сталкер

      «Разбудить тебя поцелуем — клейкой ленты?»       Раньше Кейджи не нравилось просыпаться ранним утром. Он мог валяться в постели хоть до полудня, качаясь на мягких волнах дремоты, но больше всего он ненавидел подниматься по сигналу и неважно будильника, чьего-то голоса или громкого неурочного шума.       Теперь Кейджи рад проснуться не взмокшим, без саднения в глотке и хотя бы через шесть-семь часов. А сегодня даже голова ясная и тело совсем отдохнувшее. Незамутнённый взгляд легко скользит по комнате, не задерживаясь впрочем ни на одной детали интерьера.       Давит между рёбер, будто пальцами. Кейджи ощупывается и даже задирает футболку — чисто.       Может, неловко лежал?       Он протирает глаза и оглядывает комнату ещё раз: постель сбоку примята и подушка пахнет тем парнем. Но вопреки ожиданиям Кейджи один. Странный сталкер покинул квартиру так же тихо и незаметно, как и проник. Кейджи думает, что нужно спросить, как он всё-таки сюда попадает. А ещё, не он ли заполнил холодильник едой, и чем вообще занимается, и…       Слишком много вопросов. Кейджи слишком много думает об этом парне, которого наверняка больше и не увидит, и, что ещё более странно, безо всякого раздражения.       Кейджи не привык так живо интересоваться своими фанатами.       Кейджи привык терпеть фанатов, а это всё же две большие разницы.       Он собирается быстро, частые разъезды приучили, и так аккуратного и сосредоточенного, быть готовым ко всему и не оставлять ничего на завтра. На обычные утренние дела довольно и часа, только с непослушными волосами приходится повозиться, но ничего, кроме творческого беспорядка, без помощи профессионалов не выходит.       Оставшееся время можно провести с удовольствием, слава ками хоть какие-то удовольствия всё ещё доступны Кейджи, и он готов поспорить с любым, кто скажет, что просто есть скучно. Не скучно — особенно, если никто в это время не заглядывает в тарелку и не подсчитывает поглощённые калории. Кейджи может без особых усилий голодать потом хоть сутки, но вот завтрак практически священен и он вновь открывает холодильник.       Вчерашние онигири искушают белоснежными боками, от едва ощутимого, но очень аппетитного запаха рот забивает слюной. Кейджи думает, что только попробует, это ведь не его онигири, с другой стороны на полках нет ни одного продукта, который можно назвать своим, но кто-то ведь купил всё это и разве не для него?       И он не замечает, как от рисового шарика остаётся лишь обёртка и рука сама тянется за другим. Вкусно, слишком вкусно, чтобы отказаться и он бессовестно съедает второй, запив восхитительный рис обычной водой.       Кейджи не пробовал онигири тот же злополучный год.       Ведь каждый знает: Акааши Кейджи любит онигири. Он сам признался в этом какому-то пронырливому журналисту и теперь пожинает плоды в виде ежедневного подношения сотен кривобоких или наоборот выровненных по линейке рисовых шариков с самыми разнообразными начинками.       Только ни один в горло не лезет.       Кейджи все те онигири кажутся ненастоящими — пластмассовыми муляжами, какие выкладывают лавочники на витрины.       Кейджи такое не хочет, Кейджи такое не может.       А эти — немного неровные, безо всего, с криво прижатой полоской нори — вкусные. Кейджи жадно облизывается, собирая все, до последней, рисинки языком, а по телу растекается тёплая сытость, так и тянет забраться обратно в кровать.       Мигает синим экран телефона: Тацуки-семпай просит спуститься. Кейджи оставляет на полке холодильника банкноту в тысячу йен и поднимает брошенный с вечера в коридоре рюкзак, хорошее — по-настоящему хорошее — настроение разбивается о крошечный обрывок стикера возле самого замка. Рюкзак он вчера не разбирал, вот и не заметил раньше.       «Скучаю по твоему срывающемуся голосу. Сам позвонишь или помочь?»       Кейджи растягивает губы — раз-два, три-четыре; вежливая улыбка сидит крепко, словно вросла до самой челюсти, не отклеется, и захлопывает дверь.       — Хей, Акааши! У тебя же все коленки в этих дырках видно! — Бокуто сверлит возмущённым взглядом снизу, сидя на корточках, и одежда, насколько Кейджи помнит, у него теперь другая.       Переоделся. Видимо, живёт где-то недалеко, может быть, даже в этом доме.       — Нет, правда, Акааши, — Бокуто не унимается, прикрывает дыры на джинсах руками — щекотно, — в таком виде нельзя разгуливать! Тебя же кто-нибудь украдёт!       — Это называется фансервис, — Кейджи совершенно серьёзно не отпихивается; ладони у Бокуто тёплые, немного шершавые, мозолистые, будто он ими работает или играет в мяч. — Или мне стоит обнажить что-нибудь другое? — подобное Кейджи и самому претит, но дразнить этого, так резко реагирующего, парня неожиданно интересно.       — Нет-нет! — тот вскакивает совсем красный, явно нафантазировав что-то особо извращённое, и прикрывает ярко вспыхнувшие глаза тёмными очками. — Уж лучше коленки.       Он вваливается следом в лифт, не замолкая ни на минуту, и к концу непродолжительной поездки Кейджи едва сдерживает смех, хотя Бокуто просто делится впечатлениями о недавно просмотренном фильме, с ним, Кейджи, между прочим, в главной роли. И Кейджи спрашивает, заметив в углу парковки фургон агенства, исключительно ради сохранения равнодушной маски:       — Так кто вы такой, Бокуто-сан?       — Ну… — тот мнётся не больше секунды и выпаливает с совершенно счастливой рожей: — Сталкер!       — А на жизнь чем зарабатываете? — Кейджи не даёт покоя одна мелочь, выглядывающая из-под рукава кислотно-оранжевой — разве в такой можно остаться незамеченным? — толстовки.       — Так программист я, по удалёнке работаю, — и смотрит прямо-прямо, словно сам себе верит.       — Понятно, — действительно теперь понятно, откуда столько свободного времени, а Overseas с функцией мирового времени никому не обязан быть оригиналом.— Хорошего дня, Бокуто-сан, — Кейджи решительно хлопает дверцей, взглядом прося Тацуки-семпая ничего не спрашивать.       Кейджи немного неловко, но он пялится на лицо Бокуто сквозь затемнённое стекло, пока автомобиль не покидает стоянку, а это сильно больше минуты. Просто восторженное удивление, так живо перетёкшее в разочарование, а потом во вселенскую грусть, стоит того, чтобы при случае скопировать, а то некоторым критикам игра Кейджи в последней драме показалась слишком бедной и невыразительной.       Кейджи просто возьмёт на заметку все эти изгибы и изломы лица и лишь поэтому прокручивает вновь и вновь недавние воспоминания.       Сталкер он, как же!       Даже врать не умеет.       «Моё имя разве стёрлось с твоих губ?»       — Чудесно выглядишь, Акааши-чан! — вкрадчивый шёпот мажет удушливой волной пряно-сладкого парфюма. — Неужели, совсем работы нет? — изящная улыбка не теряется даже на фоне ярких софитов.       Кейджи осторожно складывает губы в ответную, даже не собираясь соперничать с семпаем, и послушно вертит головой в умелых руках визажиста.       — Или тебя, наконец, хорошенько оттрахали? — Тоору Ойкава, а кто же ещё с таким удовольствием и насмешкой станет копаться в чужих делах, не унимается и теперь нависает всем собой, успевая одновременно отпивать из бумажного стакана какое-то коричневое пойло, по запаху совсем не напоминающее кофе, и тыкать наманикюренными пальцами в экран смартфона.       — Весь секрет в здоровом продолжительном сне, — Кейджи предпочёл бы вовсе не отвечать, но тогда Ойкава не отстанет до самого эфира, изводя неожиданными, остро-болезненными вопросами и не менее сокрушительными, очень близкими к реальному положению дел догадками.       Ойкаве-семпаю в журналисты бы податься. Или политики. Чтобы таланты сдирания кожи заживо и перемалывания костей голым языком не пропадали впустую, но тот, похоже, счастлив и просто светить, вернее сжигать, со скромной позиции национального кумира.       — Скучный ты, Акааши-чан! — Ойкава недовольно поджимает соблазнительно подкрашенные губы и мгновенно вспыхивает ещё убойнее, заметив возле двери своего менеджера. — У меня в конце недели вечеринка, заглядывай! А то скоро все физиологические отверстия зарастут! — добавляет уже издалека, проговаривая очень громко и чётко, словно репетирует реплики очередного пафосного героя, но Кейджи-то понимает, что это адресовано ему, как, впрочем, и все остальные вокруг.       Довольный смех Ойкавы и раздражённое ворчание его менеджера, выговаривающего за какую-то очередную, совсем не невинную, шалость, разносятся по всей студии, но ещё громче отзывается в голове настороженный шёпот, не различить в котором своё имя нужно ещё постараться.       «Ну же — обернись!»       Кейджи прикрывает веки — так и дёргает оглянуться, но он осмотрелся уже раз пять, тщательно вглядываясь в каждого входящего, а ведь такое поведение ему не свойственно. Хорошо хоть Тацуки-семпай молчит, только нехорошо — напряжённо молчит и даже не прикрывает ладонью переписку с директором агенства, выпрашивая для него выходной.       Ладно — пусть думают, что он просто устал, тем более, это правда.       Да и кто бы не устал от постоянного пристального внимания, разве что Ойкава, но на то он и super star, чтобы феерично сгорать, а Кейджи таким наслаждаться не умеет.       Ведь взгляды — те же руки. А их сотни, десятки сотен, тысячи. И каждый ощупывает, раздевает, пачкает или обжигает — и так двадцать четыре и семь, без перерыва на приёмы пищи и сон. Кейджи чувствует их всегда, куда бы не пошёл, где бы не оказался, но и среди этих мерзких лучей ненастоящей любви некоторые выделяются особо. Порой давит заботой — до испарины, иногда перетряхивает ненавистью или завистью, душит безумной жаждой обладания, тогда приходится долго отмываться в душе, а иначе передёргивает и кожа горит, словно из неё выдраны целые куски — до мяса.       Взгляд Бокуто-сталкера и вовсе как разрывной патрон в сплошной череде холостых — хищный, жаждущий, странно тёплый. И Кейджи теперь вспоминает, что чувствовал его и раньше.       А сейчас нет.       «Тебе идёт этот цвет».       Кейджи зябко ёжится, чувствуя себя отчего-то голым и прикрывает колени отобранной у менеджера газетой.       Под ладонью пульсирует очередное сообщение в лайне, смысл можно различить и подушечками пальцев.       «От меня — не скрыться».       Кейджи раньше и представить не мог, что с таким нетерпением будет ждать окончания шоу, снящегося в мечтах половины соотечественников. Да он и сам ещё недавно с фанатским упорством выкраивал время для просмотра хоть части эпизода, а уж как тщательно скрывал радость от приглашения, догадывается только менеджер да игрушечный кот, взлетевший по такому поводу под потолок гостиничного номера целых пять раз.       Только — забивает глотку сухой, выжженный двусмысленными комплиментами воздух. Кейджи цедит его осторожно, сквозь стиснутые зубы, но всё равно обжигается.       Пальцы путаются в полах кардигана, язык в словах.       Все эти люди смотрят не так.       В закоулках гримёрок и вовсе штормит, Кейджи продвигается перебежками, прикрываясь сорванным графиком и усталым менеджером.       — Акааши-чан, не забудь про субботу!       — Акааши-чан, улыбнись!       — Кей-джи! А как же селфи с сестрёнкой?       — Кейджи-Кейджи-Кейджи-Кейджи! — собственное имя сливается в безумную какофонию, накрывает следом бурным потоком жалящих взглядов и небрежных касаний.       Голова кружится. Кейджи поел бы. У него и время есть.       — Невежливо игнорировать семпая, не так ли, Акааши-чан? — ударяет в спину так и незабытым голосом в двух шагах от выхода. Кейджи старательно не оборачивается. — Стоит напомнить тебе о манерах?       Губы липнут скотчем, не давая вдохнуть.       — Повернись вернись ко мне.       Кейджи раздирает их пальцами и срывается — в быстрый шаг. Он выскакивает из студии прямо в макияже — всё равно потом съёмки драмы, — но и в бьющейся в едином порыве дотронуться, хоть криком, толпе фанатов не видно ни оранжевой толстовки, ни взъерошенной чёлки, ни цепких ярких глаз.       И где этот чёртов сталкер?! Хоть бы украл!       Зато липких ручонок, придушенных пошло напомаженными губами признаний в любви и комочков искусственной шерсти, именуемых зайчиками, мишками и котятами вдосталь.       Не захлебнуться бы.       Длинный список пропущенных тащит на дно — истерики.       Кейджи с особой тщательностью вычищает и его, и сообщения в лайне, и ленту твиттера.       «Вернись и всё закончится».       Кейджи не вернётся. Никогда не вернётся, пусть и выкручивает все пальцы льдом.       Кейджи поспать бы, ещё хоть одну ночь поспать, как в эту — без страха сорваться.       Потому что не закончится.       Горячий кофе — вместо обеда — плещется в стаканчике, но Кейджи так и не может заставить себя отпить. Картонка проминается под пальцами, пока кончики не ныряют в напиток.       — Акааши! — менеджер зло выдёргивает стакан из рук, расплёскивая обжигающую жидкость в опасной близости от ног — Кейджи не сдвигается ни на миллиметр. — Ты заболел? Совсем не чувствуешь, что ли?       Чувствует, Кейджи чувствует, только не кипяток под пальцами.       Он затылком чувствует взгляд — радостный, даже счастливый, но боится ошибиться.       «Я нашёл тебя!»       — Ты нашёлся, Акааши! — на парковке Бокуто — машет рукой, как лучшему другу. Кейджи кажется, тот сейчас ещё и обниматься полезет, поэтому из машины выходит медленно, словно неохотно, и пригвождает в ответ отрепетированным безразличием:       — Мы разве знакомы?       Удивлённый разлёт широких бровей так забавен, что невольно замедляется шаг и до оцепления вокруг съёмочной площадки они доходят практически вместе. Бокуто ожидаемо останавливает охрана. Кейджи несколько секунд с удовольствием впитывает живые эмоции — теперь растерянность, но всё равно с изрядной долей детского восторга, пока чужое лицо не продавливается в тоску. Так смотрят, когда прощаются с чем-то дорогим и навсегда. И Кейджи неожиданно для себя щёлкает пальцами, привлекая внимание начальника охраны:       — Это мой телохранитель.       — Что, я, правда, твой телохранитель, Акааши? — Бокуто нацепляет пропуск, гордо — как медаль, вновь расплываясь в раздражающе искренней улыбке.       — Нет! — Кейджи поправляет тёмные очки — ни черта не спасают. — Я не собираюсь вам платить за то, что отираетесь возле меня круглые сутки! — и добавляет, чтобы не подумал, будто Кейджи рад его видеть: — Это с вас следует брать деньги.       — Окей, — серьёзно отвечает Бокуто. — Десять тысяч йен подойдёт?       — В час? — уточняет Кейджи, чувствуя себя шлюхой в дешёвом борделе.       — В час, — невозмутимо то ли подтверждает, то ли соглашается Бокуто и Кейджи невольно кивает головой.       — Без рук, — предупреждает ещё раз, скрываясь в гримёрке.       — Да легко! — доносится из-за двери, а у Кейджи лицо горит.       Так низко, чтобы брать деньги со сталкера, он ещё не падал.       «Ты никому — кроме меня — не нужен».       Остаток дня сливается в яркую мешанину красок, звуков и ощущений, словно кто-то врубил тройную перемотку и в несчастные четыре часа вместилось по крайней мере несколько суток. Кейджи уже мутит от впечатлений и щёки горят теперь по-настоящему, но в этом виновен исключительно порывистый северный ветер, с лёгкостью сносящий с площадки и актёров, и съемочную команду.       Бокуто среди них, как рыба в воде — свой. Кейджи даже немного завидно, ему так непринуждённо никогда ни в одну компанию не влиться, а этот парень уже через пятнадцать минут всем нужен. Будто всегда тут и был.       Звонкий смех отвлекает. Широкая улыбка притягивает. А ещё Кейджи залипает на внушительный размах плеч и чёткий рельеф спины и он едва не поделился этим открытием с менеджером. Тацуки-семпай явно не оценил бы подобных умозаключений, но, к счастью, не расслышал в гомоне съёмок.       «Скучаешь по моим рукам?..»       Кейджи стирает сообщение машинально, не вчитываясь в смысл, неотрывно преследующий взгляд Бокуто успокаивает, хотя должно быть наоборот. Сегодня Кейджи без труда вплавляется в личину своего героя — безумно влюблённого, а оттого довольно легкомысленного студента, невольно отмечая, как напрягается, становится жёстче лицо сталкера на сцене поцелуя и даже линия улыбки, всё такой же настоящей, продавливается глубже.       Ещё хоть штрих и прорвётся в оскал.       Перебирает резким порывом ветра под тонким, распахнутым — потому что так нравится режиссёру — пальто.       — Акааши! — машет рукой Тацуки-семпай, подзывая, и гнетущее давление ослабевает, растекаясь неприятной, но уже привычной усталостью.       Кейджи усаживается в кресло, с удовольствием закутываясь в мягкий плед, менеджер что-то говорит, явно важное, но смысл неумолимо ускользает, расплываясь в отзвуках задорного смеха.       Бокуто вдруг поднимает голову, отрываясь то ли от починки, то ли доламывания какого-то прибора. Удерживает — теплом взгляда и сам весь такой искренний, добродушный, распахнутый наружу настолько, что смотреть больно. Кейджи утыкается в сценарий, строчки сливаются в одну сплошную кляксу.       В негнущихся пальцах — пульс.       И кто кого теперь сталкерит?       «… твёрдым рукам, не дающим вдохнуть?»       Просто — Бокуто не такой.       Не такой ведь?       Пальцы нервно скользят по тёмному экрану смартфона, так больше ни разу и не ожившему входящим звонком. Кейджи думает, не спросить ли у этого Бокуто номер, просто так, на всякий случай.       Вдруг — ноутбук сломается?       Обрывается в истошном треске трос, стаскивая следом тяжело слепящий софит. Грохот рассыпающихся стекол и металлоконструкций кажется ненастоящим, а искажённое в страхе личико Ячи нарисованным ещё минуты три.       Просто Кейджи всегда помнит, что они тут кино снимают.       «Кричи!» — мигает мертвенно-синим экран.       В груди один сип.       По дороге домой Кейджи прокручивает в голове несчастный случай много раз, сосредоточенно препарируя на кадры, чтобы не упустить ни одной детали. Вот Ячи смущённо краснеет, пока Бокуто вытирает грязь с её туфель. Вот полощется в крике рот режиссёра, там выпученные глаза оператора, здесь топот разбегающихся людей, и резкий обрыв на груде железяк в облаке взметнувшейся пыли.       И снова Бокуто — крупным планом: рассеянный взгляд, грубый излом шеи, окровавленная рука над золотистой макушкой бьющейся в рыданиях девушки.       Вроде бы ничего особенного, ужасающая обыденностью реальность — старые проржавевшие крепежи; техники выбирают путём джан-кен-пон виновного, съёмки замирают, Бокуто исчезает в лучших традициях ретро ужастиков, разве что гнусного, леденящего кровь хохота не хватает.       «Моя любовь к тебе безгранична».       — Ты точно не хочешь остаться в отеле? — менеджер привычно оглядывается и первым выходит из машины, явно собираясь подняться вместе с ним.       Кейджи стоит некоторого труда выжать тень улыбки и попрощаться.       Это ведь несчастный случай, всего лишь несчастный случай. Никто даже не пострадал. Режиссёр, по крайней мере, уверен, что Бокуто лишь поцарапался.       Тонет — лестничный пролёт в стерильной тишине. Кейджи поднимается пешком — ему нужно подумать, у него все мысли спутались и, кажется, с эмоциями.       Если Кейджи трижды нарушит ритуал открывания дверей, он будет там?       Но в квартире лишь игрушечный кот и тот недовольно зырит стекляшками глаз, будто ждал кого-то другого. Кейджи на всякий случай проверяет все комнаты и вдруг понимает — стоять рядом с Ячи в тот момент должен был он.       «Это — твоя вина».       — Как вы попадаете в мою квартиру? — Кейджи спрашивает уже в темноте, убеждая себя, что всматривается в растушёванные, совсем смазанные черты лица, лишь для уличения во лжи. Как-то само собой оказывается, что Бокуто снова в его кровати. Кейджи всего лишь отлучился до поста охраны, получить пакет с новым сценарием, а, вернувшись, застал его за ревизией холодильника.       — Это страшный секрет! Его можно открыть только тем, кто состоит в клубе сталкеров! — Бокуто отвечает столь загадочным тоном, что Кейджи равнодушно отворачивается.       Если немного подождать, сам расскажет, видно же, что едва сдерживается.       — Вы сильно поранились? — Кейджи как ни старался, так и не разглядел, как далеко простирается повязка, а Бокуто, словно стесняясь, ещё и куртку сверху нацепил, так теперь в ней и парится, ворочаясь на своей — к слову, меньшей — половине кровати.       — Царапина, всего лишь царапина. Она не стоит твоего внимания, Акааши! — Бокуто старательно отговаривается и шебуршится ещё более неуклюже и шумно.       У Кейджи ещё много вопросов, но он засыпает на полуслове.       Взгляд сталкера выжигает между лопаток клеймо.       Хочется — податься назад.       «Тебе хватает совести спать?»       Выдёргивает из сна едва слышным сигналом телефона. Кейджи и не заметил бы, но впервые за долгие месяцы тот весь вечер темнел погашенным экраном — ни звонков, ни сообщений, ни обновлений твиттера, словно попал в лишённую связи зону. Кейджи ненароком подумал на Бокуто, вдруг гасит все волны каким-нибудь высокотехнологичным прибором, но тот как раз переписывался с кем-то в лайне, поминутно прерывая разговор, даже монолог, хохотом или восторженными возгласами.       Как будто с ним, Кейджи, скучно.       Хотя, конечно, скучно. За красивой оболочкой обычный набор потрохов, глупо не признавать столь очевидные истины, а Кейджи совсем не дурак.       «Думаешь, это случайность?»       В сумраке комнаты иероглифы расплываются уродливыми червяками, так и поджимаются касающиеся экрана пальцы, зато смысл настигает резко и безвозвратно.       Кейджи вскакивает, унимая бухтение в груди повлажневшей ладонью.       Думает, Кейджи так думает; Кейджи так хочет, чтобы то происшествие оказалось случайностью!       Пусть оно останется случайностью!       Он осторожно ступает по полу, оглядывается от двери на едва очерченное штрихами тело Бокуто. Тот недовольно что-то ворчит и переворачивается, раскидывая руки в стороны. Если бы Кейджи, как и положено, лежал в кровати, то правая рука чётко попала бы на плечо. Кейджи это, может быть, даже понравилось.       Но сейчас не время для пустых предположений. Кейджи нужно кое-что сделать и это кое-что сравнимо с прыжком в бездну.       Бездна больше не отпустит — бездна у Кейджи внутри.       Впаянный в подкорку частым набором номер отвечает сразу же.       — Соскучился, Акааши-чан?       — Нет.       — Зря. Спускайся на парковку, — неоспоримый бесцветный тон завораживает. Кейджи и раньше не мог ему противиться, особенно когда тот, как сейчас, совсем глухой от едва сдерживаемого вожделения: — Неудачные дубли поцелуя пересчитаем, так уж и быть — не по губам.       Скрипит выгнутая дугой спина  — в предвкушении.        — У тебя ведь уже стоит, — не спрашивает — констатирует случайно активированный динамик громкой связи.       Кейджи стискивает губами рвущий глотку воздух.       У Кейджи и правда стоит — Бокуто за спиной.       — Мой конкурент? — Бокуто кивает на смартфон. Кейджи пробирает гудками. Ещё сильнее перетряхивает внимательным взглядом совсем не сонного Бокуто.       — Просто знакомый, — врёт Кейджи и подпирает ванну, хотя это она скорее поддерживает его.       «Я всё ещё жду».       Губы зудят фантомным ощущением липкого скотча. Треск, с которым тот потом отдирается, слышится наяву.       Кейджи переводит взгляд на пальцы Бокуто. Такими — сильными, наверно, особенно больно, если дёрнуть, такими, явно, рот напрочь порвать можно.       — Акааши? — Бокуто наклоняется, нависая выхолощенным блеском застывшей радужки, твёрдой линией рта и совершенно не вяжущейся с поведением днём жёсткостью.       Кейджи вздрагивает, зрачки распирает криком, но, как ни старается, глаз отвести не может.       А губы Бокуто, вот только что надменно твёрдые, раскрываются в улыбке. Тёплым огоньком свечи эта улыбка взвивается в конце тёмного страшного туннеля. Кейджи хотел бы выйти с той стороны.       — Может, стоит сменить номер телефона? — Бокуто кивает на подпрыгивающий от резкого вибрато смартфон.       — Это не поможет, — проблема не в визжащем телефоне, но сталкеру знать об этом совсем необязательно, даже однозначно нельзя. И Кейджи набирает воздуха, как перед прыжком в воду, и протискивается мимо расслабленно улыбающегося парня.       Спать.       Кейджи будет спать.       «Иди ко мне!»       Только — Кейджи не может подойти к кровати и на два шага.       Мутит, грезятся в смятых простынях алые прочерки и жирные разводы.       — Ложись, Акааши! — настойчиво звучит за спиной. Ноги не слушаются, хотя Кейджи пытается.       «Не зли меня».       Забивает глотку шёлком платка.       Грудь в тисках, совсем не вдохнуть.       — Акааши!       «Делай, что велят!»       Кейджи зажимает уши руками и приседает на корточки, пригибая голову.       Свистит — лоскут мокрой кожи в воздухе.       По спине — теплом ладони.       — Акааши! Ложись в кровать! — пробивается сквозь плотную муть приказ; только голос непривычный, другой, тоже уверенный, жёсткий, но сочный, живой, так и хлещет, сдирая остатки выдержки. Кейджи хочет, правда, хочет его послушаться, Кейджи ведь послушный, очень послушный, только не надо, не надо…       — Акааши, Кейджи, тебе надо поспать, просто поспать, — уговаривает чуть мягче Бокуто, Кейджи помнит — этого парня зовут Бокуто, Котаро Бокуто, он другой, он совсем другой.       Бокуто — сталкер.       Он просто смотрит.       Смотрит — как ударяет.       И Кейджи ложится, покорно смыкая веки.       «Хороший мальчик».       Сорванных дублей пятнадцать.