Новые злые

- Погоди. Он ушел в ванную и закрыл за собой дверь. Летом мальчик не знал, к кому подойти и с кем говорить, зимой в его квартире не затихали голоса. «Это Слава», «Это Берсерк делает вид, что готовить умеет», «Это Анзор пришел», «Это Леша звонит, сейчас», «Федя шапку забыл. Букер! Букер, стой там, короче, лови! Еблан – ну куда-то туда она улетела, хуй знает». Призрачный гость на чужих праздниках, он построил свой дом, открыл дверь и зажег огонь, и больше не сидел в стороне, он сидел на троне, а твой собственный дом оскудел, гулял ветер по комнатам, гонял золу по полу, ты сам оставил его в поисках новых земель, но с каждым днем понимал все ясней: за горизонтом пусто. И каждый раз, когда они смеялись – звучало так, будто смеялись над тобой. Мальчишки, которые вчера кончали школу, делали то, чего ты от себя не мог добиться до сих пор. Ты смотрел его сезон целиком, смотрел каждый баттл в день выкладки, не потому, что он был там, не потому, что он присылал (как было в начале), не потому, что ты искал повод для разговора (как стало в конце). Ты надеялся сберечь остатки гордости – и до последнего себе не признавался, что это зависть. Чувство испепеляющей досады. Чувство, как будто ты прожил жизнь зря, как будто ушел в никуда. Ты однажды проснулся в три часа ночи – через год с лишним, когда вы друг от друга были отрезаны безвозвратно. Тебе снился идиотский сон, там Сван собирал ягоды по винограднику на базе отдыха «Рассвет», а ты шел за ним с панамой, и она не наполнялась. Ты посмотрел на часы. Повернулся с левого бока на правый. И обнаружил, что в тебе залегла простая мысль: неподъемная в своей простоте. Ты простил бы Дениса за то, что Питер обогнал Краснодар. За то, что они шумели на вечеринке – пока вас опускали под землю. Ты простил бы его за то, как часто, как гордо он об этом заявлял. Пока таяла дружба, пока рассыпался проект, пока каждая твоя строка тебя атаковала насмерть, и Олежек лежал в гробу, и личка разрываась от жалоб на Сережу, - он раз за разом окунал тебя лицом в твое унизительное, неотвратимое поражение. Но ты простил бы его: за то, как они сияли, пока рассеивались в холодном космосе ваши последние отблески. Дело было не в том, что последний Питерский сезон отъебал ваш последний. Дело было в том, что эти дети – они бы вынесли вас даже в ваш лучший день. Он в двадцать был там, куда тебе в тридцать было не домчаться, и дистанция только росла. Не потому, что Ден Чейни сам по себе был так дивно крут. А потому, что вокруг себя он вырастил двадцать таких же. Ничего нового он там не сделал, к слову. Он сделал то, чего хотел ты, так, как ты хотел. Он слушал тебя и кивал, но ты ронял слова, он сеял семена. Ты не знал, почему так вышло, но твой плуг не сдвинулся – казалось – ни на пядь, а ему так легко удавалось воплощать твои мечты. Твои мечты, да. О том, чтоб было, на кого опереться. О том, чтоб за твое одобренье боролись из раза в раз, с листа на лист. О том, чтоб кивали и слушали. Хотел бы ты, чтобы Сван, для разнообразия, поцеловал тебя в жопу и не выебывался? Обязательно. И чтобы видео сводили бесплатно, когда задерживают бабки. И чтобы наперегонки, без недовольства и нытья. И чтобы Денис смотрел на тебя и хотел стать тобой, возможно, однажды. - Что ты хочешь на день рожденья? Он сидел на бортике ванной. Улыбнулся. До смешного трогала его щербинка между зубами. - Он был уже. - Серьезно? У тебя написано двадцать третье. Он активно и многословно стал объяснять, что это Славина идея, и с реальными датами вдвое больше шансов на полный деанон, с адресами прописки и именами родных. - Так не писали бы тогда? - Когда ты не пишешь – это широкий круг поиска просто, когда написал – ищут по неверному запросу. На Урале каждый третий Чудиновский, условно говоря, у меня в параллели была девчонка, с которой мы вообще не родственники. Пусть побегают, бляди. Славины идеи. Потрясающие. - Что тебе подарить на твой прошедший день рождения? - Ты расстроился что ли? - Забей. - Спасибо, что поздравил, как бы. - Я тебя не видел давно. Тихая песня вскрытого сердца. Где было твое достоинство, тебя было твое спасительное безразличие? Он не ответил, почесал шею, поехал кадр. - Возьми нормально камеру. Твое сухое небо и потные ладони. - У нас месяц напряженный вышел. - Ты море посмотреть хотел… Где было твое достоинство? - Я пустой пока. Еще две штуки Анзору должен. - Я куплю билеты. Ты ж ко мне прилетаешь. Его взгляд – мимо тебя. Ты думал, что в экран. К нему постучали, а вздрогнул ты. - Вы там ебетесь что ли? - Да, я моя правая рука и Крас на проводе! Съебали нахуй от двери! Капли слюны у него на губах. Розовые пятна под скулами. Ты бы поцеловал его в лоб, если бы был там, и долго гладил сутулые плечи, ты бы от него не отрывался ни на секунду, будь твоя воля, но откуда было взять волю – он парализовал тебя. Зима в Анапе. Снег на побережье. Пронизывающий ветер – и лебеди на воде. Елку с нового года так и не убрали в конце променада. В первые два дня снег целиком стаял. Пасмурный угрюмый сон в курортном городе. Если бы ты взял вам один номер с двумя койками, никто бы слова ни сказал, никто и ничего бы не подумал, но ты взял две отдельных комнаты. Себе – с двуспальной кроватью. Когда он зашел к тебе и увидел ее, ничего не сказал, только посмотрел, внимательно, к этому его взгляду ты начал привыкать, и ты что-то хотел ответить – хотел объясниться или оправдаться, но отвечать было не на что. Ты еще не снял куртку. Он сам подошел, сам поцеловал тебя, сам положил руки тебе на бедра. Когда он уложил тебя на спину и прижал к матрасу твои запястья, перехватило дыханье. «Зачем?», - спрашивал Сережа в феврале. «Ну я все понимаю, я не лезу, не моя печаль – без вопросов». Если не твоя печаль, чего ты хочешь от меня? «Мне любопытно просто. Ну так, для общего развития. А еще чтоб потом я знал, что сказать. Когда ты будешь вот тут вот валяться, охуевать и спрашивать – зачем я, блядь, Сережа, в это влез?». «Я даже с телками из тусовки уже не ебусь, дохуя дороговато обходится» «Зачем чувак, который в легкую, вот так вот, может тебе жизнь обосрать? И нам всем вообще, если уж на то пошло? Сколько у вас общих знакомых? Триста человек? Пятьсот? Никого нужных нет среди них?» «Был бы он телкой, я б сказал, что там в вагине зубы» Зачем? «Я просто не могу понять. Ну, как бы. Чо, в Краснодаре стало некого ебать?» Тут у тебя была масса ответок. И тянуло сказать, чтобы он вымыл рот, что тебя воротит. Что если бы ты так ебал ему мозг, когда он плачется на блядки, на ссоры с женой и драмы века по левым телкам, мозгов в его черепушке уже не осталось бы: один густой смузи, взбитый твоим хуем. Еще сказать было можно, что ты был с ним честен, потому что вы друзья, а он вел себя, как свинья, потому что дохуя и больше о себе возомнил, забрав проект. Сказал ты другое. «Выйди сейчас пожалуйста, я смотреть на тебя не могу». Он потом извинялся. Много. Все, что он тебе говорил, было правильно и разумно, все это ты понимал, понимать – не хотел, еще не хотел, чтобы тебя верно понял Сережа. Правда была в том, что тебе тридцать лет, и впервые за последние пять ложиться с другим человеком в постель приятней, чем с утра передергивать в душе. Правда была в том, что Денис снился тебе по ночам, и ты перечитывал переписку, как школьница, и от его запаха чаще билось сердце, и ты глаз не мог от него отвести. А еще ты снова мог писать. Ты снова мог писать. Он вернул тебе поэзию. Он воскресил твой голос. В Анапе, в номере, когда он сдернул тебе джинсы до колен, ты почувствовал, как глаза стали влажными, как огромный, неподъемный вес опустился на тело, мягкое, теплое, беззащитное тело, а он смотрел на тебя сверху вниз, и ты готов был умереть за него. Его стриженная макушка у твоего паха, его влажное дыхание, частое, шумное, он задел уздечку зубами – - Не так. Он вообще ничего не умел, но у тебя встал, очень быстро, ты обе руки запустил ему в волосы, слюна стекала тебе на яйца, вздрогнула его спина, и ты притормозил бы – но уже не успел, ты подался вперед, инстинктивно, хотел приподняться, посмотреть, что с ним, толкнулся, видимо, сильнее в горло, а потом его выворачивало в ванной, и воздух холодил твою влажную кожу, и эрекция никуда не делась, и ты чувствовал себя мерзко, но еще чувствовал себя брошенным, отвергнутым, несправедливо. Надел штаны, пришел к нему. Он пытался отдышаться, стоя на коленях. Красные глаза, плечи дрожат. Ты нажал на кнопку смыва. Потянулся к нему – - Не надо. Осипший голос. Надсадный кашель. Потом новый спазм. Он долго сплевывал слюну. Потом полоскал рот и чистил зубы. - Ты мне сказать хочешь что-то? Ну так давай сейчас, говори - - Ты чего? Обезоруживающая, сонная растерянность. Ты тронул его за локоть. - Я сделал что-то? Ну, там? Он зажмурился, помотал головой решительно. - Непривычно просто. Ваши приглушенные голоса, его влажная щека - у твоего плеча. Хотелось защитить его – а возбуждение усилилось, и от себя сильней тошнило, и все страшнее было потерять его. Он пошел к себе, «переодеться». Ты заперся в ванной и дрочил в раковину, стараясь не ловить отражение в зеркале. Его тонкие губы, ярко-розовые. Шершавый горячий язык. Его щетина и мягкие волосы, согретые твоей ладонью. Библейская гармония его опущенных ресниц. После мясной, пылающей, чудовищной катастрофы в августе изменилось практически все – вообще все – но ты месяц за месяцем гонял лысого на ту же самую картинку. И плакал, как завещал Стрыкало. Гуляли по берегу. У лебедей на юге грязные перья. От моря сильный запах. Хотелось взять его за руку. Тихо сказал ему: - Никто не увидит. Он огляделся. Молча кивнул на пожилую пару, наверху, у ограды пляжа. Конечно. А минут через двадцать, через полчаса, он сказал то, что повторял потом не раз и не десять: - PLC не прав Той зимой, вы друг с другом были настороженно-бережны, и вышло вот так: - Слушай, ты извини конечно, но, по-моему, - PLC не прав. - Причем тут Сережа, это мой альбом. Твои демки – которые ты выслал среди ночи, не дождался мгновенного ответа и нервничал настолько, что пришлось выпить перед сном. - Ну… хорошо. Я – что – если я скажу «Ты не прав», будет лучше, что ли? - Когда свой запишешь… - Ладно, все, закрыли тему. - Нет, ну просто дохуя себе критиком быть не сложно – - Ты сам мне его послушать дал. - Ну зря, видимо. - Видимо – зря. - Блядь – - Ты чего заводишься, как баба? - За языком следи! Он поднял ладони – мол, ну его нахуй, и пошел дальше, мимо тебя. Ты поймал его за рукав: - Эй! Он перехватил и вывернул твою руку - - Не ори на меня – - Мне больно. Твое ошеломление – беспомощное – перетекло в него мгновенно. Он выпустил твое запястье. Ласковое прощанье его обмякших пальцев. Ты был обижен и унижен - но благодарен до смешного, и он развел руками, не зная, что сказать. Когда ты обнял его, он не оттолкнул. Твое недавнее прошлое – это твое ближайшее будущее. Так сказал тебе Денис Чудиновский, двадцатилетний студент истфака. И зимой на берегу это было ровно то же «не ори на меня», что летом на фесте. Ты узнал его, сразу же, домашнее и простое, ты кипел, ты рвался в бой, но как будто сверху окатили из ведра, и ты увидел перед собой Дениса – которого ты обнимал у моря, и который ни за что не причинил бы тебе вреда (хотя причинил, столько, сколько не удавалось никому до, никому после). Шумела толпа, и вы оба готовы были рвать друг друга на части, хватило бы еще одного лишнего слова, еще одного лишнего шага, чтобы вы покатились по земле за баттловым павильоном, и они кричали бы, они кричали, и кровь потекла бы. Смог бы он ударить тебя – там? Наверняка, но стоило сдать назад тебе, как сдал он, «читай, я буду молчать». Вы испугались оба, ты это видел и ценил. Смог бы он ударить тебя - тогда? Ты не хотел проверять, не хотел бить первым, не хотел отвечать. «Мне больно». Его пальцы, скользнувшие по твоему запястью. Жалкие крохи, с которыми не нашлось сил расстаться. Последнее средство убедить себя, что где-то – в чем-то – он бы через тебя не переступил. Что ему не было плевать. Невыносимо было думать, что придет день – и ему будет плевать. Невыносимо было верить – когда от мыслей стало не отбиться – что не было другого дня, ни одного. - Прости. Даже тогда, это было вранье. И сколько усилий потребовалось, чтобы выжать его из себя. - В чем не прав PLC? Твое недавнее прошлое – это твое ближайшее будущее. Сказал тебе мальчик, который слишком часто ссорился с отцом, не звонил домой, сменив город, и работал с первого курса, чтобы вернуть «долг» за семестр. Пятерку тебе отдавать не стал, на этом его принципиальность иссякла. Ты долго и желчно на эту тему прохаживался, пока не влез Руся. Руся, господи, они с Сережей успели передраться и помириться, он вернулся в проект и слился снова, опять пили у Сережи дома, а вы с Денисом за два года не сказали друг другу ни слова. Руся спросил: «Ну, может, к тебе у него все-таки залуп поменьше?». Ты вяло огрызнулся – да кому не похуй, пусть пятерку вернет, идейный, блядь, борец за денежные знаки, - а под утро ты проснулся в слезах. Как баба, Денис, конечно, обязательно. - Ну говори уже, развел интригу. - Хуй знает. А ты потом меня в море выкинешь… - Я сейчас тебя выкину. Княжна Стеньки Разина. - Там мелко. - Ну и не выделывайся тогда. Его мимолетная улыбка. Его серьезно сведенные брови. Голая шея. Грязные лебеди на воде. - Ну я смотрел видос Блейза с вами, короче. И PLC там так активно затирает – прости пожалуйста – что это будет какой-то другой Хайд, не Мэри Джейн, без соплей, все вот это вот. И ты – ну хорошо, я правда ничего не написал как бы, вообще… «А я не стал бы с тобой ссориться, если бы час назад ты не блевал в номере, выплюнув мой член, будем считать, что не правы мы оба» - …ты так стараешься звучать круто, что как бы ни хуя не верится, когда ты так топишь. Ну это – перебор, это искусственно получается. В «Потолке» в три раза короче можно было сделать твой монолог, все уже поняли, что ты сказать хотел… что? - Да не, давай, унижай меня дальше. Это первый мой сольный альбом, как-никак. Пфф, поддержка. Кому нужна поддержка. - Зачем казаться круче, чем ты есть? Бля – не то. То самое, ничего другого он не хотел сказать. - Я про тяжеляк. - Вот у вас с Сережей примерно поровну советов охуительных. Чуть больше, чем дохуя. - Ну я первый раз сейчас об этом говорю как бы… - Да давай уж, продолжай. Зачем казаться крутым, если ты обсос – - Зачем делать хардкор, который толком не высрать, когда ты Запах прибитой пыли написал, и он честный и чистый? Он охуенный же, вот я что как бы сказать хотел. Пока ты говномет не достал. Он выплюнул твой член и сбежал блевать. Он облил дерьмом альбом, за который ты не решался взяться шесть лет. Единственной песней, которая ему понравилась, была песня о нем. С середины зимы, по поводу и без, он ебал тебе мозг тем, что твой лучший друг кругом мудак. Невозможно было простить его. Особенно когда оказалось, что блевать его тянет от тебя – всего, целиком. Особенно когда оказалось, что прав он был более ли менее во всем.