Новые злые

Как объяснить, что там у вас происходило? Сережа сказал: - Ебать нашел себе компанию под старость. И спорить, в общем, было трудно, поэтому ты не спорил – и больше ничего не рассказывал, до апреля, пока не ударил пиздец. Теперь-то очевидно, Денис считал правильно, а ты сам себя путал. Вы не встречались полгода, вы встретились четыре раза, и однажды вроде как даже потрахались. Интересное слово – «встречаться». Особенно когда он в Питере, а ты в Краснодаре. Нет, вы не встречались. И ты не телка в ожиданье милого. И ты не школьница в юбочке. И никто никому не обещал ничего. Интересное слово «встречались» - особенно когда ты на десять лет старше, а в вашем зеленом буйном мирке тридцать – конец жизни, практически. Вы не встречались, нет. Просто в Анапе на фесте до восьми утра сидели на берегу, уже спал весь детдом на выезде, он читал тебе свои стихи, сбиваясь, вертел пивную крышку, оборвал себя на середине строчки и сказал: - Какая же хуйня. - Я не считаю. - Я в такую жопу сейчас, пиздец. - Ты дочитаешь? - Мне нихуя не надо было начинать. Честно говоря. Той ночью, он мог взять тебя за пуговицу и увести пешком, от Черного моря к Финскому заливу. Вы не встречались, просто в Москве после ивента, осенью, он неудачно оперся на стол, раздавил рюмку, и ты промывал ему руку, вытаскивал осколки щипалкой для бровей – спасибо телке на баре – и не менялся его ровный, сонный взгляд, пока он терпел, и кончики его пальцев были холодными, а ты задевал их раз за разом. - Не больно? - Нормально. Потом ты поднял голову, а он все так же смотрел на тебя - матовые, ненастоящие глаза, - и медленно к тебе наклонился. Пустая гримерка. Дверь без задвижки. Не рот, а пепельница, густая липкая слюна от курева, сухие горячие губы, его здоровая рука легла тебе на шею, и ты бы не дышал, если бы он не позволил. Гипноз, помутнение. Он не торопился. Ему нечего было с тебя взять. И в одно касание, без боя, он разнес тебя. Вы не встречались, конечно. Просто когда он целовал тебя, ты застыл, скрючившись у его ног, и не шевелился, не замечал, как тебя согнуло, пока он не отодвинулся. Уговорил его приехать – зимой, он жаловался, что Питер обвалился на голову вместе с говном и снегом трехтонным грузом. Готовил ужин. Уморительная хуйня. Превратился в оружие каждый мелкий кирпичик, из которого строился дом (какой дом, для кого? Никогда не были друг другу больше, чем никем). Всем, что друг другу выболтали, бьете по болевым. У него лучше получается. Ты больше стараешься. Он видит, как ты стараешься? Каждая черта перейдена. Каждая страница вырвана. Каждое слово вывернуто. Вы не встречались. Тогда, в ноябре, ты собирался ехать за ним в десять. Он написал – откладывают вылет. Потом написал еще раз. Ближе к двенадцати набрал. Ты извелся: - Ты летишь вообще? Его усталый голос. Рейс задержан. Так, насколько? - Я понятия не имею, слушай. Ложись просто спать, я не знаю. Ты проснулся в семь без будильника, ребенком так просыпался на день рожденья, радостное волнение, толчок с глубины. Он не приехал. Через час только вылетел. Ты схлопотал штраф за скорость, когда кинулся за ним в аэропорт. Ждал. Он не вышел. - Ты где ходишь? - Слушай, извини, тут одна тема, короче… Ночевал в аэропорту, синяки под глазами, двенадцать часов мыканий по креслам, каждый час рейс переносился на час, домой не уехать, когда полетят – неизвестно, в шесть всех подняли, выгнали к гейту, еще час продержали в автобусе, на холоде, и потом запустили обратно. Говорил, как будто оправдываясь: - Да просто блядство какое-то беспардонное, ну – там женщины с детьми, их будят, дети в слезы сразу как бы, девушки в автобусе все легко одетые, у вас плюс пятнадцать, у нас снег лежит. Ну и я тоже как-то – у меня смена двенадцатичасовая была, я вообще нихуя не спал. Представителя компании звали? Он сказал вообще что-нибудь? Надо было снимать на телефон, всегда в таких случаях надо. Ты раскудахтался, Сережа так бы и сказал, Сережа бы уже заулыбался, но он не улыбался, он кивал, серьезно, все правильно, сказал: в Питере жалобу написать не дали – прилетайте в Краснодар, пишите там. В Краснодаре – пустая стойка компании. Мрази. - Ну мы отсюда не едем никуда, пока их не найдем. В прятки они играют, блядь. А он ответил: - Да естественно! Вы пол аэропорта обегали, прежде чем у вас приняли жалобу. Прочувствованный срач. Пятьсот шестьдесят семь рублей компенсации. Ебать победа – но в ту секунду, в секунду собственной бесспорной правоты, казалось победой, был азарт, был подъем. По пути домой – с нежной, светлой растерянностью, – ты вдруг понял, что обычно это ты бегаешь с предъявами, строчишь бумажки, срешься за недополученную сдачу и тигров, которым не докладывают мяса. Вокруг устают. Заводятся – или терпят. А его занудное упорство показалось таким родным. Ты полжизни прожил в лесу, полном других зверей, и впервые увидел такого, как ты. Был растроган, несоразмерно. Тоже – рассказал Сереже. Не знал, как передать, ухватить суть. - То есть, вы типа два душных заебка, и друг на дружку замкнуться решили? От нормальных людей? Ты кинул в него льдом из своего стакана. Сережка отпрыгнул. Шестнадцать лет – даром, что двадцать семь. - Мутки оргов: волнующие, как проверка бухгалтерии. О том, что было дальше, ты ему уже не рассказывал. Не рассказывал вообще никому. Поднялись в квартиру. - Спать ложись давай, раз всю ночь не спал. - Нормально. - Я вижу, как тебе нормально. - Я прочухаюсь сейчас. - Щас чистое постелю. - Слушай, ну это как-то – ну я же не спать приехал сюда? А зачем приехал? Стояли, как дураки, в твоей квартире – в твоей спальне – холодный пол, на нем твои тапки, солнце лупит в окошко, лучи по стенке, тебе тридцать лет, ему двадцать один, он уже мужчина – такой, каким ты в его возрасте не был, может, не был вообще, и не дай бог ему догадаться, острый запах тела, хищные ноздри, мятная жвачка, челюсть вперед, а мягкие брови вразлет – как у восточной красавицы, на щеке родинка, вот он весь, у тебя дома, у тебя на глазах, подходи, прикоснись, он всю ночь добирался к тебе, он всю ночь тебя ждал – как ты его ждал, он прилетел к тебе на выходные, чтобы заняться с тобой сексом, этого не сказал ни ты, ни он, но как бы отлично звучало: если б сказал. Когда поцеловал его, он заставил себя не двигаться с места, и ты почувствовал это – уже тогда – но решил: это от смущения, это пройдет. Твои руки у него на бедрах. Его глубокий вдох через силу. А потом его руки на тебе, и необъяснимое, непобедимое давление чужой воли, ты бы вечно его слушался, если бы он остался, ты бы с утра просыпался, только чтобы проверить: он все еще здесь, и эти руки вернутся к тебе. Этого тоже – ни ты, ни он не сказали вслух: но он понял, понял и как следует ударил тебя потом. «Пес снаружи, внутри теплая влажная сука». Ты у него в ладонях был, как пластилин. Не оставил в тебе ни одной твердой косточки. Погладил его по стриженным машинкой волосам. Он вздрогнул и отодвинулся. В секунду все рассыпалось. Он спросил (струсил): - Я посплю тогда все-таки. Пару часов. А ты сказал себе: просто устал. Оставь в покое человека. Ты тогда жалел его, с упоением, как женщина. Угадывать его мысли старался. Поймать каждое его желание, каждое движение внутри него. Ты вышел, чтобы он мог раздеться: при тебе не стал, не сказал ничего, просто ждал. Тоже неловко. Тогда показалось – и в этом есть что-то редкое, правильное, что-то, чего недоставало тебе во всех прочих. Скромность – не точное слово. Точного ты не нашел. Каждый день, в котором он отпечатался, был сокровищем. Ты перебирал эти дни в своей памяти, они придавали тебе уверенности, ее не хватало – уже тогда, не хватало с первой секунды, ты чувствовал всю шаткость, иллюзорность того, что творилось (точно?) между вами, но этот поэтический трепет, эта растерянность так явственно напоминали о времени, когда ты в последний раз был влюблен, когда все и правда было всерьез. Ты принял неуверенность с тревогой за сигнальные огни. Ты спотыкался и спешил, ты так боялся, что они погаснут. Не верилось, что он тебя захочет. Он не хотел. Каким-то образом и это прибавляло ему ценности. Он не хотел – но был в твоей постели. Хотел достаточно, чтобы приехать, значит? Достаточно, чтоб лечь? Он знал, что ты был недостаточно хорош, и это вас объединяло: ты тоже знал. Он нравился тебе весь целиком, до подросткового восторга. Не нравилась только ваххабитская борода, которую он отрастил. - Тебе не надо стараться выглядеть старше. Молодость – не пубертат, молодость – это же козырь твой самый главный. Ты не понимаешь пока еще просто, потому что она всегда с тобой была. Он сбрил бороду до приезда. Хорошо, как ты должен был догадаться, что это тоже не о чем? Даже при том, что вы «не встречались»? Ты работал до двух, потом зашел посмотреть, стоит ли его будить. Он хмурился во сне. Измучился совсем. Болезненное, тоскливое выражение его красивого лица. Красивого. Оно особенно хорошо смотрелось, когда он опускал веки. В нем появлялась тихая лирика. Денис редко давал ей место. Ты лег рядом. Чувствовал тепло его тела: отзвук, обещание этого тепла. Подвинулся поближе – и его спина коснулась твоей груди. Вы лежали вдвоем на твоей подушке. Ты обнял его, и он так въехал тебе в живот, что ты задохнулся. Крик не пошел наружу. Ты не год и не два прожил в мире, где этой боли нет. Где настоящего вреда тебе не причинят. Где нет нужды в такого рода силе – и некому обнаружить твою слабость. Ты хорошо запомнил свое беспомощное изумление. Он стоял по другую сторону кровати и почему-то не мог отдышаться – а ты лежал, зажав двумя руками место удара, где боль едва-едва остывала, и не мог разогнуться. - Прости – я, правда… я случайно. Сильно? Ты слышал, что в этом «случайно» точно было вранье, но не мог уловить, где именно. Абсурдно было думать, что он хотел тебя ударить. Не хотел. И в чем тогда было дело? Он уложил тебя на спину, мягко, осторожно. Поднял футболку. Вроде бы успокоился. Ты успокоился тоже – покорно, охотно, сам ты не знал вообще, как с этим быть и что думать. Он похлопал тебя по руке: скупо, коротко. Это было самым честным, что он дал тебе. Пощупал: - Так больно? - И так тоже – ты мне въебал с локтя. - А так? - Ты, блядь, врач, что ли? Он улыбнулся, мягко, покачал головой. Потом сказал: - Славка так говорит всегда. Улыбался не про тебя и не для тебя, но ты улыбнулся в ответ. Выбор был небольшой – вместе поржать или бурно посраться, ты выбрал первое без колебаний, тогда это было легко.