Во всём виноват Компот!

Клянусь богом, я не хотела приближаться к автомобилю, поэтому остановилась у самой входной двери, исподлобья глядя на припаркованную «Ауди». Я могла бы пройти вперёд, сделав вид, что не заметила. Тогда, вполне возможно, и отец Эрики не увидел бы меня. Но нет, этот вариант показался мне сумасшедше глупым. А если он посмотрит прямо, а тут я, уходящая восвояси… А ведь Эрика заставила папу ждать меня. Именно здесь, а он, должно быть, торопится по делам, на работу. Он ведь взрослый, занятой, известный человек. Он же Иван Ургант собственной персоной, который потратил уже несколько минут на незнакомую девчонку вроде меня. Сидит, ждёт. Окна тонированные, оттого я не могу разглядеть, что же именно в эту секунду он делает. Разбирается с текстом, говорит по телефону, общается в интернете, строчит сообщение или, возможно, стучит пальцами в нетерпении по кожаной поверхности руля. В любом случае, подойти и извиниться за напрасное ожидание я должна. Контролируя координацию и стучащее запредельно громко сердце, я приблизилась к авто и лёгким касанием дважды стукнула по окошку. Семь секунд — я считала — и я лицезрею внимательные глаза, обращённые к предмету шума. Именно так: сначала мужчина взглянул на зависшую в воздухе руку, а затем перевёл взор на моё лицо. Во взгляде читаю вопрос. Почему стою здесь, тяну время, не сажусь в машину? Зачем трачу его время? Время совершенно постороннего человека, чьё лицо я видела несколько раз мельком по телевидению, слышала пару раз имя, но в которого я, тем не менее, влюбилась мгновенно? Так, словно пришла в действие какая-то загадочная программа. И вот я дрожу и стесняюсь — веду себя совершенно не свойственным мне образом. Он молчит, а я колеблюсь ещё несколько мгновений. — Простите, — наконец, с усилием и слишком тихо произношу, пытаясь не смотреть ему в глаза — не надо, это лишнее, и так рассудок летает где-то в стратосфере, — не хотелось бы приносить вам неудобства. До меня проблематично добираться. Да и не по пути вам, скорее всего, — добавляю неуверенно, вперившись тупо в затылок мужчины. И кто бы мог тогда предположить, насколько пророческими окажутся те слова. Словами, отдающимися дрожанием в сердцевине грудной клетки. — На какую улицу тебе нужно? — прямым, ровным тоном хорошо поставленного голоса интересуется он. Хм, насколько по-разному мы даже говорили тогда. — На Волгоградскую. — Нам по пути, — чётко выговаривает он, и дверца открывается. — Не стесняйся, Варь, и присаживайся. Замираю на мгновение, но хватаюсь за ручку и проникаю в салон. В салоне, как сейчас помню, было прохладно, но сидение было уже тёплым — ждал моего появления — звучала приглушённо музыка, старый американский джаз. Красивые пальцы повернули ключ зажигания, и авто плавно тронулось. Минут через десять безмолвной поездки, мужчина произнёс: — Эрика с волнением ожидает завтрашний праздник. — День рождения? — Уже все уши прожужжала про твоего брата. Очень хотела с вами увидеться. Вы, я полагаю, успели очень сдружиться? — Думаю, что да. Вновь повисла неопределённая тишина, которую убил сигнал мобильного. — Прости, — бросил мужчина и далее сказал в микрофон. — Через час буду. Попроси ребят к «Гибсону» лямку подобрать однотонную. Я забыл взять. Серый уже освободился, не знаешь? Ага, отлично. Ну всё, скоро буду. Пока автомобиль скользил по асфальту, я думала-думала-думала о том, когда же уже эта мука придёт к своему логическому завершению. Путь должен был завершиться минут через двадцать от силы, ничего не предвещало беды, кроме… Пробки. Важнейшей московской беды. Мы встали. Радио оповестило о том, что это надолго, а разум вернулся на должное место и испугался, спрятался в клубочек и не желал хоть что-нибудь предпринимать. Мы с ним трусили. Только вот он сумел вовремя переложить всю ответственность на меня. А что есть у женщины? Правильно — разум и чувства. Со мной же остались только последние. Какое же это бескрайнее мучение. Вот находишься ты, предположим, с предметом своей симпатии (выражаясь нейтральным языком) в дороге, знаешь, что скоро она завершится, время истечёт и ты снова будешь сама по себе, рассудок приступит к своей обыкновенной работе — всё решится, в общем. Осталось отсчитать столько-то времени. Ну, скажем, десять минут. Или двадцать, как в моей ситуации. Ты рассчитываешь на это, катаешь по черепушке эту мысль, которая и успокаивает, и сил придаёт, и учит терпению, дабы не наделать глупостей. Знаешь только одно: время — наша граница. Моя — спасительная, его — сберегательная. Но, увы, тонкий барьер, который строишь на протяжении всей поездки, рушится активно, как только становится ясным, что вы не скоро сбежите от предмета своих фантазий. Это мечтательное сердце грохочет, заставляя кровь бурлить, а шум тот мешает слышать другие звуки. Как будто под толстым слоем воды — и не выбраться никуда. Голову поднимаю вверх, смотрю, изучаю крышу салона. Тёмно-коричневое всё кругом, стильное, чистое, сверкающее. Почти стерильное. Замечаю это только сейчас и внезапно теряюсь — контроль, спокойствие и рациональность — всё растворяется. Вот что я, двадцатидвухлетняя уроженка маленького городка Свердловской области, приехавшая в Москву учиться на курсе выходного дня и работающая официантом на полную ставку в ресторане, делаю здесь с ним? И ладно бы я не переживала ни о чём, не думала, не мечтала — но я волнуюсь только так, успела уже покрыться липким слоем ледяного пота, а также вздрогнуть от малейшего движения тела напротив. Я дрожу и теряюсь. Я зачем-то влюбилась в мужчину, который никогда не то, что на меня не посмотрит, но и не задумается даже на секунду. Я придумала этот его интерес — его не было на самом деле. Есть только я и мои бесконечные фантазии. А он высадит меня, как и договаривались, и уедет. И выбросит из головы тут же. Эта вроде бы очевидная вещь обухом ударила по голове, лишая сознания. Я задрала голову выше, заморгала часто ресницами и стала глубоко вдыхать-выдыхать. Пусть это выглядит слишком болезненно, странно — всё равно. Мне было слишком плохо. И страшно. Могла ли я когда-нибудь думать, что неотвратимость того или иного события заставит меня настолько сильно переживать об этом — так, словно прямо сейчас мне озвучили смертельный диагноз. — Да, Варь, мы, конечно, встали, — мужчина вымученно усмехнулся. Почудилось, что если я не начну говорить прямо сейчас, то я умру от асфиксии. — Как вас можно называть? — промямлила я, а после прочистила горло в ожидании ответа. — Иван. Закончив, я перевела взгляд на соседний автомобиль, из которого на меня (разумеется, не на меня) смотрела молодая хорошенькая блондинка. Она всматривалась, пытаясь разглядеть из-за тонированного стекла какие-либо подробности. Одно верно: она уже самое важное увидела. Во мне моментально от этого зрелища проснулась ненависть — к этой своей неотвратимости. К тому, что я сейчас уйду и, возможно, не увижу его вновь. Да, с Эрикой мы продолжим общаться, только вот я знаю себя: не решусь. Не посмею. Да и зачем? Только сидя в машине рядом с объектом своего внезапно вспыхнувшего в яркой горючей материальности вожделения, можно посметь думать, что сложившиеся события — случайность (или нет), которой нужно воспользоваться. Такого рода случайность, которая никогда не имеет свойства повторяться. Единичный, вакантный случай. И пользоваться им — твоё законное право. Разумеется, стоит только выйти из автомобиля, как это чувство рассыпется на маленькие крошки, и восстановлению подлежать не будет. — А иначе как-нибудь? — я закусила губу и вперила взор стеклянных глаз в коврик у ног. Короткое замешательство. Думает, наверное, чем меня его имя не устраивает. — Эмм… Иван Андреевич… — несколько растерянно произносит он. — А ещё? Мужчина ухмыляется и выдаёт: — Тогда только дядя Ваня. — Мне это подходит, дядя Ваня. — Ну и договорились, Варвара.