречи!       Юра пялился на монитор.       Название блога этих парней настолько шло в разрез с их внешностью, что становилось смешно. «Ужасные парни» были очень даже красивыми.       Как и то место, где они находились.       Он залип на картинках океана, на волнах, накатывающих на песок, на веселых Алеке и Джейсе.       Он перематывал несколько раз момент, когда Алек, неловко пристроив руку, навалился на Джейса. Тот моментально подхватил друга, посадил ровно и подставил плечо, давая дополнительную опору.       Юра смутно осознавал, что Виктор, предлагая ознакомиться с блогом, имел ввиду немного другое. Но, глядя на прислоненные к стене палаты костыли и понимая, что это — его единственная сейчас поддержка, Плисецкому хотелось выть в голос.       Потому что, кажется, в отличие от этих парней, у него не было «бро». Да никого у него не было. Даже Виктор сейчас его сторонится, потому что видит в нем всем свой самый большой страх.       Плисецкий снова включил видео.       Снова улыбка Алека разрезала экран.       Плисецкий слушал их смех, а потом открыл новую вкладку.       Он пришел в себя, когда забронировал билет на вечеринку и рейс.       Точнее, на самолет до Бангкока.       Потом до Самуи.       Потом на паром до Пангана.       Плисецкий закрыл макбук и выдохнул, откидываясь на подушку.       Юра смотрел на синеву, расползающуюся из-под миллиона слоев повязки на колене, и видел уродство. Он считал себя уродом. Одноногим и беспомощным уродом.       Так жить не хотелось.       Никак не хотелось.       И он понятия не имел, что теперь с этим делать. ***       В дороге он развлекал себя тем, что отвечал на комментарии ангелов. Почему-то поддержка этих девчонок казалась важной и нужной, а идея уехать куда-то далеко и никому не сказать — крутой и именно такой, какая могла прийти в голову только тому, прежнему Юрию Плисецкому. Он никому ничего не сказал, только болтал в комментариях, выкладывал старые селфи из больницы в инстаграм, потому что фанаты просили показать, что с ним все хорошо.       Выложил фотку своей ноги в инстаграме, потому что #онавыглядитлучшечемя и #оназвезда.       Потом фотографию больничного завтрака, ведь #этовсеещелучшетогочтоготовитвиктор.       Один из тегов, поддержанный ангелами, вышел в мировые в твиттере.       Плисецкий смеялся и сильнее опирался на костыли.       Никифоров написал в директ: «Плисецкий!»       Юра похекал и выложил еще одно фото с теперь уже мировым #викторнеготовь.       Телефон разрывался сообщениями от Якова, которые Юра не читал.       А потом он выложил фото с видом пристани Пангана.       Ангелы порвали его комментарии, а Плисецкий еще никогда не чувствовал себя таким довольным. На этот раз на звонок Якова он ответил, с удовольствием слушая вопли бывшего тренера. Хоть что-то вернулось на круги своя.       Он закончил разговор, который скорее был монологом Якова, и снова открыл соц.сеть. В комментариях от Никифорова было единственное и такое, мать его, крутое: «Я НЕ ЭТО ИМЕЛ ВВИДУ!».