Во всём виноват Компот!

Четырьмя часами ранее Уснуть так и не удалось. Как только Морфей потихоньку забирал в свои обьятия, внезапно на его пути возникали назойливые мысли и вырывали меня из его лап. Я вздрагивала и просыпалась, что повторялось раз пять. То, что мужчина, от одного голоса которого у меня темнеет в глазах, а над головой начинают кружить зайчики и звёздочки, лежал в каких-то полутора метрах от меня, не давало мне покоя. Не было и шанса на то, чтобы я успокоилась: волнение возрастало, жирным слоем укладываясь в районе груди и превращаясь в камень. В голове долбилась мысль: видеть! Смотреть, любоваться, печалиться по поводу того, что невозможно стать ближе. Но главное — здесь и сейчас, ибо другого шанса не будет. Шанса не будет. Звучит как попсовая фраза, которую так любят использовать писательницы женских бульварных книжек? Верно, только вот это не отменяет того момента, что она, эта фраза, выражает с абсолютной точностью реальное положение дел. И да — я его совсем не знаю. И не узнаю никогда. Я понятия не имею, какой у него любимый галстук, что он предпочитает кушать в летнее время, а что — холодной российской зимой, чего боится, во что верит и на что надеется, о чём мечтает и к чему стремится. Хотела бы знать, но этого не случится. И, когда у него дела будут идти из рук вон плохо, он не придёт ко мне, не постучится в мою дверь и не заснёт в моих объятиях. Ничего подобного с нами не произойдёт. До меня первой не дойдут новости о том, что у него появился новый творческий проект. Я не узнаю, почему он так важен для него. Какие сроки и сколько нужно пахать, чтобы добиться высокого результата. Он не будет звонить мне и рассказывать о прошедшем дне, стоя в типичной московской пробке. Он не поздравит меня с днём рождения, а я никогда не попаду в список гостей на его праздник. Он не представит меня своим друзьям, и мы вместе не выпьем за успех нового дела. Он никогда не прижмёт меня к себе и не поцелует... как бы я того не хотела. Он никогда... Никогда. Никогда. Никогда... Сколько этих «никогда»! Я вцепилась в подушку и бросила её на голову, с силой давя на лицо. Дышать стало трудно — и, выдержав так с минуту, я жадно вдохнула воздух и быстро задышала, приняв сидячее положение. Жуть как хотелось кашлять, но я сдержала порыв. Мне захотелось пить, умыться ледяной водой, но более всего — заорать во всю глотку. Он здесь. Рядом. Почти со мной. Но шансов никаких. Я повернула голову вправо, рассматривая в несмелом утреннем сиянии лицо взрослого мужчины с совсем детскими пухлыми губами и безмятежным видом. И почему я не встретила его тогда, когда ему было столько же лет, сколько и мне сейчас? У нас всё могло бы случиться. Не помню, как спустилась с кровати и приблизилась к мужчине, села близ него на колени и склонилась, изучая каждую морщинку, пятнышко, фиксируя в голове его длинные, чуть подрагивающие ресницы, стремясь запечатлеть его образ. Знаю, что решиться на следующие действия было большой глупостью с моей стороны, но это уже дело прошлое, и я не могу возвратиться в тот утренний час и всё изменить. И не уверена, что, даже если бы это было в моих силах, я бы стала вносить коррективы. Я наклонила голову так, что слегка, почти невесомо столкнулась нос к носу. Внутри будто зажглось электричество, и в ступнях стало тепло. Дышать его воздухом, запахом его тела — это была запретная роскошь доныне, казавшаяся преступлением. Я проникалась наслаждением, которое, словно сладкий пахучий сироп, разливающийся по мягкому тесту, растекалось по венам, сосудам, тканям организма. Мне было просто хорошо. Так, будто дышать им — обыкновенная ситуация, естественное положение дел. Оттолкнувшись носом от его носа, я двинулась вперёд и совсем скоро нащупала губами лоб. Такой родной, бывший, кажется, неотличимым от моего собственного. В любой другой экстремальной ситуации страх бы атаковал сознание, и я бы перестала творить всякие нелепые глупости, которые могут сулить мне неприятности. Но в тот момент — нежность, выделяемая моим телом словно по закону фотосинтеза, превалировала в своём влиянии на рассудок. Ей хотелось наконец проявить себя, перехватить бразды правления. Я отстранилась, любовно изучая лицо человека, на котором мир сейчас замкнулся. Больше его чувствовать, больше прикасаться, больше узнавать — я жаждала всего того, что было связано с этим мужчиной. Его ладонь покоилась на груди. Я сомкнула веки и опустила голову, медленно, трепетно целуя каждую фалангу указательного пальца, двигаясь дальше. После я провела губами по костяшкам левой руки, облизнула венки, чуть просвечивающиеся из-под светлой тонкой кожи, на запястье оставила три влажных поцелуя и пошла выше, остановившись лишь у локтя, где чуть выше начиналась футболка. На правой руке я сначала прошлась дважды по костяшкам, выводя какой-то фантасмогорический рисунок. И замерла, ощутив на себе внимание чужих глаз. Не поднимая головы от тела мужчины, повернула голову чуть вбок и столкнулась с его пронзительным взором. Взгляд был напряжённым, слегка удивлённым... и, может я и ошибаюсь, но... ожидающим? Но чего мог ждать Ургант? Ему было интересно, насколько далеко я могу зайти в своих болезненных фантазиях? Первой мыслью было сбежать и спрятаться в ванной до ухода отца с дочерью, второй — встать и ровной походкой прошагать к кухне — так, как будто ничего провокационного не произошло. И третьей, самой сомнительной, - продолжить сие действие. И я, не понятно чем руководствуясь, выбрала последнее. Не то, чтобы я в тот момент могла думать или анализировать что-либо — но поцелуи я не прекратила сразу после того, как заметила на себе гипнотизирующий взгляд. Касания губ к коже становились всё более горячими, сладкими и даже несколько вульгарными. Я делала это напоказ, потеряв смущение или стыд. Он смотрел, и мне это нравилось. Внутренний голос сначала кричал «Остановись!», а потом, потеряв всякую надежду, пищал, умоляя прекратить этот цирк. И я бы с удовольствием... Оставив крайний мокрый след на предплечье, я поднялась с колен и выпрямилась. Взглянула смело в его следящие за каждым моим действием глаза и произнесла почти уверенно: «Завтрак будет готов через полчаса, дядя Ваня». И сбежала. На кухню.