голод
14 мая 2017 г. в 01:36
Вспыхивают яркими бликами софиты, едва слышно, скорее на грани тактильных ощущений, чем слуха, гудят многочисленные приборы, замирают наизготове операторы, помощники, менеджеры, даже сам режиссёр выпрямляется за стеклянной перегородкой, будто готовится вести в бой действующую армию, а не руководить горсткой людей, занимающихся в общем-то не таким уж и важным делом. Но Кейджи нравится такая атмосфера, такая увлечённость, когда на лицах съёмочной команды прорываются неподдельные эмоции. И пусть порой это совсем не радость и удовлетворение, а раздражение, даже злость, но именно в такие моменты он чувствует себя не просто нужным, а сопричастным настоящей, пусть и среди декораций, жизни.
Под прицелом камер Кейджи всегда чувствует себя спокойно, будто взгляды сквозь объективы теряют остроту и силу. От таких легко скрыть собственные чувства и эмоции, и на экранах или фотографиях он всегда выглядит так, как нужно — уверенным, загадочным, и непременно учтивым, чтобы зацепить аудиторию домохозяек.
Кейджи вообще мастер держать маску, даже если та трещит по швам как сейчас.
— Ну же, Хитока-чан, поделись с нами впечатлениями от работы с неотразимым семпаем! — чёртов Ойкава, чёртов ведущий чёртова еженедельного шоу, значащего слишком много для продвижения драмы, чтобы отказаться в нём участвовать, придвигается совсем близко к смущённой Ячи. — Ты знаешь, сколько милых девушек, а может и не только девушек, интересует хорошо ли целуется Кейджи-кун?
Кейджи старательно удерживает губы в вежливой полуулыбке, нечаянно замечая в глубине зала Бокуто, замершего с прижатым к уху телефоном. Нервный смех Ячи звучит где-то на периферии сознания, даже едкие уколы Ойкавы тревожат меньше, чем жёсткий взгляд сталкера, устремлённый в сторону съёмочной команды. Вот только на кого именно он так смотрит, понять не удаётся.
— Акааши-семпай очень внимательный и терпеливый, — едва слышно бормочет Ячи, совсем ослеплённая софитами и вниманием. Кейджи чувствует, что пора вступить в разговор с какой-нибудь нейтральной темой, иначе она выложит свои настоящие чувства, а ведь это прямой эфир и достаточно одного неосторожного слова, чтобы запустить лавину слухов и хейтерских нападок.
Но — горло свело. Кейджи не может оторвать взгляда от Бокуто, подобравшегося, кажется, каждой мышцей в преддверии броска. Сейчас этот парень не то, чтобы другой, нет, но рельеф тела, как и черты лица выглядят резче, жёстче, а аура, и раньше привлекавшая внимание, тяжелее, даже опаснее.
«Сталкер-снайпер», — невольно всплывает в памяти вчерашний разговор. Так вот сегодня Бокуто-сталкер больше похож на киллера, чем телохранителя, и язык не поворачивается назвать его добродушным или наивным.
Непрост, этот парень совсем не так прост, как кажется.
Кейджи осторожно сглатывает и старательно вслушивается в беседу, чувствуя стойкий запах палёного.
— Так значит, Хитока-чан, именно Кейджи-куну достался твой первый поцелуй? — шире неба улыбается Ойкава, нехорошо сверкая глазами из-под тщательно уложенной чёлки. — И как? После такого можно и влюбиться?
Кейджи не успевает — ни закрыть рот Ячи, ни открыть свой. Им бы свернуть всё в шутку, посмеяться над раскрасневшейся девушкой и сбежать на съёмки финальной серии, оставив армии фанатов сотню поводов позлословить или возвести пару их героев в канон, но разве можно уйти живым от Ойкавы-семпая, тем более дебютантке?
И Ячи кивает, неловко пряча в ладонях не только смущение, но и неподдельное счастье.
Кейджи дёргает рот в напрасных попытках оправдаться, да только кто им теперь поверит, что они всего лишь актёры, что играть так, реалистично, это не только талант, но и работа, что Ячи просто взбудоражена первой крупной ролью, что сам Кейджи багровеет сейчас от злости.
Кого волнует истинное положение дел, если кривое отражение намного ярче, красивее и точь-в-точь как в воспалённых страстью фантазиях тех, кто по другую сторону экрана?
«Какая милашка!»
Кейджи весь уже дребезжит, словно сообщения идут прямо по нервам, и хватается за первое, что попадается под руку.
«Мне определённо стоит с ней познакомиться!»
Ладонь Ячи дрожит много сильнее своей, заплаканные глаза тускнеют с каждым выстрелом аплодисментов. Кейджи брезгливо оглядывается: режут ехидные улыбки и насмешливые поздравления, сталкер и вовсе уткнулся в пол, осунувшись в бледную тень.
Неужели, он тоже верит в этот фарс?
«Мне есть чему её научить…»
Всё что остаётся Кейджи, дёрнуть партнёршу за руку, таща за собой в сторону гримёрок. Он молчит, беззвучно перебирая губами количество шагов; захлёстывает грязью глотку, так много в ней бурлит слов, совсем злых, несдержанных, обидных, что хватит и утопить, и утопиться.
Ячи шмыгает носом, порываясь что-то сказать, но каждый раз обрывается всхлипом.
Влажные ладони будто срослись — не оторвать.
Ксо! Ксо! Ксо! — шёпот за спиной догоняет, грозясь обрушиться настоящим цунами. Кейджи почти бежит, удерживая девчонку, хотя с большим удовольствием бросил бы её на растерзание хоть тому же Ойкаве, и дело совсем не в жалости или принадлежности к одному агентству. Кейджи на нимб никогда не претендовал и ничего без выгоды для себя не делает.
«Да отцепись уже от этой девки!»
Он выдёргивает руку слишком резко, но чужой болезненный вскрик тонет в собственных ощущениях, а злость, раздражение, обида никогда не были хорошими советчиками и он снова прибавляет шаг, чтобы не вступать в разговор с менеджером Ячи, так бездарно позволившим подопечной слить важное шоу.
Вспыхивает очередью экран смартфона, оповещая о новых комментариях в твиттере.
— Извините… — всхлипывает не отстающая девушка, баюкая обезображенную отпечатками пальцев, его, Кейджи, пальцев, ладошку. — Пожалуйста, извините, семпай! Я всё испортила, да?
Дрожит набухший слезами зрачок. Кейджи видит в нём себя — надменно сложенные губы, презрительный взгляд и ни единого штриха сочувствия. И бесстрастно добивает:
— Да.
— Нет! — нависает давящей тенью Бокуто и делает то, что должен был сделать Кейджи — вытирает зарёванной девчонке лицо, убирая вместе с потёками грима тяжесть стыда и вины.
Нет, в самом деле, это сталкер или мать Тереза? Кейджи от столь милой сцены совсем тошнит и он захлопывает дверь в гримёрку перед носом ринувшегося следом менеджера.
«Иди ко мне, приласкаю — построже…»
Стучит, набирая силу, пульс в животе, стягивая пах в тугой жгут невыносимого желания.
«Третий павильон, полчаса до эфира».
Кейджи не может, больше не может, ему, правда, нужна разрядка и сейчас, иначе он взорвётся. Каждый сбрасывает стресс по-своему: одни заливают алкоголем или полируют антидепрессантами, другие ищут спасения в волшебном порошке или не менее волшебной траве. Кейджи знает таких, кто расстреливает фотографии обидчиков в тире или сбивает кулаки об грушу, порой живую. Его же вытаскивает секс: грубый или нежный, перепих на ходу, отсос в туалете или сладостно долгий марафон среди лепестков роз, да любой, лишь бы вовремя, до того, как сорвёт тормоза, пока маска ещё сдерживает волну эмоций, пока не вывернуло, не обнажило прилюдно то немногое, что всё ещё принадлежит лишь ему одному.
Вот только трахнуться, да так, чтобы это не стало достоянием нации, для звезды искусство посложнее актёрского мастерства. И искать кого-то левого для разрядки в таком положении равнозначно самоубийству, а тело, помнящее каждое прикосновение тех, всё ещё притягательных, пальцев и губ, взводит липкой дрожью, даже руки трясутся, промахиваясь мимо клавиш.
Просто Кейджи давно не проваливался так глубоко в собственные эмоции.
Просто Кейджи голоден и этот голод не чета тому, сосущему пустой желудок.
Просто Кейджи не сможет быстро успокоиться сам и он тянется за невидимым поводком, ощутимо дёргающим на зов того, кто точно поможет.
«Я жду».
И Кейджи осторожно приоткрывает дверь — коридор чист, ровно вычерчен лампами дневного света, только вдали громыхает заставка другого дневного шоу и слышится неразборчивый разговор участников. Тацуки-семпая ожидаемо не видно, опровержение слухов работа кропотливая, а до следующего интервью почти час, так что в ближайшее время никто его не хватится и можно безнаказанно прогуляться до чужой гримёрки.
— Акааши, ты куда-то идёшь? — поддевает снизу — и как только Кейджи его не заметил? — грустным голосом Бокуто и перекрывает путь вытянутыми ногами.
— Нет, — Кейджи отвечает, спрятавшись за дверь. Есть что-то неуловимо напрягающее во вроде бы расслабленном виде сталкера. Подкашиваются колени и Кейджи оседает на пол, судя по звукам, теперь они сидят совсем рядом и, если бы не стена, соприкоснулись спинами.
— Расскажите что-нибудь, — просит он, отключая непрерывно вибрирующий входящими смартфон. Бокуто тут же отзывается, заводя длинный рассказ о поездке всё с тем же крутым-парнем-Куроо в Шанхай. Кейджи не сразу понимает, что расстегнул и ремень, и молнию, но на красочном описании восхождения на гору Шэшань пальцы невольно сжимают налитый возбуждением член. Он старается не выдать себя дыханием или стоном, тщательно прикусывая губы, но тонет с каждым словом в сочном увлечённом голосе, особо резко проваливаясь в ощущения на заразительном смехе.
Грезится широкая жёсткая ладонь поверх своей и Кейджи ударяется об стену сведёнными лопатками.
Собственное имя, неожиданно звучащее совсем глухо, прошибает током и он кончает, пачкая край футболки спермой. Теперь придётся на неё что-нибудь пролить, а жаль, в какой-то мере она была любимой. Вот только проблема совсем не в этом неприятном, но не смертельном недоразумении, гораздо хуже, что Бокуто, не дождавшийся ответа, уже ломится в дверь, между прочим, незапертую на ключ, а расплавленное истомой тело не слушается и даже салфеток в обозримом пространстве не находится, что уж говорить о полотенце.
— Бокуто-сан! — голос опасно срывается в сип, будто Кейджи кричал много минут. — Принесите кофе из автомата. Пожалуйста.
— Окей, Акааши! — радостно отзывается сталкер, Кейджи слышит его быстрые шаги и резким движением поднимается на ноги.
У него есть пять-шесть минут, не больше, чтобы привести и тело, и выражение лица, и мысли в порядок, не хватает ещё чтобы этот парень воспринял замешательство на свой счёт.
Но всё же — Кейджи вынужден признать — ему теперь легче, намного легче, и маячащий перед носом поводок больше не выглядит спасательным кругом.
«Последнее предупреждение».
Кейджи, пожалуй, уже привык к этим постоянным угрозам, нападкам, раздражающим частотой звонкам и теперь не вздрагивает на каждое уведомление о сообщении. Да и удалить весь этот бред под внимательным взглядом сталкера проще, словно раньше что-то держало, а теперь эти путы спали. Если бы ещё не мучительные реалистичностью сны, то Кейджи чувствовал себя в безопасности, по крайней мере, этот парень, Бокуто, только пялится — жадно, в упор, порой раздевая, но старательно не распускает руки, отшатываясь в особо пикантных ситуациях.
Поэтому и последнее предупреждение Кейджи игнорирует, удаляя угрожающие слова одним кликом. Но оно настигает, словно древнее проклятие, в самый неожиданный момент и, конечно же, в спину.
Фотография приходит по корпоративной почте, вызывая новый всплеск склизкого шёпота. Ничего криминального — всего лишь голые, преклоненные колени, край белой рубашки на контрасте с тёмным паркетом. Только Кейджи знает, что под рубашкой не бельё, а под коленями кнопки.
«Это для твоего блага».
Сводит лопатки, будто связаны локти.
Кейджи серьёзно беспокоит яркость фантомных ощущений, жаль — от чудесных таблеток, выписанных психиатром, он не просыпается, а это намного страшнее, чем не засыпать.
— Хей, Акааши, смотри! Меня включили в вашу корпоративную рассылку! — Бокуто сияет абсолютным счастьем, с умилением разглядывая изображение на экране смартфона.
То же.
— Вы не могли бы его удалить? — это, конечно, не спасет ситуацию, но Кейджи будет спокойнее, если у его сталкера не будет подобного триггера.
«Прогони его».
— Хорошо, Акааши, как скажешь, — тот тут же щёлкает иконкой корзины, кидая искоса виноватый взгляд.
Будто догадывается, что на той фотографии Кейджи.
— У меня всё равно целая есть, — Бокуто договаривает скороговоркой и застывает с набитым печеньем ртом.
В широко раскрытых глазах скорее неловкость, чем вина, а жажды ещё больше.
Значит, не догадывается — знает.
— И откуда она у вас? — скрыть прорывающийся страх нелегко, но Кейджи старается.
— Купил на одном сайте, — честно отвечает Бокуто. Кейджи глотает следующий вопрос, он не хочет знать свою цену, по крайней мере, сознаваться в таком интересе этому парню.
— И как вам композиция, свет, тени?
— Честно?
Кейджи кивает машинально и так же машинально отвечает на сообщение в лайне.
— Я бы так же тебя поставил.
Вот лучше бы соврал, правда, Кейджи впервые хочется сделать вид, что он не расслышал, но Бокуто смотрит прямо и решительно, явно не собираясь отказываться от своих слов.
Что за дурак!
Невыносимый идиот!
«Ему нужен не ты, только оболочка, красивая картинка, тело».
— Вы же понимаете, Бокуто-сан, что после такого заявления мы должны расстаться? — реплики из последней серии легко ложатся на язык и звучат, как ни странно, вполне логично. Хотя что тут странного? Жизнь та же драма, как ни импровизируй, а финал предрешён режиссером.
— Ты сам хотел честно, — неожиданно упрямится Бокуто, не сдвигаясь с места.
— Не приближайтесь ко мне больше, Бокуто-сан, — но Кейджи слишком привык следовать сценарию, чтобы противиться голосу разума, поддакивающему в унисон чужому мнению, что этот парень — сталкер, всего лишь озабоченный фанат, жаждущий его тела.
— Знаешь, Акааши, хотеть человека, который нравится, не так уж и ненормально.
— Хотеть, может быть, и нормально, но вам же не я нужен, а послушная игрушка с фотографии. Поэтому — уходите.
Как же Кейджи хочет, чтобы он не уходил, чтобы убедил, пусть соврал, что он не такой!
Но он уходит, тихо прикрыв за собой дверь, будто такой.
Сводит голодным спазмом, только не живот — грудь, и сколько Кейджи не заталкивает в себя конфет или онигири, это чувство не отпускает.
«Люблю тебя».
Люблю-люблю-люблю-люблю-люблю…
«Только я люблю тебя».
Кейджи готов поверить очевидной лжи, лишь бы унять разъедающую пустоту, но супер прочный корпус смартфона дробится под ногой в щепки, а новый он сегодня купить не успевает.
Следующий день Кейджи честно не помнит, в мареве сонливости канули и два интервью, и фотосессия и съёмки драмы. Просто он снова не выспался. Без ровного, словно завораживающего дыхания сталкера Кейджи снова не выспался, проворочавшись в пустой холодной кровати до рассвета, так толком и не сомкнув глаз.
Все эти мучительно тянущиеся часы он отбивался от воспоминаний и в этот раз между обычными уже кошмарами мелькало заплаканное личико Ячи, прячущей под дрожащими ладошками ленту твиттера. Кейджи не нужно читать комментарии, он и так представляет, что самый мягкий эпитет в них шлюха. А чего ещё она ожидала практически признавшись в прямом эфире, что влюбилась в своего партнёра после сцены с поцелуем?
Официальное заявление агенства, отрицающее их отношения, только подлило масла в огонь, в чём Кейджи убедился на собственной шкуре, едва прорвавшись сквозь обезумевшую толпу фанаток. Хорошо ещё, что эту квартиру не удалось вычислить даже жёлтым журналюгам, за что, наверно, стоило бы поблагодарить Бокуто.
Но Бокуто так ни разу и не появился, иногда Кейджи казалось, что он чувствует его взгляд — цепкий и нестерпимо горячий, но самого сталкера так и не заметил.
И теперь, поднимаясь пешком по лестнице, Кейджи не может отделаться от ощущения чужого присутствия, хотя в этом доме, как обычно, безлюдно. Уходят вверх чёткие линии перил, искусственный свет обнажает каждую пылинку, ровная тишина нарушается лишь собственными шагами и вдохами — никого. Кейджи ловит себя на мысли, что дом похож на башню — величественную и неприступную, вполне подходящую для заточения принцессы. Тогда он сам — и есть эта самая принцесса, а Бокуто верно огнедышащий дракон, призванный совсем не охранять, а удерживать пленников. На этом месте Кейджи спотыкается — реально, и едва разминается со стеной.
По законам сказки дракон хранит принцессу для кого-то другого, а кто же этот другой в их конкретном случае?
Ещё много недодуманных глупостей роится в гудящей голове, пока ступеньки не обрываются ровной площадкой, тоже пустой, чистой до стерильности и знакомая, ставшая почти родной, дверь вырастает перед глазами крепостными воротами. Нет, правда, Кейджи за ней настолько спокойно, что он даже открывает её не по ритуалу, а просто так — повернув ключ и толкнув.
Тишина. В квартире так любимая Кейджи тишина, уютный полумрак, и никаких цветов, нежелательных подарков, только кот сидит за накрытым к ужину столом и ждёт снова не его.
В самом деле, Кейджи на него рассердится и оставит спать одного. А пальцы нервно разворачивают записку, едва не порвав тонкую бумагу пополам.
«Пожалуйста, Акааши, поужинай. Честно — оно не отравлено».
Рядом с подписью кривобокая сова.
И Кейджи думает, что это глупо, по-детски.
И Кейджи берёт кусок омлета прямо пальцами, ловит языком ускользнувшие капли и отбирает у кота чашку с супом.
В животе неприлично урчит, будто он не ел несколько суток, хотя, похоже, так оно и есть. Кейджи не помнит, совсем не помнит вкуса домашних блюд и сейчас глотает слишком поспешно, будто что-то подгоняет.
«Пора сесть на диету, Акааши-чан», — приветливо подмигивает смайлик в сообщении и Кейджи кладёт палочки.
«Хороший мальчик», — тут же отзывается лайн.
Кейджи затравлено оглядывается, но ничего странного не замечает. В кухне всё так же, как и раньше, а он отчётливо помнит, как Бокуто в один из вечеров облазил буквально каждый сантиметр в поисках скрытых камер и жучков.
Откуда тогда такая осведомлённость? В студии, агентстве, на съёмочной площадке, Кейджи уверен, есть сотни соглядатаев, да даже собственный менеджер явно отправляет отчёт о прошедшем дне не только начальству, но здесь, в месте, которое действительно стало домом, где теперь даже сталкера нет, как?
Колотится в груди тяжёлое сердце, дребезжит, как в тот день, дверной звонок, прямо в голове, следом обрушивается стук — настойчивый, грубый, так и слышится треск поддающегося дерева.
Кейджи снова оглядывается — мебель тускнеет, расплывается тёмными пятнами, те срываются в хоровод — до тошноты. Прорывается сквозь ватный гул резкий рингтон и он отвечает автоматически, невольно приваливаясь к ближайшей стене, чтобы хоть как-то сфокусировать взгляд.
— Слушай, Акааши… — начинает Бокуто своим обычным, восторженным, тоном.
— Мой номер во всех газетах напечатан? — резко обрывает Кейджи. — Или продается в магазине? Прекратите мне названивать! — злополучный гаджет выскальзывает из ослабшей ладони, Кейджи оседает следом, стискивая колени руками.
Бьёт ознобом, катается на языке вкус мисо, вызывая теперь лишь тошноту.
Кейджи добирается до стола, едва передвигая негнущиеся ноги. Падает, случайно, на пол миска с остатками супа, растрескиваясь уродливой трещиной. Следом бьются вдребезги сброшенные широким движением руки тарелки и блюдца. Кейджи даже наслаждается своим маленьким, на самом деле жалким, неповиновением, вслушиваясь в перезвон обломков с улыбкой. Потом тщательно перемывает черепки, оттирая каждый до блеска, лишь бы не оборачиваться к натужно гудящему на полу телефону.
Кейджи думает, нужно купить новые тарелки.
Кейджи знает, они не понадобятся.
И засыпает на диване с котом и включенным телевизором.
Кейджи снятся руки. Сильные, тяжёлые, совсем другие руки рвут рубашку, выворачивают плечи, ведут по груди и животу, прокрашивая бледную кожу болезненными алыми всполохами. Пальцы хлёстко шлёпают по его губам, жадно тянущимся за поцелуем.
Кейджи хотел бы не просыпаться, но он просыпается — мокрый, с каменным стояком и сорванным пульсом.
Час быка — теперь не сомкнуть глаз до рассвета.
«Дрочишь на меня?»
Кейджи таращится в нависший сумраком потолок.
«Просто признай уже это».
Видит жёлтые смеющиеся глаза.
Эти самые глаза преследуют и наяву. Кейджи уже заставляет себя не оглядываться, потому что не находить в толпе знакомых черт живой улыбки обидно. Отчего-то Кейджи чувствует себя голым, уязвимым, а потому натягивает привычную маску равнодушия крепче и сгорбленной в глубоком поклоне Ячи лишь коротко кивает.
— А Бокуто-сан сегодня не с вами, семпай? — Ячи мнётся за спиной, мешая Кейджи сосредоточится на сценарии. И он, наверно, прогнал бы её совсем по какому-нибудь очень бестолковому поручению, чтобы не маячила скорбной миной, но что-то странное в голосе заставляет поднять глаза.
Ячи разбита, совсем разбита — вдребезги, как вчерашние тарелки, и к этому Кейджи тоже приложил руку.
— У Бокуто-сана сегодня важное дело, но он обещал присмотреть за тобой, — Кейджи спотыкается, но невозмутимо врёт дальше, — и мной. Уверен, он не нарушает своих обещаний.
Просто Кейджи больше не чувствует его взгляда и он этому официально рад.
— Постараемся, Ячи-чан? — он старается улыбнуться как Бокуто, вспоминая и копируя изгиб рта до мельчайшего штриха. Нужно же им, наконец, закончить эту дурацкую романтическую драму. Потом, Кейджи будет настаивать, только криминал, маньяки, военные действия, ну, и может быть, медицинская дорама.
Только без любви. Лучше бы с эпической смертью.
Ячи кивает, будто верит, но не верит. Видимо, Кейджи эту улыбку отрепетировал недостаточно, а может дело совсем не в изломе губ, но спросить не у кого и башня встречает привычной тишиной, выхолощенной до бесцветности.
Кейджи уже ни на что не надеется и свет в кухне воспринимает как само собой разумеющееся. И знакомая атлетичная фигура в смешном фартуке с совами, перемешивающая рис с овощами в режиме торнадо, кажется ненастоящей, нарисованной, и Кейджи просто садится за стол рядом с игрушечным котом, завороженно наблюдая за мельканием больших ладоней, оказавшихся столь умелыми.
— Ужин готов! — Бокуто поворачивается и Кейджи окончательно убеждается, что секрет его улыбки совсем не в острых углах. Что-то другое, непонятное, странное, ирреальное так светится и жжётся и это, наверняка, опасно и он отдёргивает тянущуюся потрогать руку.
— Акааши! Ты опять ничего не ел весь день? — Бокуто напирает с полной тарелкой остро пахнущих овощей с рисом и мясом, разрушая всё волшебство. Кейджи сглатывает голодную слюну и решительно поднимается из-за стола.
Как же его всё это бесит! Каждый в Японии знает о нём больше, чем он сам: сколько съел, сколько отлил, что любит и чего боится!
Кейджи такая опека не напрягает — пугает.
— Акааши, мне тебя насильно что ли кормить? — бьёт угрожающим тоном прямо в солнечное сплетение.
Кейджи ничего не может поделать. Ничего — его выворачивает. Болезненный спазм выталкивает то немногое, что он сегодня проглотил и тёплая едкая жижа разъедает ладони, пока Кейджи не добирается до туалета. Выполаскивает — медленно, мучительно медленно, желчью, желудочным соком и криком, разъедая кожу в струпья. Давит кашлем, глотка напряжённо сокращается, будто в неё всё ещё заталкивают куски мяса и риса и болезненный комок вновь прокатывается от желудка до нёба, сдирая остатки слизистой.
— Акааши… — стонет рядом чёртов сталкер, насквозь пропахший одуряющим ароматом карри. — Тебя что… правда кормили насильно?
Кейджи даже не собирается отвечать, хрипит сквозь сведённые связки: уходи-уходи-уходи-уходи, пожалуйста, уходи.
Хватит с Кейджи и одной нежной заботы.
Но Бокуто не уходит, в этот раз не уходит, так и сидит на полу в кухне, не поднимая головы даже на чужие шаги. Кейджи наливает в стакан воды, цедит короткими глотками, пытаясь не морщится, но каждая капля раздирает болью, но ещё больнее, совсем невыносимо, что этот Бокуто видел его таким — жалким, беспомощным, кричащим во весь голос.
«You lose!» — вспыхивает экран смартфона, совсем рядом со сталкером и тот вскакивает с жутким рыком.
Бокуто оборачивается зверем, рвущимся в путах; мышцы взбурливает взведёнными венами и жилами, проступая сквозь тонкую ткань футболки; беспокойный, совсем безумный взгляд мечется по мебели, стенам, мажет неприкрытой ненавистью и Кейджи замирает, пытаясь унять бешеный пульс. Кажется, что он везде: оглушающе колотится в голове, животе, содранной глотке, кончиках пальцев, заглушая все остальные звуки.
Кейджи знает — нельзя и двинуться, иначе…
— Ты же не думаешь, что я сейчас на тебя наброшусь? — глухо рычит Бокуто, невольно подтверждая свои же слова.
Кейджи больше не думает — чувствует.
— Акааши, я… — Бокуто сокращает расстояние одним рывком, нависает перекошенной тенью, сдавливая в тисках, даже не касаясь.
Кейджи не дышит, но это не помогает. Сталкер наваливается, прижимая к самой стене, жёлтые глаза рвутся огромными зрачками и ничего там, кроме голода, нет.
— А-а-а! — Бокуто внезапно, будто прозрел или наоборот окончательно лишился разума, валится на пол. — Ксо, ксо, ксо! — бьётся кулаками, как припадочный. — Как я могу что-то обещать, если правда хочу делать с тобой всякие грязные вещи!
Кейджи нащупывает ногой смартфон, пытаясь незаметно подтащить к себе, тогда появится шанс набрать службу спасения. Теперь не до репутации.
— Извини, Акааши, — Бокуто снова на ногах, протягивает телефон с виноватым, но разумным видом, будто и не он сейчас по полу катался. — Я уйду. Правда, уйду, только не смотри на меня так, будто боишься.
Кейджи думает, это конец, непонятно чего, но конец, и не может определиться рад он или огорчён. А Бокуто старательно играет выбранную роль, понуро плетясь к двери и накидывая на ходу куртку, но вдруг разворачивается, словно что-то вспомнил, очень важное и не терпящее отлагательств. Он шарит вновь напряжённым взглядом по кухне, вглядывается в ровный ряд магнитов на холодильнике, узор занавески, стальной блеск столовых приборов и кастрюль, стеклянные пуговицы-глаза игрушечного кота, останавливаясь на самом Кейджи, прямо посередине лба, и небрежным жестом достаёт из внутреннего кармана куртки пистолет.
— Нашёл! — рвётся рот хищной ухмылкой, обнажая из-под маски дурашливости жёсткий облик человека, привыкшего отдавать приказы.
Клокочет в груди крик, тот самый постыдный крик, только его уже никто не услышит.
Саднящий рот плотно зажимает ладонь.
«Ложку за маму!»