Новые злые

Хлестнул его проводом от наушников по лицу и рассек губу. Он трогал ее кончиками пальцев, выпятив челюсть, дыханье сбилось, он поднял на тебя взгляд – выжидающий, довольный, как будто только что ты доказал его правоту, как будто он знал, что иначе не будет, не хотел, чтобы было, ты швырнул его на диван, твои зубы у него на горле, его соленая кожа, влажная от пота, тощие твердые колени, горячее тело под футболкой, вмазал тебе по ноге, жесткая, рифленая подошва у кроссовка, барахтались изнурительно, упрямо, без толку, перекатил его лицом вниз, задавил своим весом, глухая, душная возня, но когда вошел в него – мгновенно стих звон в голове, отъехали стены, стало хорошо и мирно, не мог вспомнить, когда в тебе было так безмятежно – Но откуда старый диван из родительской квартиры на базе отдыха «Рассвет»? За окном февраль. Валит хлопьями снег. У тебя сушняк, опухла рожа. Ни дивана, ни Дениса, ни феста в Анапе. Полчаса до будильника. Жаль, день не скипнуть, нет кнопки ресета, нужно отвезти документы, в офисе забыл папку, пусто в холодильнике, блевотина у горла, прошло полгода, но только притворишься, что все идет на лад, как эта мразь всплывает с другого края воспаленного сознанья. После сна – стояк, не отлить нормально, но на продолжение банкета не дрочится, ладонь все еще помнит его затылок, его запахом захлебываешься – Да похую. Похую, похую. Он не вспоминает. Ему нахуй не надо. Он обглодал твои кости и оставил лежать в пыли. Ты уже пробовал сгладить, он швырнул тебе твое «сгладить» в ебало. Крапинки слюны на его нижней губе. Его язык – по головке твоего члена, снизу-вверх. Его руки на твоих запястьях. Его руки – вокруг тебя, паденье на страховочную сетку, выключается, иссякает тревога и голод. «Выжму сгнившую насквозь тридцатилетнюю тряпку». Разрядка даже не рядом, кулак в мыльной пене, сейчас растаешь под струей, как ком засохшей грязи, тебя смоет в слив, ничего не останется. Бабочкины крылья, длинные ресницы. Спали под одним одеялом. Трогал осторожно его лодыжку – кончиками пальцев на ноге. Отросший завиток волос на шее. Табачный дым, в его одежде, у него на коже. Когда кончаешь – понимаешь, что не можешь на работу. И из квартиры вон не можешь. И ничего не можешь, подряд, полгода. И ты бы полз к нему, от Краса до Питера, - была бы только тень шанса, что он откроет дверь. Зимой, в Анапе. Он лежал в своей кровати, бледный до серого, обмылок, останки человека, которого ты обожал до помутнения. Он выглядел усталым, когда спал: всегда. Усталым и как будто обреченным. Вздрогнул, когда ты потряс его. Закашлялся спросонья. Ты дал ему воды. Его беспомощный, тревожный взгляд. Ты застегнул ему рюкзак. - Самолет улетит через два часа. Если можешь – вставай. Он держал стакан, не мог сообразить, что с ним делать. Когда он упал, на пол, у твоих ног. Ты должен был помочь ему. Ты старался, как мог. Ты нужен был ему, конечно. Но как он нужен был тебе. Как нечеловечески трудно было справиться – без него. И как плохо ты справился. - Давай-ка облегчу тебе задачу. Его голое, теплое тело в твоих руках. Мокрая плитка. Вялая, мертвая покорность, вареное мясо, его полная безответность. Ты никогда не был настолько один, настолько потерян. - Мне вызов врача обошелся в шесть штук. Местный пробовал поднять тебя нашатырем, но нихуя не вышло. Не дергайся, тебе укол всадили, сказали, будет укачивать. - Зачем?.. - Заткнись нахуй. Тогда казалось, что прав. Зря казалось. Еще казалось, что тебя обманули. Это чувство не проходило – даже когда откатил, даже когда потом ругал себя, когда прокручивал в голове этот разговор раз за разом, и гадал, как изменилось бы все, если бы ты просто его не начал. - Ты продрых четырнадцать часов. Я не попал на работу. Думал, ты перепил или давление прыгнуло, но добрый доктор сказал, это нервный припадок. Поэтому ты здесь, а не в больнушке. Он сел на постели - его качнуло. Из стакана на одеяло потекла вода. - И?.. Забрал. Поставил. Он смотрел на мокрое пятно, отупело, стеклянными глазами. - И, блядь, какого хуя там произошло? - Не помню. - У тебя амнезия еще до кучи? Не понос, так золотуха, блядь… Неестественно искривленные пальцы на одеяле. Их уродливое, ползучее движение. - Мы бухали. Вернулись потом… Он лег назад, тяжело было держать голову, его мутило, потом сказал - он тебя с трудом видел. Откуда было догадаться, если не сказал тогда? - Давай сразу с момента, как мы сосались у бассейна, и ты эпилептика включил. Еще немножко молчаливой тупки. Тогда все иначе выглядело. Как будто ему было плевать, как будто он снова бросил тебя одного вот с этим со всем, жри, Антоша, говно за двоих большой ложкой. Интересно как все получилось в итоге: когда вы разбежались, обрушилось ровно сто кило хуев – на тебя, целиком, от и до, чтоб засыпать с головой, похоронить под собой, и ни слова – об этой вот беседе в его номере. Ни в кадре, ни за кадром. А странно. Ты сам себе бы за нее втащил с размаху. - Мы сосались и ты сполз на пол, как телка полуобморочная, а я вообще думал, что ты сдох там, и тебя еще три часа откачивали потом. - Ага. Его голос окреп – в секунду. - Освежил память? - А если все вот так вот было, какого тогда хера ты на меня орешь сейчас? - У меня как бы люди, с которыми я сплю, в отключку еще ни разу не падали… - А ты не охуел там где-то по дороге? И приступ прошел – как рукой сняло. - Я испугался очень. - А по-моему, хуй там был. - Ну конечно. - По-моему, у тебя поебка накрылась, и это пиздец какое переживание, а все остальное – суета сует, блядь. Погорячились. Ты. Он. Случалось с вами. Мирились потом. Каждый раз мирились. - У тебя такое было раньше? Ты сходил к мини-бару за новой бутылкой с водой и на этот раз держал, пока он пил из горлышка. Сел к нему на кровать. - Нет. - Может, действительно тогда больница нужна? Бог его знает, как там этот чувак диагноз ставил. Ляжешь на недельку, я не знаю – в Питере или в Красе может быть, найдем что-нибудь… вдруг что-то серьезное? Ты бы видел, как - - Нормально. - Ты с ума сошел, что ли? - Это не – он правильно все сказал, в общем. Наверное. - Так. Это из-за меня все-таки. Отлично. - А без тебя никак вот в этом разговоре не получится, да? - Да как-то вряд ли, если учесть, что я тебе отдрачивал, прежде чем ты грохнулся. Он кончил, между прочим. Это ты заметил уже потом, держа его на руках. Ты плеснул ему водой на бедра и натянул обратно плавки, прежде чем позвать врача, и никогда, пожалуй, тебя сильней от себя не тошнило. - Прости. Это он сказал, а не ты. Тебе стоило бы. Тебе хотелось, все время. Но – потому, что хотелось, потому, что все время, - хуй там был. От нервного пота у него намокли волосы. Ты убрал кончики прядей со лба. Он дернулся, как будто ты ему сделал больно. - Опять? - Я не знаю, почему так. Сейчас просто – не трогай меня, хорошо? И ты помнил его – и брезгливым, и скучным, и до краев переполненным живой нажористой злостью, помнил его, каким угодно, но ни разу – таким разбитым и жалким. - Подожди – извини… - Тебя обидел кто-то? Он не ответил, и по тому, как он не ответил, ты понял, что был прав, и на секунду – это тоже ты запомнил хорошо, - ты почувствовал себя сильнее, сильнее и спокойнее, и снова – собой, таким собой, каким было не стыдно к нему повернуться. Кончилось паденье в пустоту. Смог бы выбраться, хотя бы на ощупь. Смог бы помочь ему. Обязательно смог бы. - Я иначе спрошу. С тобой случилось что-то? А он помедлил – и кивнул, легковесно, неопределенно. - Ты мне не скажешь, что? Денис молчал, а ты думал о том, что он смотрится старше своих лет, о том, что нос у него – два раза переломанный, и о том еще, что ты больше никому и никогда не позволишь его ранить, тут даже говорить не о чем. - …да убери ты руки, блядь – ну на секунду? - Ок. Ок. Я убрал руки. Эта проблема у нас остро не стояла сраные сутки назад, но руки я убрал. - Пиздец как тяжело хорошо себя вести с тобой. - Да я как бы и не держу. А надо было сказать не это. А надо было заткнуть варежку. Но и тогда казалось – помиритесь, всегда мирились. Ты хуевый человек, - научил тебя этот год не случившейся большой любви. Хуевый и въебистый, черствый и мелочный, есть, в чем покаяться, но как же тяжко стоять, господи, с протянутой рукой, весь год напролет, перед своей любовью не случившейся. Его взгляд разочарованный. Его презренье неподъемное. Тебе стыдно было и муторно, и вся беда только в том была, что когда нихуя вот такого не делал, точно так же было стыдно и муторно, и сколько можно терпеть-то было? Сколько нужно, терпел бы, - знай, что будет не вернуться назад. - Выйди, я оденусь. - Я в аэропорт отвезу тебя… - На автобус сяду. - Не выебывайся, ты на рейс опоздаешь – я второй билет не буду покупать. Вдох глубокий сделал. А еще демонстративней? - Спасибо. Выйдешь теперь? - Что я там не видел-то, господи? - Да уйди уже, а? А лучше б взял и послал тебя, в простоте, нахуй. В машине молчали долго. Он одной рукой держался за ремень, другой – за ручку страховочную. Его укачивало. Дождь накрапывал. Работали дворники. - Дэн… - Я верну бабки за врача. - Тебе нравится вид делать, что я уебок, да? - Нет. А тебе? - Заебись объяснились. - Какой пошел, таку и встрел, говорят. - Где, на селе у тебя? - Ну волшебно, чо. - Не надо так со мной, ты улетишь сейчас и… - И? - И я не хочу так прощаться. Ты хочешь, что ли? Мы в молчанку играть будем? Денис? Хуже бабы, блядь – И вот тут перед тобой тормазнула хонда, мягонько так, и ты въехал ей в жопу. - Да чтоб вы обосрались все. Ты заглушил двигатель, вышел из машины. - Я очень извиняюсь как бы – день добрый – но нам в аэропорт ехать, давай-те по-быстрому как-то – Сережа не любил лезть между оппонентами на баттлах, но как-то спокойно и лениво – ему удавалось всегда разнять драку. Ему ничего не стоило, после третьего стакана, в драку ввязаться. А ты организовывал баттлы с двенадцатого года, ты десять лет откатывал концерты, на тебя налетали бухие гости в клубах, чужие фанаты, свои-родные южные рэперы, каких-то левых телок ебыри, адыгейские гопники, бухой молодняк и отцы хип-хопа на Руси, и до сих пор ты не привык: к тому, как это происходит. Не научился, что делать и как быть, когда чужая сила, неуправляемая, тебя сносит, и тело выручать тебя отказывается, и в голове орет воздушная тревога, а секунду назад – все было спокойно, нормально, знакомая дорога, набухшие облака, запах мокрого асфальта, моря, салон твоей тачки, Денис, и вот тебе кулак летит в челюсть, капот мокрый под задницей, кровь во рту, на вороте пальто чужие руки – Дэн сдернул его с тебя в секунду, ты даже испугаться не успел. Распахнутая дверь пассажирская. - Эй-эй-эй, мужик-мужик-мужик, отошел – отошел, нормально, встали. Авторегистратор работает. Щас полицию вызывать будем или что такое? - Ты багажник видел мой? - Я видел твой багажник, самое время ебало бить, багажник сразу на место встанет. Как бы – чувак, если ты проблем как бы хочешь, вместо выплат по страховке – давай, вперед, давай, блядь, помахаемся, делать-то нехуй всем. Серьезный человек взрослый, наверняка куда-то ехал – щас себя показывать все будем, или договариваться как-то? - Ты не рассказывай – ты слышал вообще, что дистанция – - Я не слышал, я не вожу – - Ну и чо ты мне говорить будешь – - Ты человеку лицо разбил, естественно, я тебе буду говорить – это блядь чо за припадок бешенства щас был? Ты как, осознаешь себя? Трезвый? - Ну давай еще мне! - Точно? Он опоздал на самолет. - Этот человек – которому ты морду бить собрался – он юрист, между прочим. Таких законов как бы нет, что если тебе тачку разбили, разбитое ебло приложится. Может, ты ему челюсть сломал, кто тебя знает – - Да где я сломал ему – - А это тебе виднее, ты ж из тачки вылетаешь на людей. Давай теперь объясняй, как так вышло. Сначала гайцам объясняй, потом ментам, как подъездут. Он опоздал на самолет и «подолом» футболки вытирал кровь с твоего подбородка, ему дождем заливало голый тощий живот – - Ты в порядке? Нормально? Его ладонь у тебя на плече. Стоял так близко, смотрел так мягко. Два часа проебались. Поехали пообедать, заказывал ему новый билет: - А обещал так не делать. Взял его за руку, своими двумя. Понадеялся, что ничего не придется говорить. Разбитая губа болела. Он вытаскивал пальцами лед у себя из стакана. Приложил, и кубик скользил, подтаивая, по твоему рту, сбилось дыхание. - Подожди, не так. Завернул в салфетку, вложил тебе в ладонь. Так хотелось поцеловать его: - Ну зачем нам ссорится? Ну? Тут он ничего не ответил. - Ты на меня злишься все еще? Он помедлил, потом покачал головой. - Ну сейчас врешь же. - Прости, что выходные по пизде. - А то кому-то не насрать вот здесь. - Но все равно «никто не держит»? - Я ерунду сказал жуткую – ну ты довел меня, честно уже говоря… не – ты же не серьезно это все? Денис. Денис. Не отворачивайся. - Ты знаешь – сука, опять кровь пошла, - ты же знаешь, что я для тебя на что угодно готов? Ну посмотри сюда? Это его выражение. Как будто ему за твоей пиздеж болезненно неловко. - Ну как хочешь, считай. - Как скажешь. - Это к чему сейчас? - Как скажешь. Что еще ты услышать хочешь как бы? - А ты чего хочешь? Дэн? Что ты хочешь, чтоб я сделал? Я серьезно. Положил руку ему на шею. Да плевать на всех. - Нахуй я поел – стой – сейчас, прости… Отстоял с ним короткую очередь на контроль безопасности. Он полуживой был. Жалко было безумно. Поддерживал за пояс. - Тебя есть встретить кому? Блядь – ну я не знаю, ну, может, не лететь тогда? - Я столько не заработаю, подожди… Его улыбка слабая. - Ты издеваешься надо мной? Ну как ты в самолет сядешь? Ты пойдешь к врачу? Ты вообще стоишь на ногах, сможешь в самолет сесть? Где паспорт у тебя? Он чуть в каркас рамки металлодетектора не вошел. Написал через два часа: «Как долетел?». Написал среди ночи, из дома: «Мне так жаль, мальчик мой. Ты говори со мной, пожалуйста. Мне не все равно, совсем. Ты зря не слушаешь меня. И очень тяжело, между прочим, когда ты не веришь мне. Я только хочу, чтобы ты счастлив был. Я все сделаю, что могу. Правда. Не злись на меня. Я послежу за собой». Беспомощное трепыхание, предсмертные судороги. Он не ответил: ни на одно, ни на второе. А до всех разборок виделись еще раз. Этого уже не смог ему простить. Приезжал в Питер. Асфальт в серебре, скисший снег в грязи, на льду вода, на улицах – тяжелые густые сумерки, истфак один в один - Гостинка, в прошлые поездки запомнил только ее да Лиговку. «Мы еще. Поднимайся» От желтых стен – больничный озноб, ветер мерзкий, запах моря тот же, но Питер даже море из праздника превратил в отраву. - Меня не пропустят просто. - Нормально, я поговорил. Сказал охраннику, что на субботник, он удивился, потому что «взрослых» не ждал. Ты добрался до второго этажа и шел на голос. На свой голос. А откуда-то издалека играл «Запах прибитой пыли», и тогда казалось, что все будет в порядке, наверняка. Четверо мальчишек лазали по аудитории, снимали портреты, чистили лампочки. Денис стоял на стремянке и пытался отцепить рамку с креплений. Футболка задралась. Ты смотрел на его худое тело, на полоску голой кожи, на тяжелый ремень – в джинсах, которые стали ему велики. Ты не прикасался к нему больше месяца. Хотел его до помешательства. Он спустил рамку товарищу в руки и чихнул. Потом обернулся к тебе. Хмурое воскресенье. Мутные стекла. Столешницы с содранным лаком. Ты стоял внизу и ждал, пока он спустится. - Для меня поставил? - Мой плейлист последний был просто. Там русский рэп потому что и вот эти вот вещи все. - Вот этот весь зашквар. - Он, да. - Ты в восемь сказал. - Это последнее помещенье, закончили почти. Он шел на недопуск к сессии, из-за пропусков. Припахали «чернорабочим». Приятно было видеть и помнить, что он еще студент (третьего курса, господи), что ему едва-едва – двадцать один, что он так пронзительно, так явственно молод. - Потрясающе. - Ну извини – Развел руками – не знал, куда их деть. Было неловко заставлять тебя ждать. Ты снова – все еще – был важен, и он спешил, и он присматривался к тебе. - Полчаса еще, максимум. Ну – не знаю. Хочешь – факультет посмотри. Хочешь – вайфай раздам, если у тебя симка краснодарская. - Нет, питерская, блядь. Он улыбнулся. Ты хотел тронуть его за локоть, но он отвел твою руку – раньше, чем ты успел прикоснуться. Улыбка все еще держалась на его губах, и не было причин верить ее ветхой нежности, но ты верил, до последнего, всей душой.