Новые злые

На фесте играли в футбол. Он был в другой команде. Когда он сбил тебя с ног – случайно, даже Хассан сказал, что подсечки не было, - он помогал тебе подняться. Очень извинялся. Кровь текла у него по ноге, и налип песок. Вы стояли под солнцем. Вовремя ни одна мразь не встала, и игру сдвинули на полтора часа. Болели глаза. Беспощадное синее небо. Оно часто снилось тебе потом. Ты спросил: - Перевязка нужна? А он не понял, о чем ты. Его узкие лодыжки. Кроссы на два размера меньше твоих. Скрытая хрупкость, которую ты обнаруживал в нем, заставляла чаще биться сердце. Похмелье, раздраженье, громкие малолетки, разборки и жалобы, - все это пропало, смелось, как пыль под ковер, а остался он, его яркие тонкие губы и капли пота у него на виске. «Славка» спал: до вечерних ивентов, почти весь фест. Заебатсу приехал с подружкой. Денис еще опередил их на сутки, не знал, куда себя деть. Нервничал. Пил тогда меньше: пил ближе к ночи и не как лекарство, не как вы все, потом все поменялось. Он не знал, с кем здороваться, а с кем нет повода – раз лично не знакомы. Забыл наушники в автобусе. Не уверен был, что ты его помнишь. Ты помнил. Помнил даже, как поднялся жать ему руку после отбора, а он полез мимо тебя отбивать краба в зал. Он постучался к тебе в полтретьего ночи, ты открыл дверь – а у него были закрыты глаза. Руки за спиной. - Я очень – Прокашлялся, сел голос. - Я очень извиняюсь как бы, но у тебя свет горел – можно я в ванной посплю? Снежанну не смог найти просто. Не попал к ним с Гноем в комнату. Ты так и не добился, почему. Заперта дверь? Так ключи одинаковые. Подперта? И окно закрыто? - Совсем, что ли, до него не достучаться там? Он принимал что-нибудь, прости меня? Глаза открыл – но не смотрел на тебя, и ты потух, впустил его, конечно, у него кроме тебя там не было друзей, да и вы тоже были не друзья, но так хотелось, чтобы было иначе, ты достал вискарь, он поднял кипятильник за провод: - А чаю можно? Блядский кипятильник. Вы смотрели на него вдвоем – бывает же, блядь. И Денис сказал: - А ребята вот на пять лет младше – да? – вообще же не будут знать, что это за хуйня. Странно было уже то, что знает он. Он рассказывал – заботливо убирая со стола твои листки: - У нас на базе отдыха такие были, на озере. Там бараки, короче. Ну типа комната и свой балкончик, отгороженные. Родителям давали путевки… Я так положу, нормально? Ты скажешь же, если заебываю, ты спать пока не собирался? Собирался, видимо, он, но ты не мог его выпустить – вы были вдвоем, тебе не надо было пиздоболить на камеру, не надо было вносить бабки за ущерб и воспитывать вчерашних школьников, двигать ивенты, потому что села ебучая камера, а запасной аккумулятор пошел по пизде, искать ебланов, которые промандили свой выход, потому что ебали группиз (есть и такие, у восемнадцатилетних рэперков из Ростова), разнимать посравшихся уебков, отвечать на звонки с работы. А Денис не искал взглядом Гноя и слушал тебя не в пол-уха. Летние ночи – бездонные, ты сидел за столом, ты налил ему виски отдельно, и он выпил, когда в кружке кончился чай, казалось, время у вас никогда не кончится, мир обезлюдел и подобрел, и, аккуратно, как сапер: он спрашивал тебя о MaryJane. - Это все закончилось. Я сначала упирался, ребята тем более, но смириться пора. Умерла так умерла. - Ну это ты преувеличиваешь сейчас, тут вон за каждой дверью знают, кто вы. - Рэперы. С моего проекта. Приехавшие ко мне на фест. И то не все... - Порой я окружен… - Но незаметные вопросы – - Очевидными ответами россыпями разбросанны, Я вижу грех: но так и было, так и будет, И кто не с ними - на тех подкопят… - и купят. Как ты помнишь ее? - Ты – ну – ну, как бы, ерунду какую-то говоришь сейчас, извини пожалуйста. Естественно я ее помню, я пиздюком еще мелким был, когда ее слушал, и как бы тут – - И снова звон их голосов фальшивый послушай… - Смотри, за что вы продаете души. У меня это любимая песня была. Ты рассказывал, как засылал Олегу свой текст на Пятый Официальный. По аське. И как вы спорили, что и как будете говорить, когда в первый раз у вас хотели взять интервью. Спрашивали в итоге вообще о другом – а вы так упоенно, вы так вдохновенно срались полночи. - Мы никогда не ссорились по-настоящему. Чтобы все понимали – вот это важно – и продолжали ебать друг другу мозги, вместо того, чтобы сесть и нормально подумать. И это все был Олег. Даже если меня несло, ребята бомбили, кто-то с кем-то чего-то не мог поделить – он всегда… это была наша группа, но вот это было его. Он прямо знал, как сказать, ты отличный – ты хороший, тебя люблю – тебя люблю, и вы друг друга любите, пидорасы въебистые, а теперь успокоились и все ведут себя нормально. В клоповниках ебаных, где мы ночевали, когда на фесты ездили, в турах копеечных, на записях с матюгами. Он всегда – он подхватывал вовремя. Он спрашивал – когда рассказываешь, не передает нихуя, - но он спрашивал, по несколько раз на дню иногда: о чем ты думаешь? И половина песен – взялось, блядь, из привычки отвечать. Он меня думать научил – о чем я думаю. Об Олеге ты говорил долго – и, потом понял, совсем не то, что хотел сказать. То, что хотел, не говорил никак и никому. В 2008ом Сережа приехал к тебе в офис, вы пили водку из пластиковых стаканчиков для кулера и обсуждали истерию вокруг девятого мая, потому что обсуждать подробности последних четырех дней было скучно: ты пересказывал их по кругу, раз за разом, все четыре дня подряд, - а вот произнести второй раз «Олежек умер» ты не мог. - Я тогда как бы в школе учился еще. Мы ужинали – и я свалить потом хотел, ну, короче, неважная хуйня. Но мне написать должен был кореш, и я бы к родителям потом пошел отпрашиваться. А комп был один на троих, с мамой и с сестрой моей. И я ей сказал – Анька, пять минут, ну надо тебе, я понял тебя, не кипеши, - и я зашел, короче… и кореш тупил пока, я открываю Хип-ХопРу. И пизда. Это смешно, наверное, и тупо очень, прости, я – хуй знает, я тут слишком много, по ходу, бухаю, - но у меня еще никто не умирал тогда. И это такая большая… мысль, в каком-то роде, да? Бля – в любом роде, что я несу вообще… она не умещается в тебе, короче. Такие получаются – перегрузки на взлете, с которыми твоя башка вообще не справляется, ты целиком не справляешься. У мальчика перед тобой были влажные глаза, и он быстро говорил, его гнали вперед слова, от которых он хотел избавиться поскорей, ему было неуютно, непросто, непонятно, он не знал человека – которого однажды оплакивал и которого гораздо больше прав имел оплакивать ты, но он продолжал говорить, самоотверженно. - Там потом появилась тема, что, может, это вообще вброс был… я ее подхватил – ну, то есть, я не думал, как бы, что кто-то из вас врет, но может местный тролль, или просто ошибка получилась, а Анька пожаловалась отцу про комп, а я пытался ему рассказать, что там произошло вообще… короче, в хлам просто пересорились все, орали друг на друга в три стороны, еще бы на полночи был хай, но я бы тогда тред смотреть не смог… я свалил. И полночи сидели еще у чувака знакомого, пока за мой отец не пришел. Он вообще не понял нихуя – я, долбоеб, ему чуть сердечный приступ не организовал… в общем полная хуйня… но я помню тогда. Я всю ночь думал, что написать. Ну надо же сказать что-то было. Не может быть – чтобы человек умер, и – все. Нихуя. Жру завтрак, иду в школу, хуйней своей занимаюсь - как всегда. Нельзя так. Ты должен отметить как-то… блядь, вообще слово не то нихуя… ты должен… ну как памятники на могилах ставят же, не просто в землю закапывают. И хотя бы в ебучий тред-то надо что-то написать. И вот я хотел – и как будто, не знаю, стена. Ну потому что он умер. А я в тред ебаный. А он умер. А тут я ебаный. Ты встал из-за стола, и он занервничал - очевидно. Ты обнял его, коротко, вам обоим было не комфортно, тебе стало не по себе еще до того, как ты его коснулся, но это было важно, и в памяти отпечатался звук, предельно правильный, безупречный звук, с которым твоя ладонь ударила по его горячей спине. Ты кипятил воду. Ты помыл его кружку. Ты проверил мобильник. Потом ты сказал – не поворачиваясь к нему, его вообще могло там не быть (но если бы не было, ты бы не заговорил). - Я не поехал к Олегу в больницу. Бесполезно было. И я не поехал. А пол не треснул у тебя под ногами, и ты не рухнул под землю. «Нельзя так». Можно. Как раз все дело в том, что можно. - Ходил на работу. На телефоне висел. В адвоката игрался. Материалы собирал: тогда казалось важным доказать, что не он виноват в аварии, парня этого привлечь, который в него влетел... а еще я восьмой официальный судил, третий раунд. Про это потом мне писали. В общем, был весь в делах. А он умер. А мы все были такие умные и спокойные. Ну, не были. Я старался быть. Вроде как, лучше всех получилось. А он умер. Похороны устраивали. Квартиру разбирали… Когда у тебя съехал голос, он молча подошел и встал рядом. Не трогал руками. Не пялился. Вообще встал так, чтобы почти не видеть тебя, ты смотрел в стенку, он – в комнату. Но вот он был, возле тебя. Меньше, чем в полуметре. - Это все должно быть нормально, понятно. Ты вроде бы должен держать удар, а – потом ты сидишь. И его уже нет. Нет живого. И в коме нет. И даже тела нет. И на хера ж ты держался. Он молчал, не отходя от тебя, молчал внимательно и стойко, пока тебя не подняло со дна и ты не сказал: - Койка узкая, но тут есть надувной матрас.